Лабух (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 14

— Мое почтение!

— Здравствуй, мил человек, — поднял голову незнакомец и я едва не обмер от страха.

Мы с ним уже встречались. В Новосёловке. Правда, тогда он был одет с некоторым изяществом, и даже остальные бандиты называли его «Франт». Впрочем, теперь его облик мало соответствовал этой кличке. Побледнел, осунулся и одежда попроще. Во время боя куда-то исчез, но я почему-то был уверен, что погиб, или, на худой конец, схвачен приданными Спасовской милиции чоновцами. А вот, поди ж ты…

— Вижу, — осклабился бандит. — Узнал!

— Такое разве забудешь.

— Это, да, — вроде как сочувственно покачал головой тот, но тут же сбросил маску показного дружелюбия и вперил полный ненависти взгляд. — Молись, краснопузый!

— Полегче на поворотах, дядя! За такие слова и ответить можно!

— Ты что, — изумился уголовник. — От страха с ума сошел?

— Хорош базлать! Есть что предъявить, пошли в горницу там перед авторитетными людьми и побакланим! Пусть они решают, кто тут засланный казачок, а кто честный фраер…

— Ты о чем это, сявка? — впервые заговорил на фене озадаченный Франт.

— А ты не догоняешь? От банды Нечая только ты остался. Отчего возникает резонный вопрос, почему такой красивый и на свободе? Уж не ГПУ ли тебя сюда направило?

— На понт берёшь, мусор?

— А вот там и разберём. Но учти, даже если ты сейчас авторитетом меня задавишь, осадочек у братвы всё равно останется. Рано или поздно оступишься, тогда тебе и этот косяк припомнят!

— А не будет толковища, — покачал головой Франт. — Я за тобой давно слежу. Знаю, что язык у тебя, как у дворника помело… Сам кончу и тут же и прикопаю!

— Так тоже можно, — не стал спорить я. — Но там люди гуляют, скоро опять песен захотят. Станут меня искать, вспомнят с кем ушел…

— Ничто, побузят и перестанут, — холодно отозвался бандит и сунул руку за пазуху.

А вот этого не надо! Давно приготовленная свинчатка с неприятным чваканьем прилетела бандиту прямо в висок, после чего я подхватил его обмякшее тело и усадил обратно за стол.

Сердце колотится так, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. По всему телу холодный пот, ноги ватные, но слабости поддаваться нельзя. По-быстрому обыскал покойника. Так и думал, полный джентельменский набор. Никелированный пижонский браунинг, такая же щегольская финка с наборной рукоятью, золотой портсигар. Из этого ничего брать нельзя — вещи приметные, а вот пухлая пачка совзнаков пригодится… Господи, о чём я думаю, мне отсюда всё равно не выбраться!

Хотя… если немного прикрутить свет, становится не так заметно. Появляется что-то отдаленно напоминающее шанс. Громко, по-хозяйски постучал в дверь, вызывая охранника. Снова щёлкнула щеколда и в приоткрывшуюся щель заглядывает мой провожатый.

— Что тут у вас?

— Открывай! Мы добазарились.

Однако стоило шестерке войти внутрь, как и в его голову прилетает мешочек со свинцовой дробью, а потом в бок изъятый у Франта нож. Мертвые не кусаются… Напоследок, взял лампу и обильно полил стены керосином, после чего поставил её так, чтобы открытый огонек вскорости добрался до горючего. Пожар и без того является синонимом неразберихи, а когда вокруг множество пьяных… главное, вести себя абсолютно естественно, чтобы не вызвать раньше времени подозрений. Об остальном подумаю, если выберусь. Нет! Когда выберусь!

— Ну, где ты шлялся? — с наездом встретил меня один из подручных главаря.

— Есть такие места, — виновато развел руками, — куда даже комиссары своими ногами ходят.

— Вот оно что, — сменил гнев на милость уголовник. — Выпьешь?

— Не откажусь.

Предложенный мне самогон давно нагрелся, но я проглотил его как воду и прошел в горницу, демонстрируя профессиональную улыбку.

— Спой нам, Коленька! — просят бандитские марухи, скользя маслеными взглядами.

— Новинка сезона, для наших прекрасных дам! — объявляю, беря в руки гитару.

Стоит пальцам ощутить струны, как волнение уходит, дрожь прекращается и в груди появляется кураж. Нет, сегодня я точно не умру!

— Что ж ты, фраер, сдал назад,

Не по масти я тебе,

Ты смотри в мои глаза,

Брось трепаться о судьбе.

Ведь с тобой мой мусорок,

Я попутала рамсы,

Завязала узелок,

Как тугие две косы.

Конечно, в оригинальном тексте есть кое-какие анахронизмы, но майорский макинтош с легкостью меняется на чекистский, а картуз уже не с кокардой, а со звездочкой. Песня, как нельзя больше отвечающая моему настроению, на публику действует по-разному. Бандитские подруги едва ли не в голос ревут, размазывая по щекам слёзы, зато самих фартовых повествование от лица ссученой несколько смущает. Однако, Круг он и во времена НЭПа — Круг! Первой не выдерживает Корделия, и, вскочив со своего места, награждает слюнявым поцелуем.

— Колька! Растревожил душу, проклятый! Как тебя только земля носит!

— Сам удивляюсь, — прошептал в ответ, вытирая рукавом пот.

В этот момент, к нам вваливается какой-то всклокоченный мужик и без всяких прелюдий начинает блажить.

— Пожар! Пожар, мать вашу! Говорил, что по миру меня пустите, окаянные!

Дальше был шум, гам, неразбериха. Опьяневшие люди, не разобравшись пытались выскочить в окна и застревали. Другие ломились в двери, едва не закупорив их своими телами, но в целом всё обошлось почти без потерь, по крайней мере среди нас. Мы с Изей успели вытащить и инструменты, и отяжелевшего Владимира Порфирьевича, а разом растерявший хмель Серёга, выбрался сам, сжимая в руках драгоценный аккордеон.

Что же, кажется, и в этот раз пронесло. Но в стремительно трезвеющей голове все громче звучит мысль — надо валить отсюда! Причем, не из города, а из страны. Вот только с пустыми руками как-то не хочется…

[1] Гайдн Йозеф — австрийский композитор. Считается самым продуктивным из классиков. Известно около 340 его произведений.

[2] В колонну по четыре.

Глава 6

— Ну, что ты за человек? — тяжело вздохнул Фельдман, откинувшись на спинку стула.

— Обычный, — пожал я в ответ плечами.

— Почему, как в Спасове что-то непонятное творится, ты тут как тут⁈

На сей раз встреча с начальником милиции произошла не в ресторане или каком-либо другом месте моей работы, а в его личном кабинете, куда вашего покорного слугу пригласили повесткой. Ну, как пригласили… пришёл насупленный как сыч Никишка и велел собираться. Судя по настроению моего бывшего квартирного хозяина, он на полном серьёзе ожидал побега и даже был готов гнаться, а если понадобиться и стрелять, но не срослось!

— Гражданин-начальник, может, вы нормальным языком объясните, что вам нужно от бедного музыканта?

— Ты вчера в Фроловке был?

— Вроде, да. А что?

— Даже отрицать не будешь?

— С какой стати? Тем более что это глупо. Меня там многие видели…

— И что ты там делал?

— Играл. Пел. Даже пару раз сплясал. Работа у меня такая. Потом, когда пожар начался, помогал людей и кое-какие вещички вытаскивать… погодите, вы меня вызвали, чтобы вручить медаль за спасение погибающих? Право, не стоило…

— Семенов, мать твою! — не выдержал Фельдман. — Ты что, не понимаешь, что пел на воровской малине для уголовников?

— Вы уж простите, гражданин-начальник, но на них не написано, что они уголовники! По мне люди, как люди. Музыку любят… опять же, исполнять её наша родная Советская власть не запрещает.

— Не трогал бы ты, народную власть, — устало махнул рукой глава местной милиции, после чего выложил передо мной ряд фотографий. — Видел кого из них?

Большинство снимков были дореволюционными, на твёрдом картоне с виньетками изображали вполне благопристойных господ. Другие на тонкой фотобумаге с весёлыми мужиками, обмотанными крест-накрест пулемётными лентами и с оружием. Третьи явно сделаны в органах. На них все смирные и серьёзные, как перед расстрелом…