Вымершие люди: почему неандертальцы погибли, а мы — выжили - Финлейсон Клайв. Страница 35
Эти гигантские внутренние озера могли быть важными барьерами огромного коридора равнинной местности, который простирался от Тихоокеанского побережья Восточной Сибири на запад, вплоть до Британских островов. Этот коридор был ограничен на севере ледяными щитами, а на юге — горами Средиземноморья, Юго-Западной и Центральной Азии [275]. В ответ на капризы климата этот коридор, соединявший восток и запад, изменился. Общая тенденция к ухудшению климата в период 50–30 тысяч лет назад способствовала повсеместному расширению безлесных местообитаний на этом поясе равнин, а с усилением холода тундра двинулась на юг, опережая наступавшие ледяные щиты. С усилением засушливости степь начала распространение за пределы своих опорных пунктов в центре Евразии. Там, где они встречались с новым местообитанием, появлялась тундростепь (рис. 9). Эта волна двойного распространения прокатилась по обширной территории на восток и на запад. Когда становилось теплее и влажность повышалась, две среды обитания распадались и уступали место деревьям. Эти передышки для лесных местообитаний становились все более редкими, особенно глубоко внутри континента, где тепло и влага стали редкой роскошью для окружающей среды.
Рисунок 9. Тундростепь среднего и позднего плейстоцена, местообитание, впервые колонизированное популяцией Homo sapiens из заштрихованного региона
В предыдущей главе мы видели, что млекопитающие редколесий и саванн долгое время процветали вдоль этого пояса. Homo heidelbergensis и неандерталец тоже считали это место домом. Теперь же климат наносил по этим животным удар за ударом, сокращая до изолированных островков их любимые редколесья, в которых можно было пастись и выискивать корм. Другие млекопитающие, такие как шерстистый мамонт, медленно эволюционировали в районах с постоянными безлесными ландшафтами, и теперь настал их черед колонизировать обширные территории Евразии — мира, пригодного для животных, которые могли жить за счет выпаса в безлесных местообитаниях. Те же, кто не смог отвыкнуть от поедания листьев, исчезли вместе с хищниками, привыкшими охотиться на них из засады [276].
Так кто же выиграл от экологической трагедии, которая постигла неандертальца, прямобивневого лесного слона и леопарда? Одна группа состояла из травоядных животных холодного севера: шерстистого мамонта, шерстистого носорога, северного оленя и овцебыка. В другую входили животные сухих степей и прерий: лошадь, степной зубр и сайгак. Для этих видов период 50–30 тысяч лет назад стал триумфальным, и они смогли распространиться далеко на запад: во Францию, на Британские острова и в Северную Испанию. Кроме этого существовали и довольно гибкие в вопросе питания виды: лоси, большерогие и благородные олени, европейские косули, туры, серны, дикие бараны и горные козлы.
Выжившие крупные плотоядные, такие как бурые и пещерные медведи, также могли поедать растения и фрукты, а еще впадать в спячку холодной темной зимой. Другие плотоядные были видами меньшего размера, не зависящими от крупных травоядных. Песец распространился до территории Франции, и рыжая лиса отступила. Завершали панораму рыси и дикие кошки. Но именно хищникам, которые могли следовать за крупными травоядными животными через степную тундру, выпало процветать. Львам и пятнистым гиенам удалось некоторое время продержаться, но они не могли сравниться с лучшим бегуном на длинные дистанции.
Хозяином этих открытых ландшафтов стал волк. Только на крайнем севере у него был соперник — белый медведь, выросший из популяции бурых медведей и ставший убежденным мясоедом [277]. Как и волк, он преследовал свою добычу на огромных расстояниях, но, в отличие от волка, впадал в спячку в разгар северной зимы. Волк и медведи дают нам представление о том, что было необходимо, чтобы стать успешным охотником в подобных ландшафтах. Самое главное их качество заключалось в том, что они были марафонцами. Энергосберегающий спринт не мог быть успешной стратегией. Способность питаться смешанно, преодоление голодных периодов за счет накапливания запасов в виде жира, уменьшения расхода энергии или откладывания пищи про запас, а также совместная охота в группах, были необязательными дополнениями. Охотник, обладавший несколькими из этих навыков, мог стать суперхищником безлесных равнин Евразии. Дождемся главы 8, чтобы с ним познакомиться.
Настало время увидеть, где в этот период климатических и экологических потрясений находились люди. Как ни странно, о неандертальцах мы знаем гораздо больше, чем о предках. Пятьдесят тысяч лет назад неандертальцы уже испытали на себе последствия вторжения безлесных местообитаний на Русскую равнину и в Восточную Европу, и их ареал начал сокращаться. К отметке 40 тысяч лет назад их отбросило к Средиземному морю, Юго-Западной Франции и отдельным зонам вокруг Черного моря [278]. Усиление холодных и нестабильных условий позднее 37 тысяч лет назад еще больше сократило их ареал [279], оставив основную зону на юге и востоке Иберии и островки на севере Иберии, на севере Атлантического побережья, на Балканах, в Крыму и на Кавказе. К концу рассматриваемого периода, 30 тысяч лет назад, последние неандертальцы жили в Юго-Западной Иберии [280]. Неуловимых предков найти труднее. Они мельком попались нам на глаза в Восточной Европе — на севере и западе от Черного моря в период 36–30 тысяч лет назад [281]. Это самые ранние из останков предков, найденных где-либо Евразии, древнее только местонахождение Назлет Хатер в Египте, возраст которого оценивается в 37,5 тысячи лет [282], пещера Ниах (41–34 тысячи лет) и окаменелости озера Мунго (около 42–38 тысяч лет, см. главу 5). Имеющиеся генетические данные дополняют эту картину и позволяют предположить, что до 30 тысяч лет назад группы предков-первопроходцев (возможно, также протопредков?) едва добрались до Северной Евразии и не смогли там надежно укорениться [283]. Наши знания об их экологии практически равны нулю.
Археология дает совсем другую картину. В главе 3 мы видели, как неандертальцы и протопредки на Ближнем Востоке изготавливали похожие каменные орудия примерно 130–100 тысяч лет назад. В отсутствие человеческих окаменелостей, обнаружив лишь каменные орудия, мы мало что могли сделать. Найденные технологии относились к комплексу среднего палеолита, получившему название мустьерской эпохи. Похоже, что неандертальцы еще долго продолжали использовать мустьерскую технику по всей Евразии. Все евразийские участки мустьерской эпохи с окаменелостями в период между 120 и 28–24 тысячами лет назад связаны исключительно с неандертальцами, так что можно с уверенностью предположить, что они выдают присутствие этих людей. Проблема заключалась во множестве новых технологий, обобщенных категорией верхнего палеолита, которые начали появляться в Евразии около 45 тысяч лет назад. Традиционная интерпретация заключалась в том, что они были делом рук предков, и поэтому, объясняя их прибытие в Европу, мы трактовали технологии как посредника биологической сущности — нашего прямого предка [284]. Но можем ли мы быть в этом уверены?
Удивительно, что единственное, в чем мы действительно уверены касательно происхождения этих многочисленных культур каменных орудий, появившихся в Евразии 50–30 тысяч лет назад, — это то, что мустьерская культура принадлежала неандертальцам. Также существует мнение, что переходная культура, появившаяся во Франции около 45 тысяч лет назад и сохранившаяся до 36,5 тысячи лет назад [285], так называемая шательперонская культура, также могла быть делом рук неандертальцев [286]. Однако связь между орудиями и окаменелостями неочевидна, и мы не можем исключать вероятность того, что другие люди также могли иметь к этой культуре отношение. Другие переходные культуры появляются в этот период в Центральной и Восточной Европе и на Ближнем Востоке, но до сих пор ни одна из них не была ассоциирована с человеческими окаменелыми останками [287].