Обитель - Прилепин Захар. Страница 51

– А что у вас аналой? – спросил Осип Мезерницкого.

– Это не совсем аналой, – ответил Мезерницкий. – Это тумбочка! Приспособили!

Все засмеялись.

Показалось, что самовар окончательно занял оставшееся в келье место, но, когда – “в рифму к аналою”, как подумал Артём, – появился по-прежнему прихрамывающий владычка Иоанн, все с воодушевлением потеснились ещё больше.

– А я вот… конфет, – сказал владычка, выглядывая место, куда можно насыпать сладкого.

– Конфеты пока держите при себе, – сказал Мезерницкий. – Сейчас мы попросим гостей отведать тюленьего мяса и на освобождённое место… выложим…

Перед едой только владычка Иоанн и Василий Петрович перекрестились, больше никто, заметил Артём.

Несмотря на свой зачаровывающий копчёный и солёный запах, тюленина оказалась безвкусной, как мочалка. Хотя, если закусывать её пирогами с капустой, запивать горячим чаем, получалось совсем даже ничего.

Все жевали, и у всех на глазах стояли слёзы напряжения и умиления.

– У вас ведь скоро кончается срок, Мезерницкий, – сказал Василий Петрович, который буквально уронил слезу, расправившись с тюленьим мясом.

– И не говорите, Василий Петрович, – как бы невпопад и оттого смешно ответил Мезерницкий.

– И куда поедете, опять в Крым? – спросил Граков. Мезерницкий с едким юмором посмотрел на Гракова, одновременно не отказывая себе в пироге с капустой. Так с набитым ртом и ответил:

– Как же, в Крым, у меня же там гражданская жена… Оттуда в Турцию, из Турции в Париж, оттуда в Москву и снова на Соловки… Так и буду по кругу, – и запил всё это чаем.

Моисей Соломонович беззвучно смеялся на слова Мезерницкого, Артёму тоже было смешно. Зато Василий Петрович совсем не улыбался.

– А всё-таки куда соберёшься, милый? – спросил владычка Иоанн.

– А в Москву, куда же, – спокойно ответил Мезерницкий.

– Какую Москву, бегите в деревню, а то опять за манишку и в конверт, – сказал владычка Иоанн и даже показал рукой, как Мезерницкого схватят за манишку. Тут уже все засмеялись, даже Осип, которому смех был вообще несвойственен: речь прозвучала из уст владычки крайне неожиданная и оттого ещё более трогательная.

– Вылечили вашу хворь, владычка? – спросил спустя минутку Артём у батюшки Иоанна.

Все уже были распаренные и понемногу наедались. Самый крепкий аппетит оказался у Моисея Соломоновича и Осипа, который был сегодня неразговорчив – видимо, предпочитал одного внимательного собеседника сразу нескольким шумным.

– Нет, милый, – ответил владычка, – Зиновия выписали. А мне только разрешают погулять на свежем воздухе – размять колено. Вот я к вам и завернул по приглашению Василия Петровича, – и кивнул Василию Петровичу.

Открылась дверь, и Артёму пришлось ещё раз удивиться – на этот раз Бурцеву.

“С другой стороны, он же тут был – отчего бы ему не зайти, – сказал себе Артём, спокойно глядя на Бурцева. – Тут никто не в курсе твоих с ним проблем”.

Бурцев разом измерил взором всех гостей – тем особым образом, который даёт возможность ни с кем отдельно не соприкоснуться глазами.

– У вас тут… аншлаг, – сказал он.

Бурцеву места действительно не было, но, кажется, Мезерницкого это нисколько не расстроило.

Владычка Иоанн порывался подняться, а Моисей Соломонович – вообще выйти из-за стола, захватив, правда, с собою две конфеты, но Мезерницкий встал напротив Бурцева так, чтоб остановить любое движение за своей спиной.

– Давно тебя не было, брат, – сказал Мезерницкий, и Артём сразу почувствовал в его обращении нечто почти уже дерзкое, словно тот захмелел от чая. – Всё в делах?

Бурцев прямо посмотрел на Мезерницого и ничего не ответил.

– Говорят, у тебя теперь новая должность. И, как я догадываюсь, ты пришёл с визитом, дабы я разделил твою радость, – сказал Мезерницкий.

– Мне предложили перейти в Информационно-следовательский отдел, – спокойно ответил Бурцев.

Он вёл себя очень достойно.

– Как ты растёшь, – сказал Мезерницкий. – Скоро Эйхманиса сменишь, если с такой скоростью…

Бурцев ещё раз посмотрел на своего теперь уже бывшего товарища и ответил:

– Я не клоун, Мезерницкий.

Только когда Бурцев вышел, Артём догадался, о чём был этот диалог.

Клоуном сотрудник администрации Бурцев назвал музыканта духового оркестра Мезерницкого.

– Давайте-ка я сам, – сказал Борис Лукьянович Артёму. Артём с удовольствием снял перчатки в виде рукавиц и варежек – настоящие, как вчера пообещал Эйхманис, должны были доставить на ближайшем пароходе из Кеми.

– Чемпион Одессы, – кивнул Борис Лукьянович, когда нового кандидата в спортсекцию привели под конвоем.

Артём ничего не ответил, чтоб не выдать словом своих печальных опасений. По озадаченному виду Бориса Лукьяновича было понятно, что одесская школа – это не шутка.

Лоб и нос, плечи и руки – всё выдавало в этом парне состоявшегося боксёра. Когда он снял свой замусоленный пиджак, стало совсем неприятно: мышцы его напоминали те мокрые и десять раз перекрученные рубахи, которые Артём когда-то выжимал вместе с матерью.

К тому же парень был взбешён тем, что его вытащили из роты. Ни с кем соревноваться он желания не испытывал. Но и сдаваться тоже, похоже, не собирался.

На Бориса Лукьяновича поглядывал с неприязнью. На Артёма вообще не смотрел.

Поединок начался так стремительно, что, казалось, вот-вот и закончится.

Борис Лукьянович, до сих пор смотревшийся как самое идеальное среди всех спортсменов сочетание скорости и силы, теперь выглядел мясисто, медленно и озадаченно.

Одесский чемпион бил сразу и со всех сторон, словно у него было шесть рук, и каждая оспаривала право быть самой быстрой и дерзкой.

Через минуту, к удивлению Артёма, Борис Лукьянович начал немного раздражаться, но поделать всё равно ничего не мог: достаточно было и того, что он до сих пор не упал, хотя один глаз у него уже заплыл и ухо пылало, как поджаренное.

Вообще, ничего не мешало ему сказать: спасибо, голубчик, мы вас берём, – но Борис Лукьянович, похоже, немного потерял рассудок от частых зуботычин.

Чемпион дышал через нос – и самое дыхание его было злое, раздражённое, жаждущее унижения соперника.

– Здесь нет канатов, – бросил он с презрением. – Не соизволите ли соблюдать хотя бы видимость квадрата? Я не бегун, чтоб вас догонять.

Донельзя обиженный этими словами, Борис Лукьянович кинулся на чемпиона – и через мгновение лежал поверженный и распахнувшийся настежь всеми руками и ногами.

Артём присел возле, похлопал по щеке, позвал – слава богу, тот начал выплывать, постепенно осознавая смысл предметов, звуки, цвета, причину нахождения Артёма рядом.

Через минуту он сел, придерживая себя за виски кулаками.

Чемпион, сняв рукавицы с варежками, с необычайной брезгливостью побросал их прямо на землю, встал спиной к Борису Лукьяновичу, натянул свой пиджак и красиво засунул руки в карманы.

Борис Лукьянович жестом попросил у Артёма очки – так, словно без очков не умел разговаривать.

– Отлично работаете, – сказал он громко. – Вынужден ходатайствовать о переводе вас в спортсекцию.

– Мне отвратительна вся ваша показуха, – сказал чемпион.

– Вы отказываетесь? – спросил Борис Лукьянович. Чемпион некоторое время молчал.

Борис Лукьянович успел за это время подняться, не отказавшись от помощи подавшего руку Артёма.

– Мне всё равно, – сказал чемпион.

– Вот и договорились, – равнодушно бросил Борис Лукьянович и ушёл в спортивную, уже под крышей, казарму. Махнул Артёму: идёмте, мол, на пару слов.

– Артём, вы ему не противник, – сказал Борис Лукьянович просто. – Во-первых, он тяжелей вас… Но дело, конечно, не только в этом… Вам надо искать противника по вашей силе и вашей подготовке. А то получится быстрое и бесславное избиение. Соответственно, нужен противник и для него.

Артём молчал и слушал: а что было сказать?

– И, кажется, тут есть ему пара, – спокойно продолжал Борис Лукьянович, иногда чуть морщась от боли в голове. – К нам прибыл один британский шпион. Я по его посадке уже определил: может…