Восемь недель (ЛП) - Фальк Хулина. Страница 37

Как только мы записали наши пожелания, к нам внезапно подходит отец. Он смотрит на моего фальшивого парня с любовью, но полностью игнорирует мое существование. Как он делал большую часть времени, чтобы мы не начали кричать друг на друга.

Он протягивает мою куртку Аарону, как будто действительно не видит меня поблизости. Не буду врать, это как-то раздражает. Да, я почти никогда не разговариваю с собственным отцом, только в случае необходимости… но ему не обязательно вести себя так, будто меня не существует, не так ли?

— Не простудись, сынок, — говорит он, кивая Аарону. Наконец, мой отец смотрит на меня, но напряжение между нами, когда наши взгляды встречаются, кажется, усиливается с каждой секундой, когда он стоит там. Уголок его рта дергается, как будто он хочет что-то сказать, но просто не знает, что мне сказать.

Пока он, кажется, не находит пару слов.

— Не напивайся сегодня вечером, София.

— А что, если я это сделаю? — Потому что я склонна напиваться каждый год в этот день. Это проще, чем иметь дело с внутренней войной.

Я могла бы быть одной из тех девушек. Бля, я могла бы быть на месте Ники. Остальные девочки были ранены и встревожены, но они совершенно не помнят своих воспоминаний о тех днях, когда их не было. Я бы предпочла не думать о том, что могло бы случиться со мной, если бы я осталась с ними, и я не могу не чувствовать вину за то, что выбралась из всего этого целой и невредимой.

Это было одно крошечное решение, которое я приняла. Слушала, что сказал мой отец, несмотря на то, что сильно злился на него за то, что он не позволил мне остаться с друзьями. Если бы я ослушалась…

— Тебе всегда приходится делать прямо противоположное тому, что я говорю?

— Да, — отвечаю я. — Тебе всегда приходится пытаться говорить мне, что делать?

Он недоверчиво качает головой, издавая тихий, полный боли вздох.

— Я действительно старался, София. Мне жаль, что я так сильно облажался.

И так же быстро, как мой отец добрался до нас с Аароном, он снова уходит.

Я хочу кричать. Издать полный гнева крик. Что-то громкое и достаточно мощное, чтобы стереть все безумие из моего сердца. Почему я не могу быть доброй со своим отцом? Хотя бы раз.

— Тебе нужна помощь? — спрашивает Аарон, протягивая мне мою куртку. Честно говоря, я ожидала, что он спросит о том, как я разговаривала с отцом, но он этого не сделал. Аарон, которого я знала, ухватился бы за следующую возможность узнать это, но этот просто игнорирует это все. На данный момент.

— Да, пожалуйста. — Если бы не огромный фонарь в моих руках, я могла бы снять куртку Аарона и сама надеть свою. Ну, я полагаю, я могла бы просто передать фонарь Аарону на минутку, но это будет неинтересно.

Медленно Аарон снимает один рукав за другим. Ледяной воздух мгновенно обрушивается на меня, от чего у меня по коже пробегают мурашки. Я не испытываю неприязни к холоду, что должно быть совершенно очевидно, учитывая, что обычно я провожу шесть дней в неделю на катке, катаясь на коньках, и мне кажется, что я достаточно терпима к тому, что считаю холодным, а что нет. Хотя меня и охватывает озноб всякий раз, когда я выхожу на каток, мне все равно это ощущение не нравится. И не думаю, что когда-нибудь понравится.

Сняв куртку, я быстро надеваю свою — конечно, с помощью Аарона. И как только он успешно надел свою куртку, нам говорят зажечь фонари и подготовить их к взлету.

Боже, это звучит так, будто мы собираемся полететь на самолете… или запустить ракету или что-то в этом роде. Мы просто посылаем фонарики в небо.

Отпустить их — одно из самых красивых и волшебных зрелищ, которые я когда-либо видела. Поэтому, как только всплывают первые фонарики, мои глаза сосредоточены исключительно на небе.

Я люблю смотреть, как они улетают. Мне нравится их яркость и то, как они становятся меньше с каждым метром, который они оставляют позади. Как они выглядят, словно очень яркие, сияющие желтым светом звезды, когда находятся так далеко, что уже даже не похожи на фонари.

А атмосфера… о боже. Здесь так уютно, даже при минусовой температуре.

На ночном небе сейчас должно быть не менее полсотни фонарей, и, честно говоря, это делает меня такой же счастливой, какой выглядела Рапунцель в мультфильме «Рапунцель: Запутанная история», когда она впервые увидела их из своего окна.

Я бы хотела смотреть на них всю ночь напролет. Наблюдение за фонарями приносит мне какое-то странное спокойствие, и я, честно говоря, даже не могу сказать вам, почему. Может быть, дело в том, что на моем написано желание — или, скорее, два желания, — а может, дело в том, что они просто волшебные. Но они меня радуют.

Наблюдение за тем, как эти фонарики на короткое время становятся аксессуарами ночного неба, телепортирует меня в совершенно другое измерение. Я чувствую себя частью книг, которые люблю читать и писать. Как будто я нахожусь в том самом месте книги, где все снова хорошо. Точка в книге, когда главные герои встречаются и живут долго и счастливо.

Или такое чувство, что я снимаюсь в кино. Как раз перед финальными титрами, где герой и героиня только что получили долгожданный счастливый конец. Они сидят на траве, прижавшись друг к другу, и просто наслаждаются обществом друг друга. Вот что значит наблюдать за этими фонарями.

Счастье. Жить долго и счастливо.

Что ж, как только люди вокруг меня снова появляются в кадре, я чувствую, что это только начало бесконечной истории.

— Давай вернемся внутрь, — шепчет мне на ухо Аарон, прежде чем прижаться губами к моей щеке. И вдруг меня накрывает очередная волна счастья. На этот раз не от огненных парящих фонарей, а от парня, в которого я всегда была влюблена.

Будь он проклят, за то, что у меня кружится голова, и мое сердце жаждет его.

О, почему он должен был давать мне обещания, которые, как мы оба знали, он не сможет сдержать?

— Да, — соглашаюсь я. — Я хочу напиться.

ГЛАВА 32

«Как мило, но я бы хотел, чтобы ты была трезвая» — Wish You Were Sober by Conan Gray

Аарон

— София, любовь моя, давай тебя… — Иииии, и она падает на кровать.

Когда она сказала, что хочет напиться, я не ожидал, что она так напьется. Я подумал, может, она выпьет одну-другую рюмку, а не утопится в спиртном до такой степени, что уже не сможет ходить по прямой. Или по любой траектории, на самом деле.

Она все еще в своей одежде, с аксессуарами и макияжем. Я могу снять с нее серьги, заколки и тому подобное. Я бы даже снял с нее макияж, потому что знаю, как сильно она возненавидит себя утром, если не смоет его перед сном. Но я отказываюсь переодевать её. Это аннулирование конфиденциальности, с которым я не собираюсь связываться. Не в том состоянии, в котором она сейчас.

Я бы с радостью снял с нее одежду, но только не тогда, когда она еще не трезва.

— София, — говорю я снова и снова, снимая аксессуар за аксессуаром. Она просто не просыпается. Время от времени я зарабатываю сварливый стон и отчаянную попытку пощечины… так что, по крайней мере, я знаю, что она жива.

Убедившись, что она не будет тыкать в себя заколками или серьгами, я осматриваю её комнату и пытаюсь выяснить, где она хранит салфетки для макияжа. Это то, чем девушки снимают макияж, верно? Я не уверен, но клянусь, Ана пользовалась ими постоянно, и похоже, что они удаляют макияж, так почему бы и нет?

Я обыскиваю каждый ящик туалетного столика Софии и, конечно же, в самом последнем нахожу почти пустую упаковку салфеток для макияжа. По крайней мере, я надеюсь, что это салфетки для макияжа, потому что не могу понять ни одного слова на этих этикетках. К счастью, на обратной стороне упаковки есть перевод на английский язык, так что теперь я с облегчением осознаю, что не сожгу случайно лицо Софии, когда буду использовать их на её коже.

Стоя на коленях перед Софией, я глубоко вздыхаю, прежде чем вытащить одну из салфеток из упаковки и начать удалять макияж с её глаз. Существует ли определенный порядок снятия макияжа? Если да, то я определенно не буду его придерживаться.