Смерть в облаках - Кристи Агата. Страница 16

— Мсье Пуаро и я прилетели сегодня из Лондона. Вчера было проведено дознание, то есть следствие о смерти мадам. У полиции нет никаких сомнений: мадам отравили.

Француженка печально покачала головой.

— Это ужасно, мсье, все то, что вы говорите. Мадам отравили? Кому же такое взбрело в голову?

— Полагаю, вы сможете нам помочь...

— Конечно, мсье. Но только чем я могу помочь полиции? Я ничего не знаю, совсем ничего.

— Вы знаете, что у мадам были враги? — неожиданно спросил Фурнье.

— Неправда. Почему мадам должна иметь врагов?

— Мадмуазель Грандье, — сухо изрек Фурнье. — профессия ростовщика всегда была чревата определенными неприятностями.

— Не скрою, некоторые клиенты мадам бывали порою несдержанны, — согласилась Элиза.

— Они устраивали сцены? Угрожали?

— Нет, нет, вот в этом-то вы не правы. Они хныкали, жаловались, протестовали. Они не могли уплатить. — В голосе Элизы звучало презрение. — Но, в конце концов, все-таки платили, — закончила она с удовлетворением.

— Мадам Жизель была безжалостной женщиной, — как бы про себя заметил Фурнье. — И у вас нет жалости к ее жертвам?

— «Жертвы, жертвы»... — нетерпеливо заговорила Элиза. — Вы не понимаете. Иногда приходится влезать в долги, но можно ли жить не по средствам, занимать, а потом воображать, что это был подарок?.. Это немыслимо. Мадам всегда была справедлива и беспристрастна. Она одалживала и ждала возмещения. Разве это не справедливо? У нее самой никогда не было долгов. Никогда не было просроченных счетов. Вы говорите, мадам была безжалостной, — вы не правы. Мадам была доброй. Всегда жертвовала бедным сестрам монахиням, если те приходили. Давала деньги благотворительным заведениям. А когда жена Джорджа, консьержа, захворала, мадам даже платила за ее пребывание в деревенской больнице. — Элиза остановилась, лицо ее вспыхнуло и стало сердитым и жестким. — Вы... Вы не понимаете. Нет, Вы совсем не понимаете мадам.

Фурнье подождал, пока негодование служанки улеглось, затем сказал:

— Клиенты мадам обычно вынуждены были в конце концов платить ей. Не знаете ли вы, какими средствами мадам принуждала их платить?

Элиза пожала плечами.

— Я ничего не знаю о делах мадам Жизели, мсье, совсем ничего.

— Вы знаете достаточно, ведь это вы сожгли бумаги мадам!

— Я следовала ее наставлениям. Она приказала, если с нею что-нибудь случится, если она заболеет и умрет где-нибудь вдали от дома, я тотчас должна уничтожить все деловые бумаги!

— Бумаги из того сейфа, что внизу? — спросил Пуаро.

— Да, мсье. Ее деловые бумаги.

— И они все были внизу в сейфе?

Его настойчивость заставила Элизу покраснеть.

— Я следовала наставлениям мадам, — повторила она и упрямо поджала губы.

— Так, это-то я знаю, — сказал Пуаро, улыбаясь. — Но ведь бумаг в сейфе не было. Не правда ли? Этот сейф слишком уж старый, даже любитель мог открыть его. Бумаги хранились где-то в другом месте... Может, в спальне мадам?

Элиза мгновение молчала, затем сказала:

— Да, мсье. Мадам всегда делала вид перед клиентами, будто бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле все находилось в спальне.

— Вы нам покажете, где именно?

Элиза встала, и мужчины последовали за ней.

Спальня — достаточно просторная комната — была так заставлена богатой тяжелой мебелью, что негде было повернуться.

В углу стоял огромный старинный сундук. Элиза подняла крышку и вынула старомодное платье из шерсти альпака, с шелковой нижней юбкой. На внутренней стороне платья был глубокий карман.

— Бумаги хранились здесь, мсье, — сказала Элиза. — Они лежали в большом запечатанном конверте.

— Вы мне ничего не сказали об этом, когда я вас расспрашивал три дня назад, — резко, с нескрываемой обидой и злостью сказал Фурнье.

— Я прошу прощения, мсье. Вы спросили меня, где бумаги. Я ответила вам, что сожгла их. Это была правда. А где хранились эти бумаги мне казалось неважным.

— Верно, — сказал Фурнье. — Но вы-то понимаете, мадмуазель Грандье, что бумаг сжигать не следовало?

— Я повиновалась приказаниям мадам, — угрюмо ответила Элиза.

— Знаю, вы старались делать все как можно лучше, — сказал Фурнье успокаивающе. — А теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно, мадмуазель: мадам убита. Возможно, что ее убил кто-то, о ком она знала нечто позорное. И это «нечто» могло заключаться в бумагах, которые вы сожгли. Я хочу задать вам один вопрос, мадмуазель. И отвечайте на него не раздумывая. Возможно, — а по-моему, это и вполне вероятно — вы просмотрели бумаги, прежде чем отправили их в огонь. Если это так, то никто не станет ни упрекать, ни порицать вас. Напротив, любая информация, которую вы получили из этих бумаг, может сослужить огромную службу полиции и будет иметь решающее значение для предания убийцы правосудию. Поэтому, мадмуазель, не бойтесь сказать правду. Смотрели вы бумаги перед тем, как сжечь их?

Элиза дышала прерывисто, с напряжением. Она подалась вперед и упрямо повторила:

— Нет, мсье. Я ни во что не заглядывала. Я ничего не читала. Я сожгла конверт, не снимая печати.

Глава 10

Черная записная книжка

Фурнье мрачно смотрел на нее минуту-две, затем, обескураженный, отвернулся.

— Жаль, — сказал он. — Вы действовали честно, мадмуазель, но все же очень, очень жаль. — Он сел и вытащил из кармана записную книжку. — Когда я допрашивал вас раньше, мадмуазель, вы сказали, что не знаете имен клиентов мадам. А сейчас говорите о том, что они хныкали, протестовали... Значит, кое что вы знаете о клиентах мадам Жизели?

— Сейчас объясню, мсье. Мадам никогда не называла имен. Она никогда не обсуждала свои дела. Может же быть такая замкнутость свойственна человеку, не так ли? Но отдельными восклицаниями она высказывала свое мнение, делала замечания. Порою, очень редко, правда, мадам разговаривала со мной, будто сама с собою.

Пуаро весь обратился в слух.

— Если бы вы привели пример, мадмуазель... — попросил он.

— Погодите... Ах, да!.. Ну, вот, например, приходит письмо — Мадам вскрывает его. Смеется коротким, сухим смешком. И говорит: «Вы хнычете и плачетесь, моя дорогая леди. Ничего, все равно вам придется платить». Или обращается ко мне: «Какие глупцы! Ну и глупцы! Думают, я стану ссужать им большие суммы без гарантии! Осведомленность — вот мои гарантии, Элиза! Осведомленность — это власть!» Примерно так она и говорила.

— А вы видели когда-нибудь клиентов мадам?

— Нет, мсье, очень-очень редко. Понимаете, они приходили только на первый этаж, и чаще всего после наступления сумерек.

— Была ли мадам в Париже перед поездкой в Англию?

— Она возвратилась в Париж только накануне, в полдень.

— А куда же она ездила?

— В течение двух недель она была в Довиле, в Ле Пине, на Пари-Пляж и в Вимере — ее обычное сентябрьское турне.

— Теперь подумайте, мадмуазель, не говорила ли она вам чего-нибудь такого, что могло бы оказаться для нас полезным?

Элиза немного подумала. Затем покачала головой.

— Нет, не припоминаю, мсье, — сказала она. — Ничего такого не могу припомнить. Мадам была в настроении. Сказала, что дела идут хорошо. Ее турне было доходным. Затем велела мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнз компани» и заказать билет на завтра на самолет в Англию. Билетов на утро уже не было, но она получила билет на двенадцатичасовой рейс.

— Она не сказала, зачем летит в Англию? Какие-то срочные дела?

— О, нет, мсье. Мадам довольно часто отлучалась в Англию. О поездке обычно сообщала мне накануне.

— В тот вечер у мадам были клиенты?

— Кажется, кто-то был. Но я не уверена, мсье. Жорж, возможно, знает лучше. Мне мадам ничего не сказала.

Фурнье вытащил из кармана фотографии — в большинстве моментальные снимки свидетелей, выходивших от следователя.

— Узнаете ли вы кого-нибудь из них, мадмуазель?

Элиза взяла снимки, просмотрела все по очереди, покачала головой: