Дело Аляски Сандерс - Диккер Жоэль. Страница 85
– Мне непонятна одна деталь, – перебил я. – Если Элинор покончила с собой в конце августа девяносто восьмого года, а Аляска вас подозревала, то почему она стала слать вам эти письма только в марте следующего года?
– Аляска знала, что мы с Элинор были вместе, Элинор ей в свое время сказала. Я это выяснил однажды вечером под Новый год, когда мы с Уолтером и Аляской ходили пить пиво в “Нэшнл энфем”. Помню, что дело было на праздниках, потому что все были в этих дурацких красных колпаках Санта-Клауса. Аляска непременно хотела подыскать мне подружку, показывала всех девушек, что проходили мимо: “А вот эта недурна, правда?” Я ответил, что меня как-то не тянет. Она возразила, что всех тянет с кем-нибудь провести вечерок. Тут я ей рассказал про свою связь с Элинор и про то, как меня потрясло ее самоубийство. И вдруг Аляска сказала, что она в курсе. Я удивился, что Элинор с ней поделилась. Месяца через два после этого эпизода с Аляской связалась мать Элинор. Она кое-что обнаружила и хотела с ней поговорить.
22 марта 1999 года
По дороге в Маунт-Плезант после ссоры у супермаркета Аляска успокоилась. Какое-то время они ехали молча, потом Эрик спросил:
– Ну как, получше?
– Все в порядке.
– Почему ты так распсиховалась, когда управляющий сказал, что вызовет полицию?
Аляска ответила не сразу:
– Не знаю… запаниковала… боялась, что ты им расскажешь про мои анонимки.
– Теперь мы знаем, – перебил я Эрика, – что на самом деле она боялась, как бы не выплыло ограбление ею родительского дома, в результате которого серьезно пострадал полицейский.
– Да, писатель, спасибо большое! – огрызнулся Гэхаловуд. – Продолжайте, пожалуйста, Эрик.
Эрик продолжал рассказ с того места, на каком я его прервал:
– В общем, я спросил, почему она распсиховалась, увидев полицию…
22 марта 1999 года
Аляска ответила не сразу:
– Не знаю… запаниковала… боялась, что ты им расскажешь про мои анонимки.
– Раз ты теперь успокоилась, можешь объяснить, с чего ты взяла, что я довел Элинор до самоубийства?
– Месяц назад со мной связалась ее мать, хотела поговорить. Она приезжала ко мне в Маунт-Плезант.
22 февраля 1999 года
Аляска договорилась встретиться с Марией Лоуэлл, матерью Элинор, в “Сизон”.
– Рада снова тебя видеть, Аляска.
– Я тоже рада вас видеть, миссис Лоуэлл. Я часто вспоминаю вас и Элинор.
Мария Лоуэлл грустно улыбнулась:
– Знаешь, жизнь проходит так быстро. Мы думаем, что можно нагнать время, но это время нас нагоняет. Я говорила с твоей матерью… она сказала, вы немножко поссорились…
– Это все непросто.
– Иногда проще, чем кажется. Я как раз это пыталась донести до Элинор… Но, видно, ничто не могло развеять ту боль от жизни, которая ее терзала…
– Знаю.
– У нее все было впереди. Мы с отцом все время ей об этом напоминали. Но мы были настолько бессильны… Аляска, помни, что ты не одна. Даже если тебе одиноко. Обещай, что если однажды тебя одолеют черные мысли, ты попросишь помощи, поговоришь с кем-нибудь. Говорить – не значит признаваться в своей слабости, наоборот. Чтобы справиться, нужно мужество.
Мария Лоуэлл выглядела очень взволнованной. Аляска не совсем понимала, зачем той понадобилось с ней встречаться, и наконец спросила:
– Я очень рада вас видеть, миссис Лоуэлл, но неужели вы приехали сюда затем, чтобы мне это сказать?
– Нет, дорогая, – ответила Мария Лоуэлл с печальной улыбкой. – Я приехала, потому что недавно выяснила, что у Элинор были проблемы, а она их от меня скрыла. Все держала при себе. Думаю, это и довело ее до самоубийства. А теперь я хочу это исправить. Потому что никогда не поздно.
С этими словами она достала блокнот.
– Что это? – спросила Аляска.
– Я наконец решила навести порядок в комнате Элинор. И нашла ее дневник. Некоторые фрагменты очень мрачные, а некоторые просто прекрасны. Мне понадобилось время, чтобы прочитать все. Я нашла вот такой отрывок и хочу его тебе показать.
Аляска прочла:
Я думала, он меня любит, но он любит только делать мне больно. 4 июля он обещал, что по случаю национального праздника мы пойдем в ресторан. А когда я уже одевалась и красилась, он и говорит: “Не сердись, Элинор, но лучше не ходить. Понимаешь, все-таки рискованно появляться на людях… Разница в возрасте и все такое… О нас будут болтать…” Мы остались у него. Он заказал омаров. Я к ним почти не притронулась. Хотела ему показать, что мне грустно. Он взглянул на мою полную тарелку и сказал: “Что ты капризничаешь? Ты прекрасно понимаешь, почему мне пришлось отказаться от свидания в ресторане. И поверь, я расстроен не меньше! Знаешь, как тяжело видеть, что ты дуешься из-за малейшего противоречия, при том что я стараюсь исполнять любое твое желание”. Он думает, что я сержусь. Не видит, как я к нему привязана. Не видит, что он мне ужасно нужен. Что только в его власти сделать меня счастливой. Иногда мне кажется, что ему нравится играть моими чувствами и втаптывать меня в грязь. Ему это дает ощущение, что он меня контролирует.
– Я бы хотела найти этого человека, Аляска, – сказала Мария Лоуэлл. – Думаю, это из-за него Элинор покончила с собой. Ты не знаешь, кто это? Я спрашивала других подруг Элинор, но они не могли ничего сказать. Элинор им говорила, что у нее роман с кем-то старше нее, но никогда не называла имени. Тебе что-нибудь известно? Ты моя последняя надежда.
– Мне это ни о чем не говорит, – первым делом ответила Аляска.
– Ты уверена? – настаивала мать Элинор. – У него вроде бы была синяя машина, тебе это ни о чем не говорит? Смотри, вот тут она написала, в конце стихотворения, я уверена, что она имеет в виду этого человека.
Мария Лоуэлл показала ей текст, который кончался такими словами:
Когда я сажусь в его синюю машину, я спрашиваю себя, куда едет мое сердце.
Когда я вижу его синюю машину, я спрашиваю себя, будет это счастливый день или несчастный.
После долгого раздумья Аляска покачала головой:
– Ни малейшего представления.
На лице Марии Лоуэлл отразилось отчаяние:
– А серый дом тебе о чем-нибудь говорит? В другом тексте она упоминает серый дом и красные клены…
Но Аляска не слушала. Казалось, ее мысли витали где-то далеко. Она только качала головой:
– Мне это ни о чем не говорит, простите… Я правда понятия не имею, о ком это может быть…
Через месяц после встречи с Марией Лоуэлл, сидя в черном “форде”, направлявшемся в Маунт-Плезант, Аляска говорила Эрику:
– Я заверила миссис Лоуэлл, что не знаю, о ком речь. Покрывала тебя, не задумываясь, даже сама не знаю почему. А потом это стало меня мучить. Если ты довел Элинор до самоубийства, ты должен за это ответить. Поэтому мне и пришло в голову послать анонимное письмо.
– Но я не доводил Элинор до самоубийства! – возразил Эрик. – Как ты могла подумать, что я такое сделаю!
– Кончай, Эрик. Синяя машина – это точно ты. Я прекрасно помню, что у тебя был синий “мустанг”, когда ты жил в Салеме. Как странно, что ты от него избавился…
– Я его продал, когда переехал в Маунт-Плезант. Ко мне сосед давно приставал, чтобы я ему его продал, давал отличную цену. Удачно вышло: я как раз ушел с работы, на деньги мне было совсем не наплевать. Потом купил по случаю свой “понтиак” за половину суммы, а остаток положил в банк. Потому и мог тебе одолжить эти десять тысяч. Они же не с неба свалились!
Аляску смутил его ответ:
– Не знаю, можно ли тебе верить.
– Погоди, – снова заговорил Эрик. – Элинор пишет про четвертое июля, так? Единственное четвертое июля, которое мы могли провести вместе, было в прошлом году, но меня не было в городе. Я был с Уолтером. Отправился на выходных в поход и порыбачить. К тому же Элинор меня предупредила, что идет куда-то с подругами. Это я помню, потому что сначала предложил ей пойти в поход со мной. Мне казалось, что это классно. Но она презрительно фыркнула. Знаешь, Аляска, если кто из нас двоих и страдал, так это я. Это она надо мной издевалась. Я к ней привязался, но ей это было не нужно. Я для нее был просто случайным увлечением, она меня свистом подзывала, когда ей в голову взбредет. Ты не права, если думаешь, что я мог ее довести до крайности. И в любом случае я уже сказал: четвертого июля с ней был не я.