На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович. Страница 53

— Может, Алексей Филиппович, — без раздумий ответил Веснянский, — ежели представит в контору присяжного поверенного письменное признание его своим сыном, собственноручно подписанное отцом, причём подпись отца должна быть заверена присяжным поверенным, его помощником либо тремя свидетелями…

— … не менее двух из коих должны быть лицами мужского полу, и не менее одного из этих двоих принадлежать к тому же сословию, что и отец, — подхватил я.

— Совершенно верно, Алексей Филиппович, — мои познания удостоились благосклонного кивка.

Я поблагодарил Владислава Аристарховича и потихоньку свернул разговор. Разумеется, мои новые знания никак не подтверждали родства Смирнова и Родимцева, но если Смирнов такое признание написал, вряд ли он заверял его при помощи свидетелей, наверняка сделал это у присяжного поверенного. Так что пусть Мякиш потрясёт контору господина Карцева…

Глава 28

Челночная дипломатия

Запись о заверении признания Иваном Фёдоровичем Смирновым, купцом первой тысячи, своего рождённого вне брака сына, как сообщил нам с Шаболдиным Мякиш, в конторе присяжного поверенного Карцева нашлась. Именно так, без указания, кого именно Смирнов своим сыном признал. А вот самого признания в конторе не оказалось — по словам Карцева, как только его подписание было заверено, Смирнов забрал бумагу с собой. На вопрос о личности признанного Смирновым сына Карцев отвечать отказался, ссылаясь на тайну доверителя, всё еще пребывающего среди живых. Мякиш, конечно, попытался на поверенного нажать, но Карцев не преминул напомнить, что закон в данном случае на его стороне, что открыть личность сына Смирнова он, присяжный поверенный Карцев, может только по решению суда, и Мякишу пришлось поумерить свой пыл. Что же, моя догадка получила пусть и косвенное, но подтверждение — сын у Смирнова всё-таки был, и даже если вдруг это не Родимцев, то никаких иных кандидатур у нас всё равно не имелось.

Ощущение своей правоты душу мою, конечно же, согревало, но, увы и ах, на том мои приятные переживания от хода розыска и заканчивались. Чем дальше, тем больше складывалось у меня впечатление, что тайные в совместном с губными и моей скромной персоной розыске, как это в бывшем моём мире говорилось о недобросовестных спортсменах и артистах, отбывают номер, то есть больше изображают участие в общем деле, нежели его по-настоящему проявляют. Ну в самом же деле, кто им мешал быстро и своевременно разобраться с вопросом о наследнике Смирнова? Нет, разобрались, конечно, но после того лишь, как я высказал свои догадки. А пройди я мимо этого, что, так бы до сих пор и не почесались⁈

С прошлым Родимцева почти то же самое. Шаболдин за один день раскопал там больше, чем тайные, когда проверяли молодого человека при поступлении его в службу к Смирнову. Или не больше, но тогда выходило, что Мякиш о многом умолчал и в разговоре со мною, и в передаче Шаболдину необходимых для розыска сведений. Я даже начал сомневаться в том, что моё предположение о родстве Смирнова со своим доверенным слугой стало для Мякиша откровением…

Допрос Шаболдиным прислуги в доме Смирнова также дал куда как больше, чем смогли выявить до того тайные. И пусть добытые приставом сведения выглядели откровенно обрывочными, но они всё же дали нам направление поисков. Да, записи о выдаче Родимцеву денег для «М.» нашли тайные, но после чего они за изучение записей Смирнова засели? Правильно, как раз после тех допросов, где блистал своим мастерством Борис Григорьевич.

В общем и целом всё перечисленное заставляло предположить, что либо тайные не умеют работать, что представлялось мне совершеннейшим вздором, либо очень и очень многое не договаривают. Нет, в помощи губных они, конечно, заинтересованы, без них отыскать и изловить Родимцева им было бы намного сложнее, но вот стремление Михаила Дорофеевича исключить из розыска всё, что связано с самим Смирновым, или хотя бы не привлекать к этому внимание губных я воспринимал как очевидное. Такой подход Палаты тайных дел грозил превращением нашей совместной деятельности в нечто, что в бывшем моём мире описывал дедушка Крылов в басне о Лебеде, Раке и Щуке.

Ничего хорошего эти мои наблюдения и сделанные из них выводы не предвещали, а потому прежде чем пытаться что-то с этим делать, мне захотелось их проверить, а если точнее, не проверить даже, а получить подтверждение их из другого источника. И потому я воспользовался занятостью тайного исправника очередным копанием в бумагах Смирнова или чем там Мякиш занимался на самом деле, и отправился в Елоховскую губную управу.

Старший губной пристав Шаболдин с моим приходом распорядился подать чаю и, извинившись передо мной, какое-то время уделил упорядочению и разгребанию бумаг, коими был завален его стол, в результате чего свободного места на том столе стало намного больше, и нашлось куда водрузить и самовар, и блюдо с баранками, и чашки с блюдцами.

— Что-то новое, Алексей Филиппович? — поинтересовался Шаболдин, когда мы сделали по первому глотку крепкого и благоухающего чаю.

— Боюсь, Борис Григорьевич, только старое, — развёл я руками, лицом же изобразив скорбь с печалью. — Или не столько старое, сколько хорошо вам уже знакомое. Скажите, нет у вас ощущения, что наш многоуважаемый Михаил Дорофеевич ведёт себя с нами не совсем так, как оно подобает доброму товарищу?

— Сам уже собирался с вами о том говорить, Алексей Филиппович, — с явным облегчением выдал пристав. — По чести сказать, я иной раз и не понимаю даже, что за надобность совместно с тайными розыск вести, ежели они и впрямь поступают не по-товарищески.

Я промолчал, сопроводив слова пристава лишь поощряющим кивком — понадеялся, что выговорится Борис Григорьевич и без моих наводящих вопросов. Кажется, не ошибся…

— Мы же с Михаилом Дорофеевичем, когда у его превосходительства были, — Шаболдин, надо полагать, имел в виду первого государева советника Вельяминова, главнозаведующего Московской городской губной управой, — о чём договорились? Что розыск будем вести совместно, что ежели какие по ходу дела обстоятельства сложатся, касательство к государственным тайнам имеющие, господин тайный исправник объявит о том особо, чтобы нежелательных сложностей не возникало, что Тихонова, в совершении убийства подозреваемого, нам для допроса и дальнейшего поступления с ним по закону передадут. А что я ежедневно вижу? Что Михаил Дорофеевич говорит нам не всё, что ему известно, так то вы, Алексей Филиппович, и сами наверняка уже заметили!

— Заметил, Борис Григорьевич, сложно было бы не заметить, — частично заполнил я паузу в речи пристава, понадобившуюся ему на то, чтобы разломить баранку, половину отправить себе в рот, прожевать и запить добрым глотком чаю.

— Вообще сплошь и рядом бывает, спросишь о чём Михаила Дорофеевича, он вроде и так ответит, что прямо соловьём заливается, а ведь по существу-то вопроса почти ничего и не скажет, — да уж, прав Шаболдин, искусством забалтывать неудобные вопросы тайный исправник владеет в совершенстве, по себе знаю.

— С Тихоновым этим господин тайный исправник просто-таки тянет время, — продолжал пристав свои жалобы. — То одно у него обстоятельство препятствует передать мне Тихонова, то другое, то пятое, то десятое, в итоге же всё остаётся, как и было, то есть совсем никак! — Что старший губной пристав не особо склонен ругаться, я заметил уже давно. Вот и в этот раз крепкое словечко, а то и не одно, Борис Григорьевич в последний момент придержал. — Вы, Алексей Филиппович, поговорили бы с Михаилом Дорофеевичем по душам, а лучше сразу с его высочеством Леонидом Васильевичем, — предложил Шаболдин свой вариант выхода из сложившегося положения, и не самый, должен сказать, плохой. Но мне казалось, что обращаться к Леониду было бы пока преждевременным.

— Хорошо, Борис Григорьевич, попытаюсь разрешить наши затруднения, — в меру уклончиво пообещал я. — Заставить тайных передать вам Тихонова я буду стараться в любом случае, а вот поменять как-то их манеру вести дела — это уж как получится.