Вороны вещают о смерти (СИ) - "Darknessia". Страница 24

Скоро праздник летнего коловорота, день Купалы, когда селяне по обычаю соберутся на капище. Во тогда-то и будет понятно, за кем стоит приглядывать особо. Если кто в круг богов не сможет зайти – значит, или проклятие на нем, или тяжёлая вина.

Наконец, хоть какие-то намётки плана. Немного приободренная этой мыслью, я зашла на родной двор. Край небосвода посерел к тому времени, и в полумраке обозначились очертания построек, размытые туманом и пеленой мороси.

Взгляд зацепился за опустевший сарай, и на душе снова стало тоскливо. Дом, где я выросла, всегда казался надёжным местом, уютным и милым сердцу. Но теперь он стал грустным, неприветливым. Теперь он не мог защитить от невзгод.

Внутри было все ещё тепло, но печь, видно, никто не топил со вчерашнего утра. В замешательстве я оглядела пустой стол, очерченный тусклым светом из щелей в ставнях. Когда последний раз ела? А когда готовила матушке? Неужели, происходящее в селе и новый знакомый так меня увлекли, что стала забывать о семье?

– Вернулась-таки? – раздался рассерженный голос матушки. Я вздрогнула и обернулась, но в темноте не могла её видеть. – А я уж думала – все, сгинула моя бедовая в том же болоте, где и отец.

– Я…

– Что, снова сказочку заведешь, что с парнем была? Не стыдно мать-то обманывать, а? От тебя за версту нечистью и лесом несёт. Я этот запах знаю. Рябина такой же был. Ну, права я? В лес опять ходила?

Мгновение я растерянно гадала, что бы ответить, но голова как назло была пуста. Со вздохом пришлось признать:

– Ходила.

– Зачем же на этот раз? Болотника что-то не видать.

– Не сердись, матушка, – устало отозвалась я, скинула епанчу, а вместо нее закуталась в платок.

– А я знаю зачем! – гневно воскликнула она и зашлась хриплым кашлем. Когда приступ отпустил, заговорила уже тише, но каждое слово сочилось злобой и затаенной обидой: – Лесные духи глаз на тебя положили, тянут в своё обиталище, а ты и рада. Кого ты там встретила, в чаще, а?

Я хмуро поджала губы. Не хотелось ни отвечать ей, ни спорить. Все равно ведь не поймет. Хотелось только отдохнуть, но матушка не унималась.

– Молчишь. Видать, права я. Нечисть тебя в лес тянет. Знаю я таких. Скучно духам, вот и забавляются с людьми. В доверие втираются, предлагают исполнение желаний, или показать, где клад зарыт, или ещё что. Но что бы ни обещали они – не верь. Духам лишь одно нужно: жизнь человеческая. А если для начала они эту жизнь как следует подпортят, так ты им ее на блюдечке сама принесешь.

– Да много ли ты знаешь про духов… – с досадой бросила я, укладываясь на полок. Матрас привычно зашуршал соломой. Я с наслаждением распрямила гудящие ноги и приготовилась уже погрузиться в сон.

– А ты-то сама много знаешь? Я уже долго живу, всякое повидала. Так что прошу: не ходи больше в Чернолес! – жалобно и с отчаянием простонала матушка. – Если не духи тебя погубят, так соседи изведут, в колдовстве заподозрив. Разве не видишь сама: в селе неспокойно. Нельзя лишних проводов для пересудов давать. А ты все как назло делаешь. Стоит кому-то увидеть, как ты бродишь в грозу в предрассветный час…

– Ничего не случится, матушка.

Глаза слипались, мысли сделались вязкими. Какую-то тревогу принесли слова матушки, но я уже не могла ни на чем сосредоточиться. Услышала только ее протяжный, полный беспокойства вздох.

– Ох, горе ты, горюшко…

Глава 13. Белое на зелёном

Вода в речке все ещё была холодной. Быстро немели пальцы и ступни, а полоскать рубахи приходилось долго. Чтобы пятна отстирывались лучше, я оставляла их на какое-то время в воде, смешанной с отваром мыльного корня, потом наматывала на палку и терла о камень. Полоскала и снова терла, и так до тех пор, пока не сморщится от воды кожа на пальцах, пока покалывание в ступнях не перерастет в жжение.

Последняя на сегодня рубаха отправилась в камышовую корзину, я выбралась на берег и устало провела ледяной рукой по лбу.

Утро радовало теплом. Яркие солнечные лучи блестели на воде и слепили глаза, шуршала осока под редкими дуновениями ветра. Разноцветные стрекозы носились над берегом и иногда подлетали так близко, что можно было разглядеть их необычные крупные глаза.

Одна ярко-синяя как раз вилась вокруг. Я вытерла руку о подол и медленно потянулась к ней. Стрекоза зависла над побелевшим от воды пальцем, а потом опустилась. Крохотные лапки защекотали кожу, четыре прозрачных крыла раскинулись в стороны. Я затаила дыхание, с детским восторгом разглядывая ее.

– Фу, гадость.

Стрекоза вспорхнула и умчалась, а я с укоризной глянула на Милану. Девушка сидела рядом с мокрой рубахой в руках и брезгливым выражением.

– Странная ты какая-то в последнее время, – заметила она, возвращаясь к прерванной работе.

Я возражать не стала. Глядела на танцующих вокруг стрекоз и пыталась различить их голоса. Пока получалось плохо. Сидящая по другую руку Беляна проследила за моим взглядом и улыбнулась:

– Так их много сегодня. Вылезли на солнышке погреться после дождя.

А Нежана усмехнулась:

– Колдовство!

Подружки рассмеялись. За эти несколько дней селяне все подряд стали объяснять колдовством, так что изначальный зловещий смысл слова затерялся среди повседневных мелочей. “Колдовство” звучало на каждом шагу и летело из каждого дома.

Нежана отложила рубель и палку с обкатанной рубахой, покрутила плечами и обернулась к нам.

– А если серьезно, и правда странное что-то происходит. С тех пор, как старейшина сначала закрыл в яме, а потом выпустил Томиру, больше не находили мертвых животных. Хотя подклады до сих пор находят то в одном дворе, то в другом.

– И что в этом странного?

– Хоть старейшина и объявил, что проверил ее – заглянул в глаза, но он ведь не волхв. Мог и ошибиться. Вдруг она просто затаилась на время? Так многие думают, слышала разговоры соседей.

Я кинула хмурый взгляд на холм, где раскинулось село. Все случилось именно так, как и говорил Доброгост. Люди не захотели принять правду. Не все, конечно, но многие. Они роптали, недовольные, что женщина так и не получила наказание за кражу сливок. Люди обходили ее стороной, плевали через левое плечо, едва завидев, и на поле не пускали, боясь, что она навяжет узлов на колосьях.

– А думали вы, каково ей терпеть все это? – угрюмо проговорила я. – Ни за что посадили в яму во время грозы, ещё и сжечь хотели из-за молока. Бедная женщина теперь из дома выходить боится.

Беляна потупилась, явно сочувствуя женщине, Милана только хмыкнула, а Нежана недовольно скривилась.

– Зря ты защищаешь ее, Огниша. Может, это и не Томира в твоем сарае похозяйничала, но явно она что-то знает. С нечистью сговаривается. Иначе как объяснить, что у нее в доме достаток? Ведь сажает ровно то же, что и остальные, и работает столько же. – Девушка задумалась на миг и усмехнулась: – Наверно, кикимору подкармливает, чтобы та ей помогала.

– А может, у нее просто рука лёгкая, – отрезала я.

Неприятно было слушать домыслы селян, да ещё и из уст подруги. Я все представляла себя на месте Томиры, думала: стоит кому-то заметить, что в Чернолес хожу, и обо мне начнут судачить, и от меня подружки отвернутся. Страшно становилось от этого.

– Ладно, а тот мальчик, сын кузнеца, – упрямо продолжала Нежана. – Как объяснить, что он поправился, как только на Томиру стали думать? Он ведь сильно болел – помните? Лежал в беспамятстве и, вроде, лихорадка у него была. А теперь вдруг выздоровел! Будто кто порчу с него забрал.

– Но колдун не умеет снимать свои чары, только наводить, – напомнила Беляна. – Думаю, Макошь мальчику помогла. Так ведь твоя сестра говорила, Огниша?

– Так.

– Почему же тогда другим не помогает? – Милана недоверчиво прищурилась. – Бабы целыми толпами теперь ходят в осиновые рощи, носят туда хлеб с медом и творог.

– Боги не откликаются на каждую просьбу. Да и лучше не тревожить их по пустякам.

– А ещё странно, – снова вступила Нежана, – что вороны чуть ли не каждый день над двором кузнеца летают, сидят на изгороди и крыше. Видели? А ни у кого больше не сидят! Я-то думала – это знак…