Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр. Страница 4

Жизнь ее окончательно потеряла смысл. Зато появился ритуал, который означал главенство порядка и покоя.

Будничное помешательство Кучи на работе сказалось (еще бы!) и на обстановке в коллективе. Стала она, обстановка, еще напряженней. Куча все чаще использовала так называемый административный ресурс. Она посещала уроки (без предупреждения), делала учителям замечания (совсем необязательные), проводила внеплановые совещания. Жизнь педагога, и без того несладкая, превращалась в кошмар.

Куча, однако, искренне верила, что все ее действия идут на благо школьной системы. Более того, — и это было главной ее ошибкой — она была уверена, что коллектив поддерживает этот курс. Вот так, учителю делают замечания, говорят, что он плохо работает, а он радуется, потому что ему есть куда расти. Такой была незамысловатая логика Кучи.

Но никто не хочет каждый день показывать свой максимум. Поэтому некоторые учителя, что было ожидаемо, попросту не выдерживали такого давления. Первой об этом заявила Мария Игоревна, учительница иностранного.

Заявила очень громко.

Мария Игоревна написала заявление. Но дело, конечно, было не только в этом.

Самое главное случилось чуть позже.

Через две недели, отработав положенный срок, она выступила на пятничном совещании с прощальным словом. Там присутствовали все учителя. Куча тоже.

«Я подготовилась — и буду читать с листа. Чтобы ничего важного не забыть. Сказать я хочу многое.

Во-первых, всем учителям спасибо за совместную работу. Особенная благодарность — иностранцам. Девчонки, вы лучшие. Марина Александровна, а с тобой я точно не прощаюсь. Ты моя лучшая подруга. Если мы не будем видеться в школе, значит, будем видеться вне школы. В общем, все будет хорошо. Не грусти. Ты моя лучшая подруга. Я это уже говорила. Просто хочу повторить.

Во-вторых, я бы хотела обратиться к вам, Ольга Николаевна. Не очень, знаете ли, приятно уходить с работы, да еще и под конец учебного года. То, что мне предложили в другой школе, — конечно, смешно. Нагрузка в два раза меньше. Но больше я не могла терпеть. Очень долго я пыталась привыкнуть к вынужденному абсурду, но у меня не получилось. Я увольняюсь из-за вас. Работать с таким директором просто невозможно. Могу предположить, что так думаю не только я. Я считаю вас человеком, у которого нет никакого таланта руководителя. Вы ничего не понимаете в своей работе. Вы даете глупые распоряжения. Когда вас аккуратно пытаются поправить, вы никого не хотите слушать. Вы делаете то, что не надо, и не делаете то, что надо. Зачем вы мучаете нас бессмысленными трехчасовыми совещаниями? Зачем заставляете участвовать в педагогических конкурсах учителей, у которых из-за сумасшедшей нагрузки не хватает времени на личную жизнь? Почему вы строжитесь над нами так, будто мы сами школьники? Почему мы постоянно должны покупать какие-то билеты? Кому нужен этот проклятый цирк? Кому нужны жирафы? В общем, Ольга Николаевна, вопросов очень много. И вряд ли вы на них можете адекватно ответить. Вы оторваны от реальности и не понимаете, что происходит вокруг вас. А если вы и приходите в чувство, что бывает крайне редко, и понимаете, что сделали глупость, то тут же неумело пытаетесь заговорить нас, полагая, что мы еще глупее. Но это не так.

Это все. Спасибо за внимание. Извините, если я заняла у вас много времени».

В аудитории повисла гробовая тишина. Все смотрели на Кучу. Ее лицо горело. Но сидела она молча. Сказать ей было нечего.

Больше на совещании ничего интересного не говорили.

Однако Куча, застигнутая врасплох, не желала мириться со своим унизительным положением. Поэтому в следующий понедельник она устроила совещание. Чтобы выступить с ответным словом. Стоит, правда, заметить, что Марии Игоревны там уже не было, она вела уроки в новой школе. Потому ответный удар приняли на себя другие учителя.

«Я не буду молчать! Нет уж, не на того напали. Глядите-ка, не понравилось, что ее сделали ответственной за выпускной! Сразу же увольняться надо, а как иначе… Да, это может быть сложно, я не спорю. Но ведь никто же не отменял выпускных! Это же не моя прихоть. В этом году — она готовит мероприятие, в следующем — кто-то другой. Как дети малые! Хорошо: не нравится — подойди, обсудим. Зачем же так сразу? Да еще и гадостей надо наговорить! Я ей, видите ли, плохая начальница. Но знает ли она, как мне приходится отстаивать интересы нашей школы на городских совещаниях? Ох, знала бы она, как я своей спиной закрываю коллектив, когда нас отчитывают за низкие показатели. Нет, конечно! Зачем ей это знать… А по поводу того, что я строжусь… Разве я прошу много? Нет, только выполнять свои обязанности. Мы все заинтересованы в том, чтобы наша школа была одной из лучших в Кемерово. Про какие-то совещания выдумала. Мы, конечно, собираемся, но только по делу! Ничего лишнего! А про билеты… О господи! Чем она недовольна? Да, попросили. Да, сказали, что школа должна купить определенное количество. Как я могу отказать? Это приказ сверху. Тем более — ведь недорого! Вас же не в командировку на север отправляют. Цирк. С жирафами. Детей сводите. Проведите время вместе. Часто вы у нас в Сибири жирафов встречаете? Вот и я так думаю. Сама, между прочим, билеты купила…»

Куча верила в каждое свое слово, верила так же, как и в несправедливость тех претензий, что ей предъявили. Но теперь она все разложила по полочкам. Она достойно ответила. Она победила. Именно так она думала, когда совещание закончилось. На лице ее играла улыбка.

Это было хорошее начало недели.

Тяжелой трудовой недели, окончание которой она непременно отпразднует с бутылкой коньяка.

Кабачковы

Мария Викторовна и Евгений Алексеевич Кабачковы преподавали в 72-й школе биологию. Семья учителей. Звучит благородно, кто бы что ни говорил. Женаты они были уже пятнадцать лет. Их сын учился в этой же школе, в 8 «А» классе. В коллективе к ним относились с уважением, их ценили и ставили в пример. Образцовая семья, думали другие и замирали в умилительной улыбке, когда видели, как Кабачковы вместе шагают на работу — худощавый Евгений Алексеевич и полноватая Мария Викторовна. Они, кстати, не всегда были такими. Много лет назад, когда они только познакомились, оба были среднего веса и даже (что отмечалось многими) одинаковой наружности — «прямо как братик с сестричкой». Но сейчас от старого портрета почти ничего не осталось. И касалось это не только внешности.

Мария Викторовна заприметила нового человека. Константин Федорович быстро считал ее намерения и принял самое разумное решение: сохранять по возможности дистанцию, избегать откровенных разговоров и заигрываний. Во-первых, дама она была замужняя. Во-вторых, репутация в коллективе — вещь не последняя. В-третьих, наконец, — и это самое главное, — ему было совершенно не до этого. Впрочем, это уже отдельная история.

Марию Викторовну, однако, нисколько не смутило такое отношение к ней со стороны нового человека. Она все понимала, как ей казалось. Застенчивый, рассудительный, осторожный… Все это поправимо, думала она. Ее даже не смущала разница в возрасте (она была на восемь лет старше), настолько она была в себе уверена. Точнее, в своей правоте. Потому как она всем сердцем верила, что сама судьба привела в 72-ю школу нового человека.

Человека, которого она так долго ждала.

Первый откровенный разговор случился между ними довольно быстро: и двух недель не прошло с появления Константина Федоровича в школе. До этого были только взгляды, жесты, намеки — со стороны Марии Викторовны. Причем неудачи возбуждали в Марии Викторовне еще больший интерес к новому учителю, и с каждым следующим разом она становилась настойчивее. Однажды она перехватила его в хаосе перемены и попыталась вытянуть из него всю его личную жизнь, но успехов в этом деле почти не достигла. Она нисколько не обижалась на нового человека за его короткие ответы (или вообще за их отсутствие). Она даже не замечала, что ему не очень приятен ее допрос. В какой-то момент она стала активно намекать на необходимость встречи — личной, вне работы.