Смерть приходит в конце - Кристи Агата. Страница 12

Как должно быть Нофрет тяжко, внезапно осознала Ренисенб, очутиться здесь одной, без друзей, в окружении людей, которым она не по Душе.

Ренисенб нерешительно направилась к Нофрет, подошла и встала рядом. Нофрет бросила на нее мимолетный взгляд, потом отвернулась и снова стала смотреть на реку. Лицо ее было бесстрастно.

– Как много лодок на реке, – робко заметила Ренисенб.

– Да.

И, подчиняясь какому-то смутному порыву завязать дружбу, Ренисенб продолжала:

– Там, откуда ты приехала, тоже так? Нофрет коротко рассмеялась – в ее смехе звучала горечь.

– Отнюдь. Мой отец – купец из Мемфиса. А в Мемфисе весело и много забав. Играет музыка, люди поют и танцуют. Кроме того, отец часто путешествует. Я побывала с ним в Сирии, видела царство Вавилонское. Я плавала на больших судах в открытом море.

Она говорила с гордостью и воодушевлением. Ренисенб молча слушала, поначалу не очень представляя себе то, о чем рассказывала Нофрет, но постепенно ее интерес и понимание росли.

– Тебе, должно быть, скучно у нас, – наконец сказала она.

Нофрет нервно рассмеялась.

– Здесь сплошная тоска. Только и говорят про пахоту и сев, про жатву и укос, про урожай и цены на лен.

Ренисенб странно было это слышать, она с удивлением смотрела на Нофрет. И внезапно, почти физически, она ощутила ту волну гнева, горя и отчаяния, которая исходила от Нофрет.

«Она совсем юная, моложе меня. И ей пришлось стать наложницей старика, спесивого, глупого, хотя и доброго старика, моего отца…»

Что ей, Ренисенб, известно про Нофрет? Ничего. Что сказал вчера Хори, когда она выкрикнула:

«Она красивая, но жестокая и плохая»? – «Какой ты еще ребенок, Ренисенб», – вот что он сказал. Теперь Ренисенб поняла, что он имел в виду. Ее слова были наивны – нельзя судить о человеке, ничего о нем не ведая. Какая тоска, какая горечь, какое отчаяние скрывались за жестокой улыбкой на лице Нофрет? Что она, Ренисенб, или кто-нибудь другой из их семьи сделали, чтобы Нофрет чувствовала себя у них как дома?

Запинаясь, Ренисенб проговорила:

– Ты ненавидишь нас всех.. Теперь мне понятно почему… Мы не были доброжелательны к тебе. Но еще не поздно. Разве не можем мы, ты, Нофрет, и я, стать сестрами? Ты далеко от своих друзей, ты одинока, так не могу ли я помочь тебе?

Ее сбивчивые слова были встречены молчанием. Наконец Нофрет медленно повернулась.

Секунду-другую выражение ее лица оставалось прежним – только взгляд, показалось Ренисенб, чуть потеплел. В тиши раннего утра, когда все вокруг дышало ясностью и покоем, Ренисенб почудилось, будто Нофрет чуть оттаяла, будто слова о помощи проникли сквозь неприступную стену.

Это было мгновение, которое Ренисенб запомнила навсегда…

Затем постепенно лицо Нофрет исказилось злобой, глаза засверкали, а во взгляде запылали такая ненависть и ожесточение, что Ренисенб даже попятилась.

– Уходи! – в ярости прохрипела Нофрет. – Мне от вас ничего не нужно. Вы все дураки, вот вы кто, все до единого…

Помедлив секунду, она круто повернулась и быстро зашагала в сторону дома.

Ренисенб двинулась вслед за ней. Странно, но слова Нофрет вовсе ее не рассердили. Они открыли ее взору черную бездну ненависти и горя, до сих пор ей самой неведомую, и навели на мысль, пока не совсем четкую, как страшно быть во власти таких чувств.

Когда Нофрет, войдя в ворота, шла через двор, дорогу ей заступила, догоняя мяч, одна из дочерей Кайт.

Нофрет с такой силой толкнула девочку, что та растянулась на земле. Услышав ее вопль, Ренисенб подбежала и подняла ее.

– Разве так можно, Нофрет! – упрекнула ее Ренисенб. – Смотри, она ушиблась. У нее ссадина на подбородке.

Нофрет резко рассмеялась.

– Значит, я все время должна думать о том, чтобы ненароком не задеть одно из этих избалованных отродьев? С какой стати? Разве их матери считаются с моими чувствами?

Услышав плач ребенка, из дома выскочила Кайт. Она подбежала к девочке, осмотрела ее личико. И повернулась к Нофрет.

– Ядовитая змея! Злыдня! Подожди, мы еще расправимся с тобой!

И изо всех сил ударила Нофрет по лицу. Ренисенб вскрикнула и перехватила ее руку, предупреждая второй удар.

– Кайт! Кайт! Что ты делаешь, так нельзя.

– Кто сказал, что нельзя? Берегись, Нофрет. В конце концов, нас здесь много, а ты одна.

Нофрет не двигалась с места. На щеке у нее алел четкий отпечаток руки Кайт. Возле глаза кожа была рассечена браслетом, что был у Кайт на запястье, и по лицу текла струйка крови.

Но что поразило Ренисенб – это выражение лица Нофрет. Да, поразило и напугало. Нофрет не рассердилась. Наоборот, взгляд у нее был почему-то торжествующим, а рот снова растянулся, как у разозлившейся кошки, в довольной усмешке.

– Спасибо, Кайт, – сказала она. И вошла в дом.

Что-то мурлыча про себя и полузакрыв глаза, Нофрет позвала Хенет.

Хенет прибежала, остановилась пораженная, заохала… Нофрет велела ей замолчать.

– Разыщи Камени. Скажи ему, чтобы принес палочку, которой пишут, и папирус. Нужно написать письмо господину.

Хенет не сводила глаз со щеки Нофрет.

– Господину?.. Понятно… – И, не выдержав, спросила:

– Кто это сделал?

– Кайт, – тихо улыбнулась Нофрет, вспоминая происшедшее.

Хенет покачала головой, цокая языком.

– Ах, как дурно, очень дурно… Об этом обязательно надо сообщить господину. – Она искоса поглядела на Нофрет. – Да, Имхотепу следует об этом знать.

– Мы с тобой, Хенет, мыслим одинаково… – ласково произнесла Нофрет. – По-моему тоже, господину следует об этом знать.

Она сняла со своего одеяния оправленный в золото аметист и положила его в руку Хенет.

– Мы с тобой, Хенет, всем сердцем печемся о благополучии Имхотепа.

– Нет, я этого не заслужила, Нофрет… Ты чересчур великодушна… Такой прекрасной работы вещица!

– Имхотеп и я, мы оба ценим преданность.

Нофрет улыбалась, по-кошачьи щуря глаза.

– Приведи Камени, – сказала она. – И сама приходи вместе с ним. Вы с ним будете свидетелями того, что произошло.

Камени явился без большой охоты, хмурый и недовольный.

– Ты не забыл, что тебе велел Имхотеп перед отъездом? – свысока обратилась к нему Нофрет.

– Нет, не забыл.

– Сейчас настало время, – продолжала Нофрет. – Садись, бери чернила и палочку и пиши, что я скажу. – И, поскольку Камени все еще медлил, нетерпеливо добавила:

– То, что ты напишешь, ты видел собственными глазами и слышал собственными ушами, и Хенет тоже подтвердит все, что я скажу. Письмо следует отправить немедленно и никому про него не говорить.

– Мне не по душе… – медленно возразил Камени.

– Я не собираюсь жаловаться на Ренисенб, – метнула на него взгляд Нофрет. – Она глупое и жалкое создание, но меня она не пыталась обижать. Тебя это удовлетворяет?

Бронзовое лицо Камени запылало.

– Я об этом и не думал…

– А по-моему, думал, – тихо сказала Нофрет. – Ладно, приступай к выполнению своих обязанностей. Пиши.

– Пиши, пиши, – вмешалась Хенет. – Я очень огорчена тем, что произошло, очень. Имхотепу непременно следует об этом знать. Пусть справедливость восторжествует. Как ни трудно, но человек обязан выполнять свой долг. Я всегда так считала.

Нофрет беззвучно рассмеялась.

– Я в этом не сомневалась, Хенет. Ты неизменно выполняешь свой долг! А Камени будет делать свое дело. Я же.., я буду поступать, как мне хочется…

Но Камени все еще медлил. Лицо у него было мрачное, почти злое.

– Не нравится мне это, – повторил он. – Нофрет, лучше бы тебе не спешить и сначала подумать.

– Ты смеешь говорить это мне?

Ее тон задел самолюбие Камени. Он отвел взгляд, лицо его окаменело.

– Берегись, Камени, – тихо произнесла Нофрет. – Имхотеп полностью в моей власти. Он слушается меня и.., пока тобой доволен… – Она многозначительно умолкла.