Множество жизней Элоизы Старчайлд - Айронмонгер Джон. Страница 51

– Мое милое дитя, – говорит она, – твой вопрос не имеет смысла.

Трапеза подходит к концу. Из пачки «Житан» Камилла вытряхивает на тыльную сторону ладони сигарету и предлагает одну Галлее.

– Нет, спасибо.

Она роется в сумке в поисках зажигалки.

– Как так вышло, что ты все еще куришь? – спрашивает Галлея. – Кто сейчас вообще курит?

– Я курю, – отвечает Камилла. – Курение убило мою мать, а до нее ее мать, и, видит Бог, все мы в конце концов подохнем от этой гадкой привычки, но мы не можем от нее отказаться. Никто из нас так и не смог бросить. В 2025-м, когда стало понятно, что сигареты вот-вот запретят, я купила тысячу пачек, и вот, теперь растягиваю одну на месяц. У меня осталось еще около половины. Когда закончится последняя, может быть, я и брошу. – Она держит сигарету губами и щелкает зажигалкой, втягивая дым в легкие со стоном облегчения. – Кого вообще волнует смерть?

– Меня волнует, – говорит Галлея.

Камилла смотрит на нее.

– Да, наверное, – тянет она. – В любом случае, ты задаешь неправильные вопросы. Нельзя взять и спросить «почему» что-то происходит во вселенной. Почему появился этот холм? Почему магниты указывают на север? Почему у мужчин гигантские эго и крошечные члены?

– Но на каждый из этих вопросов можно ответить, – возражает Галлея. – Холм появился, потому что его сформировали погодные и геологические условия. Магниты указывают на север, потому что у Земли есть магнитное поле, а…

– Пф! – Камилла отмахивается от ее аргументов. – Ты вовсе не это имела в виду, когда спрашивала «почему». Твой вопрос был гораздо глубже. Ты, на самом деле, хочешь знать: почему, ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ! ПОЧЕМУ вселенная создала этот казус? Каково его высшее назначение? Какую роль мы играем в общей картине мира? Это ведь твой вопрос? Это ведь ты хотела бы знать?

– Наверное.

Тирада Камиллы заставляет Галлею упасть духом.

– Тогда перестань спрашивать, – говорит женщина. – На это нет ответа. Не потому, что мы его не знаем, а потому, что нет никакой общей картины мира. Никакого грандиозного плана. Никакого высшего замысла. У тебя есть специальность?

– Я специализируюсь на социальной истории Франции в ранние годы Первой республики.

– Ну, понятно. – Ответ Камиллы звучит пренебрежительно. – Между тем, я специализируюсь на палеонтологии – я изучаю окаменелости. – Она машет рукой. – Я делаю это не для того, чтобы получать государственную зарплату. Мне не нужна зарплата. Но каждый человек должен быть экспертом в каком-то вопросе, и палеонтология меня более чем устраивает. Итак, позволь задать тебе вопрос, Галлея Гашек. Какова была великая цель амфицелия? Ты не знаешь, что это за существо? Что ж, ты не одинока. Это динозавр, которого мы знаем по одной-единственной окаменелости, и то, эта окаменелость исчезла. Рассыпалась в пыль несколько столетий назад, и эта пыль была сметена и отправлена на свалку. Вот и почему существовало на свете это бедное животное? Какому высшему замыслу способствовали тысячи поколений амфицелиев? Они искали себе пропитание, откладывали яйца, растили детенышей, отбивались от хищников, и бог знает, как долго им это удавалось. Возможно, миллион лет. Мы не знаем. Это могло быть самое крупное наземное животное, которое когда-либо существовало. Возможно, самое большое во всей вселенной. И, возможно, так и было. Мы никогда этого не узнаем. Но не спрашивай почему. Нет никакого «почему». Он был. А потом его не стало. То же самое относится и к нам.

Галлея молчит. Что-то в ответе Камиллы задевает ее. Но она не отвечает. Конечно, у вселенной нет цели. Она это знает. Но всякая мелочь играет свою роль в общей картине мира. Это она тоже знает. «Если бы динозавра Камиллы не существовало, возможно, нас бы тоже не существовало», – думает она. Слова вертятся у нее на кончике языка, но она сдерживает их.

– А как же воспоминания… – говорит она вместо этого.

– А что – воспоминания?

– У них есть цель. Неужели ты этого не чувствуешь? – Галлея пытается нащупать объяснение, она чувствует, что вот-вот дотянется до чего-то, придет к пониманию, которое все это время было вне ее досягаемости.

– Воспоминания хороши, когда я забыла, где оставила ключи, – говорит Камилла. – Не знаю, какая польза от воспоминания о собственной смерти при родах, как было в 1886 году. Или об утрате ребенка, которого унесла оспа. Что тоже было. Или о двух сыновьях, погибших за три недели битвы на Сомме.

– Соболезную, – говорит Галлея.

– Не стоит. Я тоже могла бы сказать, что соболезную всем ужасам и скорбям, которые тебе, несомненно, приходилось испытать за всю многовековую историю твоей памяти, но кому и какая от этого польза?

– У меня была предшественница, которая говорила: «Все это в прошлом», – говорит Галлея. – Все это в прошлом.

– Она была мудрой женщиной, – соглашается Камилла. – Как ее звали?

– Франциска Немцова.

– Тебе стоит прислушаться к ней. Написанное раз перстом всевышним не обернется вспять  [40].

– Это цитата?

– Да.

Камилла глубоко затягивается сигаретой.

– Позволь мне рассказать тебе об окаменелостях, – говорит она. – Они – маленькие тени прошлого. Отголоски. Открытки от существ, которых мы никогда не увидим, присланные нам из прошлого, такого далекого, что это не укладывается в голове. Не до конца. Мы с тобой храним триста лет воспоминаний, Галлея Гашек. Столько нет ни у одного из ныне живущих людей – ну, насколько нам известно. Представь, что за каждый день твоих прошлых жизней ты проживаешь тысячу лет. Нам было бы больше ста миллионов лет. Но амфицелиям двести пятьдесят миллионов лет. Вот почему я изучаю ископаемые, Галлея. Вот почему моя специальность – не революция, не война и не фильмы Франсуа Трюффо. Ископаемые позволяют мне взглянуть на мои воспоминания в масштабе вселенной. Они говорят мне, что и я, со всей моей многовековой памятью, не более чем бледная тень в пейзаже времени. – Она тянется через стол и кладет свою ладонь на руку Галлее. – Не позволяй недавней истории ввести тебя в заблуждение. Революция, террор, Третья республика, мировые войны, пыльные бури, великий голод – все это песчинки на пляже длиной в миллион километров. Настанет день, когда абсолютно каждое из этих событий будет забыто, и все наши истории и воспоминания рассыплются в пыль, как останки амфицелия.

Галлея кивает.

– Выходит, только настоящее имеет значение? – спрашивает она.

– Ну конечно. В прошлом нет боли. Только в настоящем.

– А в будущем?

– А его не существует. Только это самое мгновение. Только оно реально. – Камилла тушит сигарету. – Я должна идти, – говорит она. – А это я оставлю на потом.

Она прячет остаток потухшей сигареты в сумочку.

«Выходит, будущее все-таки существует», – думает Галлея. На словах Камилла может это отрицать, и тем не менее, она хранит недокуренные сигареты. Галлея как наяву слышит в своем сознании слова матери Марии из Монастыря дождей: «Не думай о завтрашнем дне, – говорила она. – Нам сполна хватает проблем сегодняшних». Но и она копила монетки с блюдца для подаяний на грядущие черные дни.

– Ты ни о чем не хочешь меня спросить? – интересуется Камилла.

– А есть о чем? – Галлея витает мыслями где-то в далеком прошлом.

– О твоей доле сокровища? – Старое, морщинистое лицо расплывается в улыбке. – Разве не за этим ты здесь?

– Я об этом как-то не задумывалась, – говорит она, и это честный, хотя и неожиданный ответ. – В первую очередь я просто хотела с тобой встретиться.

– Ну да. – Камилла опускает брови. Она достает из сумочки конверт и протягивает его через стол. – Часть пришлось потратить, – говорит она. – Каждый год мы делали вычеты за аренду хранилищ.

– Ясно.

– Одна из моих предшественниц подарила своим сыновьям по бочонку золота – из твоего хранилища.

– Я понимаю.

– И тем не менее, думаю, ты будешь довольна тем, что осталось. Ты удивлена? Ты ожидала, что для тебя там ничего не осталось?