Обитель - Прилепин Захар. Страница 99

Да какая разница – её всё равно застрелят, зарежут, заколют, затопчут.

“Как поступить? – в лихорадке думал Артём. – Сказать Гале, что затевается побег? Чтоб всех арестовали и расстреляли? Ужас. Это просто ужас. Об этом даже думать нельзя”.

Сказать Гале, что им нужно срочно вернуться на Лисий остров? И что, она послушает?

Сказать Афанасьеву, чтоб не смели убивать Галю?

– Ха! Ха! Ха! – вслух, отчего-то вспомнив Шлабуковского, ответил себе Артём.

Бурцева убить? Позвать его к себе в келью и задушить?

Бред, бред, бред, что за бред.

В дверь постучали, и она тут же отворилась. На пороге стояла мать Троянского.

– Извините, конечно, не моё дело, но к вам приехала мама, – сказала она. – Её сюда, в монастырь, не пускают, только мне Фёдор Иванович дал пропуск. А вы можете получить в Информационно-следственном отделе пропуск на выход к матери. Всех, приехавших на свидание, селят в бараке неподалёку от монастыря. Можно даже получить разрешение на то, чтоб переночевать с роднёй. У них там отдельные комнаты.

Артём несколько раз кивнул головой: хорошо, хорошо, хорошо. Понял, понял, понял. Хорошо-хорошо-хорошо.

Дверь закрылась.

“Ещё мать, ещё мать, ещё мать”, – подумал Артём, изо всех сил сжимая башку.

Когда объявили вечернюю поверку, он хотел затаиться и не идти, но явился незнакомый дневальный, наорал матом, даже порывался ударить. Артём смотрел на него чуть удивлённо: совсем, что ли, с ума сошёл?

“Сейчас поломаю его на части и засуну в ящик для съестных припасов”, – прикинул устало, ленивым движением уклоняясь от руки замахнувшегося дневального.

Про Галю Артём ничего не придумал – да и как бы он с ней поговорил: пойти в ИСО и приказать: “Позовите мне Галину”? Ему бы там точно дали в зубы.

К матери он тоже не пошёл; впрочем, он сразу знал, что их встреча не случится.

Построение было общим, для всех рот.

Лагерники томились. Благо, снова чуть затеплело, и вчерашний снег позабылся, как некстати приснившийся.

Над головами летали молодые чайки. Редкие старые чайки, которые должны были их сегодня-завтра увести на юга, подальше от сошедшей в этом году с ума соловецкой природы, ходили по двору и не тратили сил.

Артём никого толком не знал из той роты, в строю которой стоял, заняв наугад место во втором ряду.

…Да и в остальные роты вглядываясь, тоже видел много новых лиц – наверное, нагнали за то время, пока он был на Лисьем острове.

Попробовал найти в двенадцатой роте Василия Петровича, но сразу наткнулся на Ксиву – и Ксива тоже его видел, скалился…

Артём отвернулся.

“Зачем Галя меня вытащила сюда? Что мне делать тут?” – ещё раз спросил он себя, но совсем слабо, будто осипшим, севшим голосом и заранее зная, что ответа не будет.

Кто-то пытался разговаривать, тут же прибегали то отделенные, то взводные, взлетали дрыны – били от души, злобно, стараясь.

“Порядки стали построже”, – понял Артём: он видел всё это как бы со стороны и никак не мог поверить, что он такой же, как все остальные лагерники. Нет, он оказался здесь случайно, и место его на маленьком острове, с Фурой на крыше, с Крапиным и с лисьим поваром из притона… “Надо же, – часто вспоминал Артём, – Крапина посадили за то, что он целый притон перестрелял, а теперь вот… с таким же делягой живёт бок о бок”.

Артём вздрогнул, снова вспомнив, где он, и посмотрел в сторону Никольских ворот, до которых было так недалеко – минута. И езжай себе в свою избушку, только б лодку раздобыть.

Один раз вдоль строя прошёл Бурцев, надменный и ни на кого не смотрящий.

Галины не было.

Простояли они уже целый час. Многие пытались дремать на ногах, плечом привалившись к соседу. Но смотрящим за порядком и это не нравилось, снова кому-то досталось дрыном, и кто-то вскрикнул от неожиданности, и крик был такой жалкий, что в строю засмеялись: забавно же, когда человеку так неожиданно больно.

…Часа через полтора с лишним появился Ногтев, Артём никак не мог рассмотреть его – уже заметно стемнело.

Начлагеря громко поприветствовал соловецких лагерников.

– Здра! – проорали они вразнобой. Артём не кричал.

Ногтев, видимо, оказался недоволен приветствием, махнул какому-то чекисту, тот вместо него поздоровался с лагерниками ещё раз. “Здра!” – проорали они снова, получше, – два, – “Здра!”, – три, – “Здра!” – взлетели все чайки, что были на дворе, отделенные бегали вдоль строя, выглядывая, кто голосит без должного старания, Артём на всякий случай начал открывать рот и шёпотом выцеживать “Здра…” – а если сексоты рядом?.. плевать, всё равно он тут не задержится… но на десятый раз и Артём решил покричать, на двадцать какой-то у всех вышло совсем хорошо, ещё дюжину раз гаркнули для закрепления и с приветствием закончили.

Так устали, что хоть спать ложись на площади.

Пошёл третий час поверки.

Ногтев вразвалку двигался вдоль рядов, время от времени указывая нагайкой на кого-то: тогда лагерников за шкибот вытаскивали из строя и сразу уводили. Видимо, кому-то немедленно полагался карцер за проступки, ведомые одному начлагеря.

– Выше бороду, поп, скоро Бога увидишь, – напутствовал Ногтев батюшку Зиновия, отправляемого на общие работы.

Зиновий часто моргал и что-то пришёптывал.

Дошла очередь до второй роты.

Артём решил не смотреть на Ногтева. Смотрел в затылок стоящего впереди лагерника.

– Кто здесь едет в бесконвойную командировку? – басовито спросил Ногтев.

Троянского вытолкнули из строя. Потом больно ткнули в спину, и он, наконец, сказал:

– Я.

“Ай ты, и Осип здесь…” – только узнал Артём, но на бывшего соседа по келье смотреть тоже не стал. Застыл недвижимо и не дыша, чтоб его никто не заметил, не различил, не запомнил.

– Не вернёшься к седьмому ноября – расстреляем в роте каждого десятого, – сказал Ногтев Троянскому прямо в лицо. – Осознал?

Троянского снова ткнули в спину, но он никак не мог вспомнить, на какую букву начинается положенный ответ, и они высыпались из него вперемешку, перепутанные и очень быстрые:

– Вы… бз… Да!

Ногтев пошёл дальше, от роты к роте, с прибаутками и матерком, но вместе с тем скучно и муторно верша свой суд – от всего этого веяло тоской и душевным блудом.

Покорный и прибитый вид лагерников говорил о том, что подобные сегодняшнему осмотры и перетряски лагерного состава случаются уже не в первый раз.

“…Такой наверняка может стрелять из нагана по только что прибывшему этапу”, – вдруг вспомнил Артём.

На четвёртом часу к охвостью ногтевской свиты присоединился встревоженный пилот, при первом же случайном взгляде начлагеря стеснительно показавший на часы.

Скомандовали расходиться.

Некоторое время все ещё стояли: не шутка? Обратно в ряды дрынами не погонят?

Наконец, не узнавая свои ноги, лагерники, путаясь и толкаясь, пошли по своим ротам.

Артём тоже, пытаясь быть незаметным и торопясь, двинулся в сторону кельи: видеться с Ксивой и Шафербековым он не имел ни сил, ни желания, но ещё не знал, как будет разбираться с Троянскими – придут они последнюю ночь ночевать или нет.

На входе в роту его поймал дневальный за рукав:

– Горяинов? Тебе велено идти в ИСО, – информационно-следственный отдел он называл – “исос”, подцепляя последнее “с” со стеснением, будто догадываясь, что эта буква там не нужна, но не зная, как закончить слово на гласную.

“Что там ещё? – слегка передёрнуло Артёма. – Ведь не Бурцев же?.. Ведь ни в чём я не провинился?..”

“Ни в чём, конечно, – по привычке отвечал сам себе, – разве что давно заработал остаток срока досидеть на Секирке…”

В ИСО, против обыкновения, горели несколько окон: то ли въедливость Бурцева заставила его новых коллег работать больше, то ли новый начлагеря по-новому спрашивал; а может, и то и другое.

Назвался дежурному; от волнения чуть мутило.

Вышел красноармеец проводить лагерника наверх.

Второй этаж, третий. Всё, Галин кабинет.