Биография Шерлока Холмса - Реннисон Ник. Страница 8

Книга Рида, одна из тех викторианских сенсаций, что в свое время вызывали ожесточенные споры, а теперь почти забыты, вышла в 1872 году, за три года до безвременной смерти автора, постигшей его в возрасте тридцати шести лет. Эта всеобъемлющая и своеобразная интеллектуальная история человека от глубокой древности до нынешнего дня с впечатляющей силой доказывает, что все религии были порождением той или иной культуры, творением человека, а не Бога. Рид, личность не менее примечательная, чем его труд, много путешествовал по Африке и сопровождал английскую армию в качестве военного корреспондента во время войны с ашанти в 1873 году.

По всей вероятности, Холмс прочел «Мученичество человека» еще в Кембридже, вскоре после выхода книги в свет. (Уотсон оказался менее восприимчив к тому, что назвал «смелыми рассуждениями» Рида. Более консервативный, чем его друг, во всех вопросах, включая религию, он к тому же был очарован Мэри Морстен, своей будущей женой, и, по его собственному признанию, сидя возле окна с книгой в руках, главным образом «вспоминал нашу недавнюю посетительницу – ее улыбку, красивый грудной голос».)

И все-таки Холмс, подобно столь многим мыслящим викторианцам, продолжал разрываться между верой и сомнениями. «Что же это значит, Уотсон? – вопрошает он в рассказе «Картонная коробка». – Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не может дать ответа».

Не мог он избавиться полностью и от веры в загробную жизнь, в которой восторжествует справедливость, чего, как он слишком ясно видел, в этом мире не бывает. «Воистину пути Провидения неисповедимы, – говорит он в рассказе «Квартирантка под вуалью». – Если и потом не будет какого-то воздаяния, наш мир – просто жестокая шутка».

И как энергично ни пытался он подавлять подобные слагаемые своей натуры, ему явно не удалось полностью избавиться от отголосков мистицизма и неортодоксальных верований, которые сбили его с толку в Кембридже.

Вскоре после знакомства с Уотсоном он уже делится с ним своими идеями о живущих в наших душах «смутных воспоминаниях о далеких веках, когда мир был совсем юным», и мало какие дела привлекали его внимание больше, чем содержавшие намек на потустороннее или сверхъестественное.

Однако воинственный скептицизм, с каким он взялся за Баскервильское дело и какой позднее обнаружил при расследовании случаев с «суссексским вампиром» и «человеком на четвереньках», намекает на пыл верующего, попавшего под власть сомнений.

Воспоминания о Кембридже у Холмса остались не самые лучшие. Когда поиски Годфри Стонтона в «Пропавшем регбисте» приводят его сюда через двадцать с лишним лет после расставания с университетом, он угрюмо называет Кембридж «негостеприимным городом».

В 1874-м, через год после поступления в университет, Холмс, ни с кем не посоветовавшись, решает, что Кембридж не для него. Его будущее, приходит он к выводу, не академический мир, но сцена. Следующим известием, какое получил от него отец, была телеграмма, сообщавшая семье, что он оставил Кембридж и теперь подвизается как актер в Лондоне.

Играл он на сцене одного из знаменитейших театров столицы, «Лицеума», вместе с самым прославленным актером тех лет Генри Ирвингом. Как Холмс сумел убедить Ирвинга и дирекцию театра «Лицеум», что достоин быть принятым в труппу, остается загадкой.

Есть небольшая вероятность, что они с Ирвингом встречались до отъезда Холмса в Кембридж. На протяжении 1860-х годов Ирвинг гастролировал в провинции, и подросток Холмс мог присутствовать на каком-нибудь из его представлений. Но, по всей очевидности, Холмс просто явился в театр и силой своего красноречия убедил Ирвинга дать ему шанс.

Осенью 1874 года Генри Ирвингу было около тридцати пяти. Урожденный Джон Генри Бродрибб, он увидел свет в графстве Сомерсет, в маленьком городке, а трудовую жизнь начал клерком в конторе лондонского торговца. Его семья возражала против того, чтобы он избрал сценическую карьеру. (Быть может, решимость Холмса стать актером напомнила ему собственные усилия вырваться из томительной рутины счетоводства.)

Сомнения родных подкрепил полный неуспех первых лет на сцене. Не один год Ирвинг кочевал по провинциальным сценам с разными репертуарными труппами, прежде чем в 1866 году получил роль в лондонской постановке.

Ему пришлось еще пять лет ждать первого настоящего успеха, но когда он обрел его в душераздирающей мелодраме под названием «Колокола», перед Ирвингом открылась карьера, сделавшая его архетипом викторианского исполнителя, первым актером, возведенным в рыцарское достоинство за заслуги перед театром.

Премьера поставленного Ирвингом «Гамлета» 31 октября 1874 года стала гвоздем сезона, но поначалу сдержанная игра актера озадачила зрителей. Как пишет в своих мемуарах Эллен Терри [15], «успех премьеры в „Лицеуме“ в 1874 году не отличался тем электризующим, почти истерическим великолепием, которым сверкает великая игра некоторых актеров». Отнюдь не сразу те, кому посчастливилось присутствовать на представлении, начали воспринимать тонкое искусство этой интерпретации, но уж тогда, по утверждению все той же Эллен Терри, «внимание сменилось восхищением, восхищение – энтузиазмом, энтузиазм – триумфальными аплодисментами».

По прошествии стольких лет трудно установить, какие роли играл Холмс в те несколько недель, что он оставался профессиональным актером. Ведь неизвестно даже, под какой фамилией он выступал, хотя мы точно знаем, что не под своей собственной. Штудирование театральных афиш, программок и театральных обзоров 1874 года искушает высказать догадку, за какой фамилией прятался будущий сыщик, но твердой уверенности в этом нет.

Когда Холмс поступил в «Лицеум», Ирвинг только начинал играть Гамлета, и, возможно, новому рекруту поручили несложную, но важную роль одного из друзей принца Датского – Розенкранца или Гильденстерна. Хотя он мог выходить на подмостки обычным статистом-солдатом.

Создается впечатление, что они с Ирвингом сдружились и время от времени встречались до смерти Ирвинга в 1905 году. В 1897-м расстроенный убийством актера Уильяма Терриса Ирвинг обратился за помощью к Холмсу. И хотя личность убийцы была известна с самого начала и преступление – несмотря на всю сенсационность, которую ему придала слава жертвы, – не заключало в себе интеллектуальной загадки, особенно ценимой Холмсом, сыщик уделил ему время.

Казалось, ничего таинственного в деле не было. Убийца, неудачливый актер Ричард Принс, был схвачен на месте преступления, возле тела умирающего Терриса и никакого сопротивления не оказал. Он не отрицал своей вины перед полицией, заявив, что Террис десять лет всячески мешал ему получить роль и он должен был «либо умереть в подворотне, либо убить» Терриса.

Принс явно достиг такой стадии психического расстройства, что утратил способность разумно мыслить. Все свои неудачи и обманутые ожидания он ставил в вину злополучному Террису, чье единственное реальное преступление заключалось в том, что он преуспевал, а Принс – нет.

Во время процесса медицинские свидетельства убедили присяжных, что Принс душевнобольной и за свои поступки не отвечает. Его приговорили к пожизненному принудительному лечению в Бродмуре, где он стал душой театра и оркестра этого приюта для умалишенных преступников.

Присяжные пришли к выводу, что убийство явилось следствием помрачения ума одного-единственного человека. Однако Ирвинг так не думал. Убежденный, что преступление было отнюдь не таким простым, каким представлялось в суде, он написал Холмсу, взывая о помощи.

Через два-три дня Холмс сумел успокоить слишком впечатлительного сэра Ирвинга, втолковав знаменитому актеру, что дело было именно таким простым, каким и выглядело. То обстоятельство, что сыщик вообще согласился потратить свое драгоценное время на убийство Терриса, указывает, сколь дорожил он воспоминаниями о собственной краткой сценической карьере.