Убийство в Восточном экспрессе - Кристи Агата. Страница 53

Рэтчетту удалось избегнуть расплаты за свое преступление в Америке, хотя его вина была доказана. И я представил себе самостийный суд присяжных из двенадцати человек, которые приговорили Рэтчетта к смерти и вынуждены были сами привести приговор в исполнение. После этого все стало на свои места. Дело это представилось мне в виде мозаики, где каждое лицо занимало отведенное ему место. Все было задумано так, что, если подозрение падало на кого-нибудь одного, показания остальных доказывали бы его непричастность и запутывали следствие. Показания Хардмана были необходимы на тот случай, если в преступлении заподозрят какого-нибудь чужака, который не сможет доказать свое алиби. Пассажиры вагона СТАМБУЛ – КАЛЕ никакой опасности не подвергались Мельчайшие детали их показаний были заранее разработаны. Преступление напоминало хитроумную головоломку, сработанную с таким расчетом, что, чем больше мы узнавали, тем больше усложнялась разгадка. Как уже заметил мсье Бук, дело это невероятное. Но ведь именно такое впечатление оно и должно было производить.

Объясняет ли эта версия все? Да, объясняет. Она объясняет характер ранений, потому что они наносились разными лицами. Объясняет подложные письма с угрозами, подложные, потому что они были написаны лишь для того, чтобы предъявить их следствию. Вместе с тем письма, в которых Рэтчетта предупреждали о том, что его ждет, несомненно, существовали, но Маккуин их уничтожил и заменил подложными.

Объясняет она и рассказ Хардмана о том, как Рэтчетт нанял его на службу, – от начала до конца вымышленный; описание мифического врага – «темноволосого мужчины невысокого роста с писклявым голосом» – весьма удобное описание, потому что оно не подходит ни к одному из проводников и может быть легко отнесено как к мужчине, так и к женщине.

Выбор кинжала в качестве орудия убийства может поначалу удивить, но по зрелом размышлении убеждаешься, что в данных обстоятельствах это выбор вполне оправданный. Кинжалом может пользоваться и слабый и сильный, и от него нет шума. Я представляю, хотя могу и ошибиться, что все по очереди проходили в темное купе Рэтчетта через купе миссис Хаббард и наносили по одному удару.

Я думаю, никто из них никогда не узнает, чей удар прикончил Рэтчетта.

Последнее письмо, которое, по-видимому, подложили Рэтчетту на подушку, сожгли. Не будь улик, указывающих, что убийство имело отношение к трагедии Армстронгов, не было бы никаких оснований заподозрить кого-нибудь из пассажиров. Решили бы, что кто-то проник в вагон, и вдобавок один, а может, и не один пассажир увидел бы, как «темноволосый мужчина небольшого роста с писклявым голосом» сошел с поезда в Броде, и ему-то и приписали бы убийство.

Не знаю точно, что произошло, когда заговорщики обнаружили, что эта часть их плана сорвалась из-за заносов. Думаю, что, наспех посовещавшись, они решили все-таки привести приговор в исполнение. Правда, теперь могли заподозрить любого из них, но они это предвидели и на такой случай разработали ряд мер, еще больше запутывающих дело. В купе убитого подбросили две так называемые «улики» – одну, ставящую под удар полковника Арбэтнота (у него было стопроцентное алиби и его знакомство с семьей Армстронгов было почти невозможно доказать), и вторую платок, ставящий под удар княгиню Драгомирову, которая благодаря своему высокому положению, хрупкости и алиби, которое подтверждали ее горничная и проводник, практически не подвергалась опасности. А чтобы еще больше запутать, нас направили по еще одному ложному следу – на сцену выпустили таинственную женщину в красном кимоно. И тут опять же все было подстроено так, чтобы я сам убедился в существовании этой женщины. В мою дверь громко постучали. Я вскочил, выглянул и увидел, как по коридору удаляется красное кимоно. Его должны были увидеть такие заслуживающие доверия люди, как мисс Дебенхэм, проводник и Маккуин. Потом, пока я допрашивал пассажиров в ресторане, какой-то шутник весьма находчиво засунул красное кимоно в мой чемодан. Чье это кимоно, не знаю. Подозреваю, что оно принадлежит графине Андрени, потому что в ее багаже нашлось лишь изысканное шифоновое неглиже, которое вряд ли можно использовать как халат. Когда Маккуин узнал, что клочок письма, которое они так тщательно сожгли, уцелел и что в нем упоминалось о деле Армстронгов, он тут же сообщил об этом остальным. Это обстоятельство сразу поставило под угрозу графиню Андрени, и ее муж поспешил подделать свой паспорт. Тут их во второй раз постигла неудача. Они договорились все как один отрицать свою связь с семейством Армстронгов. Им было известно, что я не смогу проверить их показания, и они полагали, что я не буду вникать в детали, разве что кто-то из них вызовет у меня подозрения.

Осталось рассмотреть еще одну деталь. Если предположить, что я правильно восстановил картину преступления, – а я верю, что именно так и есть, – из этого неизбежно следует, что проводник был участником заговора.

Но в таком случае у нас получается не двенадцать присяжных, а тринадцать. И вместо обычного вопроса: «Кто из этих людей виновен?» – передо мной встает вопрос:

«Кто же из этих тринадцати невиновен?» Так вот, кто же этот человек?

И тут мысль моя пошла несколько необычным путем.

Я решил, что именно та особа, которая, казалось бы, и должна была совершить убийство, не принимала в нем участия. Я имею в виду графиню Андрени. Я поверил графу, когда он поклялся мне честью, что его жена не выходила всю ночь из купе. И я решил, что граф Андрени, что называется, заступил на место жены.

А если так, значит, одним из присяжных был Пьер Мишель.

Чем же объяснить его участие? Он степенный человек, много лет состоит на службе в компании. Такого не подкупишь для участия в убийстве. А раз так, значит, Пьер Мишель должен иметь отношение к делу Армстронгов. Но вот какое, этого я не представлял. И тут я вспомнил о погибшей горничной – ведь она была француженкой. Предположим, что несчастная девушка была дочерью Пьера Мишеля. И тогда объясняется все, включая и выбор места преступления. Чьи роли в этой трагедии оставались нам еще неясны?