Лабух (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 9
— Вот, — открыл крышку и протянул мне.
Что тут скажешь, инструмент оказался роскошным. Не слишком разбираюсь в сортах древесины, но рискну предположить, что деки изготовлены из ели, корпус и гриф из клена, а декоративные накладки из чёрного дерева. Что касается звука… на какой-то миг, я даже забыл, что мы тут не одни.
— Ты что? — едва не задохнулась от возмущения мать. — Проиграл нашу гитару? Как можно, она же принадлежала твоему отцу!
Боже! Мало того, что он пьянчуга, так еще и игрок. Странно, что в этом осколке прежней роскоши вообще что-то сохранилось!
— Прости, — пролепетал Модест, — так получилось…
— Иванъ Краснощёковъ, — удалось прочитать, на вытертой от времени этикетке. — 1857 год. Однако!
— Зачем вам она? — трагически заломила руки дама, переключившись на меня. — Вы же ничего не понимаете в настоящей музыке!
В какой-то мере, её можно было понять. Какой-то странный незнакомец, крайне непрезентабельного вида, да ещё и с покоцаным лицом, уносит из дома дорогую вещь. А ведь это, помимо всего прочего, ещё и память о былых временах, явно гораздо более благополучных, нежели нынешние… но вернуть эту гитару было выше моих сил!
— Вы просто погубите этот прекрасный инструмент! — продолжала она, с ужасом глядя, как я прошелся по струнам, и начал петь:
— Пардон, мадам, снимите Ваше ожерелье,
Ну-ну, не плачьте, я ж Вас до смерти жалею!
Снимете, будьте так добры, Вас умоляю,
Прошу учесть, что два раза не повторяю!
Этого куплета оказалось вполне достаточно, чтобы прекратить бесполезную дискуссию. Все-таки Шуфутинский — гений! Хотя исполнение Розенбаума нравится мне больше.
В конце концов, всё честно. У меня теперь есть гитара, а у Модеста и его матушки будет что покушать.
— И не надо смотреть на меня как на монстра. Вы ведь не рояля работы Страдивари лишились, а всего лишь…
— Страдивари был скрипичным мастером! — попыталась оставить последнее слово за собой дама.
Ей богу, лучше бы она этого не делала.
— Это для недорезанных буржуев он делал только скрипки, — строго посмотрел на них я. — А для мирового пролетариата даже барабаны! Вам все понятно?
— Да, — выдавили из себя они.
— Вот что, Мотя, — пообещал я на прощание своему сменщику. — Если ты будешь продолжать пить и огорчать маму, я лично займусь твоим воспитанием. Нет не потому, что мне её жалко. Просто не хочу, чтобы ты подводил других людей, в особенности меня, и вынуждал менять планы. Поэтому, ты прекратишь якшаться с подозрительными личностями в выходные дни, а будешь сидеть дома и учить сольфеджио. Чтобы твои близкие были довольны, а в мире царили красота и гармония!
Глава 4
Осень принесла с собой дожди, холода, слякоть… и первые большие деньги. С тех пор как у меня появился сменщик и гитара, я стал захаживать в кабаки и трактиры, да играть для активно выпивающей и закусывающей публики. Поначалу моими гонорарами от благодарного зрителя были стакан самогона с закуской, а иногда и без таковой. Потом, по мере роста популярности, стали присылать бутылки. Ей богу, если бы я всё это выпивал, то очень скоро покатился по той самой дорожке, что едва не погубила Модеста.
Но, будучи человеком, обладающим некоторым жизненным опытом, сразу же договорился с половыми, что мне станут приносить только чистую воду, а разницу в стоимости поделим пополам.
— Так ить, самогонка-то она мутная, — резонно заметил один из работников сферы обслуживания.
— А кто тебя заставляет ставить передо мной хрусталь?
В общем, процесс пошел. Публика в кабаках встречалась разная, от приехавших на рынки крестьян, до совслужащих, а также разного рода жулики, авантюристы и просто — откровенные уголовники. Последние гулять любили с шиком, девицами и музыкой. И пусть гитаристом я пока что был не самым лучшим, но вот репертуар…
Решив для начала особо не прогрессорствовать, начал с песен показавшимися мне достаточно подходящими эпохе — «Гоп со смыком», «Цыплёнок жареный» и, конечно же, «Мурка», для людей, скажем так, не слишком склонных соблюдать законы. Мелким нэпманам лучше заходили «Бублички», «Вези меня извозчик»… но скоро выяснилось, что до меня их никто не исполнял…
Не прошло и недели, как я стал довольно популярен. Люди со всего города стремились попасть на мои выступления, а почуявшие наживу кабатчики наперебой зазывали к себе, суля бесплатный стол и выпивку. Но это было только начало…
— Коля, — шепнул во время перерыва половой Федька — шустрый кудрявый парень с нагловатой усмешкой. — Тебя просят в отдельный кабинет пройти.
— Ты меня, часом, с Корделией не перепутал? — усмехнулся ему в ответ, разминая пальцы.
— Не, — заржал тот, оценив иронию. Корделия была довольно известной проституткой, время от времени появлявшейся у нас, но чаще, работавшей по богатым клиентам. — Она уже там!
— Слушай, какого чёрта? Мне на сцену пора идти…
— Да не кобенься ты. Там с ней такой человек пришел!
— Федя, не надо делать такое лицо, будто это Ротшильд, ну, или на худой конец, Рыков [1].
— Бери выше!
— У меня скоро выход!
— Да успеешь, чёрт упрямый!
В тесном кабинете, отделённом от остального зала занавесью из какого-то плотного полотна, сидели двое. Та самая Корделия — довольно симпатичная на фоне остальных представительниц своей профессии барышня, и её кавалер — солидный нэпман, лицо которого показалось смутно знакомым.
Стол перед ними ломился от изысканных по меркам нашего заведения блюд, напитки, судя по всему, были им под стать, но, кажется, они пришли сюда вовсе не за этим.
— Здравствуйте, — постарался улыбнуться как можно обаятельней. — Рад видеть вас в нашем скромном заведении!
— Присаживайтесь, — барственным жестом предложил мужчина.
— Благодарю, — не стал чиниться я. — Но, только если на минутку. Публика ждет.
— Ничего страшного, здешняя подождет, — скривил губы коммерсант.
— Простите, но моё имя вам известно, а мне ваше нет. Неудобно как-то…
— Ты что, Коленька, — затараторила Корделия. — Это же Пётр Михайлович Грохотов, владелец «Ласточки»!
Теперь всё стало на свои места. «Ласточка» была самым фешенебельным заведением в Спасове и совмещала шикарный для нашего города ресторан с вполне приличной гостиницей. Новые власти неоднократно пытались закрыть её, но та всякий раз возрождалась. И именно с неё я начинал поиски работы…
— Я человек занятой, — благосклонно взглянул на проститутку нэпман, — а потому перейду сразу к делу. Ты — хороший музыкант. Переходи работать ко мне. Только для начала приоденься, что ли. Всё-таки у меня место приличное.
С этими словами, он извлек из-за пазухи пухлую пачку «совзнаков» миллионов примерно на пять. — На ка вот, на представительство….
Что тут говорить, предложение было щедрым, вот только…
— Увы, но как ни лестно, вынужден вам отказать!
Ей богу, если бы я встал на голову и исполнил сальто-мортале, присутствующие удивились меньше.
— Коля, ты что, с ума сошел? — пискнула Корделия.
— Молодой человек, — в голосе Грохотова прорезался металл. — Я ведь два раза не предлагаю!
— Я тоже. Помните, как приходил к вам устраиваться? Просил дать мне возможность спеть?
— Не припоминаю…
— Вы тогда ещё Федота кликнули. Очевидно, чтобы спустить меня с лестницы…
— Ах вот оно что, — вспомнил, наконец, нэпман и неожиданно стал вежливее. — А вы, стало быть, обиделись?
— Тогда я был голый, босый и голодный. Гитары не было, знакомств тоже… за харчи готов работать… Теперь — нет!
— Цену набиваете?
— Не без этого. За всё, дорогой мой Пётр Михайлович, в этой жизни надо платить. И артисты в этом смысле нисколько не исключение!
— И сколько же вы хотите?
— Десять лимонов аванса и по пять за выступление.
— Известно ли вам, что я вовсе не плачу жалованья большинству своих сотрудников? На чаевые живут, да ещё и долю метрдотелю заносят…