Обитель - Прилепин Захар. Страница 138

– В чём дело, ослепли совсем? – прокричала, привставая, Галя, то ли нарочито огрубляя голос, то ли действительно охрипнув на ветрах.

– О, комиссарша из ИСО, – признал кто-то.

Чекист поднял фонарь выше.

– Старший, доложить причину ночного рейда! – рычала Галя.

Некоторое время была тишина – только скрип баркаса и ночной ветер.

– Тоже мне командирша, – наконец сказал чекист с фонарём. – Я тебе не подчиняюсь. Какого вы тут ищете на своей лодке?

– Спецприказ начальника лагеря! – продолжала выкрикивать, как хриплая птица, Галя. – Задержали и доставляем в лагерь двух шпионов. Уберите багор немедленно! И опустите винтовки в конце концов.

– Покажи спецприказ! – сказал чекист.

Артём наконец угадал: это был Горшков. Только от страха можно было так долго не узнавать этот поганый голос.

– Опустить винтовки, я сказала! – крикнула Галя.

…Эти сумасшедшие, как в продолжающемся сне, крики в свете двух фонарей, стальная вода вокруг…

Артёма трясло.

…Ещё было много шума, заставили разворошить тряпьё, показать Тома – вдруг там спрятан пулемёт… порешили на том, что баркас потянет моторку за собой.

Плыли в оцепенении.

Мари вперилась взглядом в баркас, одновременно держа руку на голове у мужа, словно говоря ему: подожди, ещё немного.

Галя сидела, поджав спёкшиеся губы.

“А ведь всё, – сказал себе Артём, – а ведь за побег расстреливают…”

“…Только почему красноармейцы не знают, что мы убежали?”

Его не в первый раз удивило, что он не очень много думал в дни обычные, зато оказывался способен осмыслять происходящее в те минуты, когда, кроме ужаса, испытывать было уже нечего.

“Галя, – решил Артём, – пусть Галя выкручивается – ей проще… Я скажу, что исполнял её приказы”.

Она словно услышала его размышления и твёрдо сказала:

– Веди себя как ни в чём не бывало. Как приедем, иди в свою роту. Ни с кем ни о чём не разговаривай. Кажется, они ничего не знают. Они нас даже не разоружили, – и вдруг повысила голос: – Эй, на баркасе! Вы еле идёте! Отцепите нас – мы заведём мотор и доберёмся сами!

В ответ долго молчали.

– Доставим, – наконец крикнул Горшков.

Казалось, он в чём-то сомневается.

Галя в бешенстве рванула шнур мотора. Тот всё равно не заводился.

Наверное, это должно было успокоить: мотор сдох, когда их тащили к земле, а не посреди моря.

Не успокаивало нисколько.

Уже было утро, и Артём один, без конвоя, с трудом двигая затёкшими ногами, сошёл на землю обители, вослед за Галей. Пистолет он ей отдал ещё в лодке.

– Через три часа жду вас в ИСО, – сказала Галя Горшкову, поспешно спрыгнувшему с баркаса. – Будем разбираться.

Остальные красноармейцы, и ещё несколько чекистских курток на тюленьем меху, отчего-то не спешили сходить на берег.

Береговая охрана тоже не очень понимала, что происходит.

“…Вот нервы, – подумал Артём, косясь на Галю. – Может, действительно обойдётся?”

Горшков тем временем смотрел на Артёма. Не узнавал его в новой, не по чину, одежде.

– А откуда этот шакал при тебе? – вспомнил, наконец. – И кто ему дал такую куртку? Или ты произвела его в чекисты?

– В десять жду, – отрезала Галя. – Посмотрим, кто у кого примет отчёт. Командировку свою подготовьте. Изучим, что вы искали в пятнадцати верстах отсюда.

– Ещё узнаем, кто кому отчитается, – процедил Горшков.

Галя по форме представилась старшему береговой охраны.

– Вот мой командировочный лист. Вот документы на выезд по спецприказу. В ходе командировки задержаны два шпиона, – сказала она чётко, указывая на Мари, так и сидевшую в лодке. – Необходимо доставить их в ИСО для допроса. Второй болен, без сознания – его сначала в санчасть. Срочно.

Артём перетаптывался на месте.

– Что стоите? – обратилась к нему Галя. – Немедленно в роту.

“Меня ж не пустят”, – хотел сказать Артём, но Галина уже пошла впереди, отмахивая шаг рукой.

Соловецкие стены стояли как чёрный хлеб в грязной сладкой пыльце.

На воротах Галя, подав документы, кивнула на Артёма:

– Это со мной.

Во дворе сразу, не прощаясь, свернула в сторону ИСО, Артём наметил путь в двенадцатую рабочую роту Соловецкого лагеря.

Видимо, шёл развод, первые наряды уже двигались на работу сквозь осеннюю морось.

Навстречу прошла бригада в десять человек, причём двое шедших позади работников были в шинелях и в кальсонах, один – в валенках без калош, другой в ботинках – отчего ступал, высоко поднимая ноги, избегая луж. На голове у обоих имелись кепари.

Народу, впрочем, во дворе было уже привычно мало, а появлявшиеся имели вид нервозный.

По двору санитары пронесли несколько больных, но только почему-то не в санчасть, а из санчасти.

“Это трупы”, – объяснил себе Артём.

Санитары были в масках. Никогда они никаких масок не носили.

Непонятно, с чего Артём решил, что его пустят отсыпаться. Он был просто неживой – и это казалось ему достаточной причиной.

Ещё казалось, что всё происходившее когда-то было, и в роте его ждут Василий Петрович или Афанасьев, а то и Крапин, и, значит, всё по местам и всё разрешится, как разрешалось уже не раз.

В деревянном тамбуре действительно так и сидели на посту два дневальных чеченца.

– Ай, – узнал Артёма один из них. – Ты в море ходил? Давно тебя не было. Кита забил?

Артём хотел улыбнуться, но не смог, поэтому просто кивнул и попытался пройти.

– Эй, – сказал чеченец без дерзости, но твёрдо, – погоди. Ты разве в нашей роте?

Артём снова кивнул и взглянул на ходики, словно они подтверждали его правоту.

Он вдруг вспомнил, что это младший Хасаев – брат того, с которым сидел на Секирке. У братьев всегда были трогательные отношения: старший заботился о младшем, как о ребёнке.

– Нет, надо командира позвать, – с некоторой даже печалью сказал младший Хасаев. – Мне, слушай, не жалко, но я тебя не видел… Очень давно не видел. У тебя есть перевод в роту? Мне говорили, что ты теперь только с командирами работаешь, зачем тебе сюда? Ты не пьяный? Замёрз? Вот грейся у печки.

Хасаев ушёл, Артём поспешно выпил три кружки воды из бака и, разом опьянев, уселся прямо на пол, припав к печке спиной.

Закрыл глаза, заснул.

Чеченец вернулся с каким-то командиром.

Артёма несильно пнули ногой, как дворовую собаку, загородившую дорогу.

Поднялся – почувствовал, что спина прикипела к рубашке, рубашка к чекистской куртке, а куртка стала горяча, как утюг.

Сквозь неотвязный сон вгляделся в командирское лицо… нет, он не помнил этого лица.

– А где Кучерава? – спросил Артём.

Младший Хасаев едва заметно ухмыльнулся.

– До-ло-жить! – по слогам и уже с закипающим бешенством велел командир.

– Артём Горяинов, – впервые в жизни заплетаясь в собственной фамилии, как в названии чужой страны, отчитался Артём. – Находился в специальной командировке, приказом ИСО возвращён в роту.

– Где бумаги?

– Бумаги в ИСО.

Артём отчего-то чувствовал, что катится на санках с горки; ужасно хотелось закрыть глаза и опять заснуть.

– Откуда я знаю, кто ты такой, – в лицо выкрикнул Артёму командир. – Отведите его в ИСО за бумагами, – велел он дневальным.

Хасаев довольно грубо взял Артёма за руку – но едва вышел крикливый начальник, тут же ослабил хватку.

– Ты что, не знаешь, что тут такое? – спросил он на улице, прислонившись к самому уху Артёма. – Ты давно уехал, наверно? Здесь уже три дня проверка, всех арестовали: Кучераву, чекистов из ИСО, командиров дальних командировок. Тут такие дела, ты что. Надо меньше торчать на виду. А ты торчишь. В такой куртке, а торчишь.

От чеченца сильно пахло луком, возбуждением. Это был хороший запах.

– Иди, разбирайся, а потом приходи в роту, я тебя жду, брат, – сказал он очень проникновенно. – Сказали, ты с Эйхманисом работал, да? Потом, сказали, бил чекиста во дворе, да? Потом бил блатных? Ты сильный парень, приходи обязательно в роту. Что у тебя за командировка была, скажи коротко?