Беглец. Трюкач - Бродер Пол. Страница 47

Камерон попытался встряхнуть радио, которое хрипело в знак протеста. Давай же, думал он с улыбкой, пора тебе избавить меня от забот твоего хозяина.

— Радио поможет вам скоротать время, — сказал он.

Сборщик налога повернулся к двери и, втаскивая двумя пальцами пропитанную потом рубашку своей униформы потряс ею вверх-вниз.

— Эта работа не такая уж неблагодарная, как может показаться, — ответил он. — Я имею в виду кое-какую компенсацию. Например, я собираю монеты.

Камерон с трудом подавил смех.

— Да, у вас прибыльная профессия, — заметил он.

— Не придирайся, — сказал сборщик налога торжественно. — Монеты — это хорошие деньги. Десятицентовик 1916 года стоит сейчас сто долларов.

Камерон торопился уходить, но боялся вызвать подозрение. Он полез в карман, вытащил оттуда горсть мелочи и разложил ее на ладони.

— Вот Рузвельт 1958 года, — сообщил он.

— Ничего не стоит, — ответил сборщик налога.

— А пятицентовик с бизоном 1924-го?

— Если он в хорошем состоянии, доллара три или четыре ты мог бы получить.

— В таком случае я иго сохраню, — сказал Камерон, подхватывая спортивную сумку и направляясь к выходу.

Сборщик налога лениво разглаживавший перед своей рубашки, вдруг рванулся с удивительной скоростью и закрыл телом выход.

— Послушай, — сказал он хрипло, — монеты не единственная вещь, ради которой стоит сидеть в этой будке. Когда дорота открыта, по ней постоянно проходят парадом распахнутые блузки, расстегнутые корсеты и мини-юбки… — Сборщик налога глотнул горячий воздух, покрылся ручьями пота и, нагнувшись к Камерону, сказал, что ему приходилось получать деньги из рук счастливчиков, нежно державших девушек, извивавшихся н корчившихся от стыда. Глядя на выпуклые линзы очков этого человека, Камерон видел гротескно перекошенное и надутое отражение своего собственного лица, выглядевшего карикатурой на тайное вожделение сборщика налога. Затем он резко пошел к двери, переступил через порог и оказался на дороге.

— Спасибо за лимонад, — сказал он.

— И не думай, что я не извлекаю выгоду из того, что собираю мелочь, — крикнул сборщик налога, закончив предаваться волнующим воспоминаниям. Тяжело дыша, он прислонился к стене будки и уставился на Камерона горящими от жадности глазами.

— Может быть, ты мне продашь этот пятицентовик? Я дам тебе за него доллар.

Вот и случай задобрить этот крепкий орешек, подумал Камерон, доставая из кармана монету и отдавая ее.

— Она твоя, — сказал он. — Спасибо за гостеприимство.

Сборщик налога взял монету как ни в чем ни бывало, будто Камерон заплатил за проезд.

— Ты с ума сошел, бегать в такую жару, — сказал он.

— Мне надо найти телефон, — ответил Камерон и закинул спортивную сумку на плечо.

— Делай, как знаешь, но в следующий раз, парень, когда будешь выходить в такую погоду, надень лучше что-нибудь на голову.

— Удачи с вашей коллекцией, — сказал Камерон и зашагал. В это время заработало радио и из него послышалась мелодия на электрогитаре, а затем начались помехи. Камерон обернулся, рассчитывая увидеть сборщика налога, рванувшего внутрь; вместо этого он увидел лицо бесправного и понукаемого мелкого служащего.

— Жаль, что я не с тобой, — пробормотал сборщик налога. — Все они там разгуливают в одних купальниках. Конечно, пляж — настоящий рай в такой день.

— Как туда лучше всего попасть? — спросил Камерон.

— Есть только один путь. За поворот и прямо, прямо через болото. Но гляди в оба. Как я говорил тебе, дамба на ремонте и никому нельзя по ней ходить.

— Спасибо за совет, — ответил Камерон. — Спасибо за все.

— Эй, ты не сказал мне свое имя!

Камерон оглянулся. Он сделал всего несколько шагов, но будка и ее обитатель уже скрылись в дымной мгле.

— Мое имя? — сказал он. — Зачем тебе мое имя?

— Затем, что если полицейский зайдет сюда, я скажу ему про тебя и попрошу тебя не беспокоить.

Камерон пытался разгадать смысл улыбки, игравшей на лице сборщика налога, но жара и пот, льющийся в глаза, делали все очертания неясными и мутными. Была ли это улыбка, соответствующая сочувственному тону сборщика налога, или это была ухмылка, маскирующая предательство?

— У тебя ведь есть имя?

— Меня зовут Джексон, — ответил Камерон ровным голосом. — Ричард Джексон.

— Ну, Джексон, счастливо тебе!

Прощай, думал Камерон. Прощай, страж у ворот рая.

Но вымышленное имя, быстро пришедшее ему на ум, грузом лежало на нем, пока он шел по дороге, даже когда воспоминание о бессмысленной развратности сборщика налога заставило его глубоко осознать свою собственную молодость. В таком настроении его путешествие приобрело качество плутовского романа. Жизнь и удивительные приключения Ричарда Джексона, легкомысленно пронеслось в голове, но на самом деле он был полон чувства облегчения, как будто избежал пытки. Теперь он ускорил шаг, торопясь навстречу первому соленому дыханию моря, и почувствовал всю адскую силу солнца над своей головой. Сборщику налога вовсе не нужно радио в таком пекле, подумал он. Что ему надо, так это доберман-пинчер по кличке Цербер…

Когда он оглянулся перед последним поворотом дороги, будка исчезла из вида, но и тогда он четко представлял себе фигуру сборщика налога, который выскакивает из своей будки и тут же бежит обратно, словно движимый каким-то ужасным нервным возбуждением.

— Птица в часах с кукушкой, — сказал Камерон вслух и вздрогнул, когда подумал об этом человеке и его судьбе — обалдевший от жары нумизмат, обреченный коллекционировать сексуальные фантазии в четырех стенах своего перегретого куба. Из-за этого первые крики сборщика налога показались странно невнятными, но когда они повторились, хриплые и настойчивые, Камерон напрягся, чтобы прорваться к ярко горящему свету, и увидел, что этот человек выскочил из будки и встал посреди дороги, пританцовывая и размахивая руками.

— Boa-a-af — доносился крик, теперь более отчетливый и громкий. — Воа-а-а! — словно команда какого-то древнего воина, пытающегося остановить несущуюся колесницу. Камерон отвернулся и покачал головой. Бедный дьявол, должно быть, хочет останавливать каждого. Он продолжал уходить более решительным шагом, пока не подошел к дамбе, ведущей через болото, и после минутного колебания вступил на нее, больше не думая ни о каких предупреждениях сборщика дорожного налога или надписях на небрежно набросанных баррикадах, гласящих, что проход закрыт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Только позже он сам удивился, почему пошел по запрещенной дороге, вдоль которой, как аромат невидимых роз из-за садовой стены, веял опьяняющий запах моря, соленое испарение которого смешивалось с кисло-сладким смрадом болотной травы и пластов ила. В этот момент все казалось замечательным — дорога, по которой рабочие запретили ходить, слабо надеясь, что их неуклюжий барьер кому-то помешает, и страж, чей крик остановиться не мог никого остановить. Во всяком случае, это единственная дорога в рай, думал Камерон, который, считая, что за ним, кроме слепящего солнца, никто не наблюдает, устремился по ней уверенными широкими шагами. Вдали сияла песчаная коса в ослепительном солнечном свете, игравшем и в воде, где река, осушавшая болото, вливалась в море.

В глубине, в обратном направлении, болото сужалось между мысами, покрытыми пышными деревьями, чьи верхушки были окутаны туманом. Впереди, тоже в туманной дымке, лежала невысокая гряда гор, за которой несомненно скрывался город.

Устало тащась по дамбе, Камерон не спускал глаз с этого последнего горизонта, с которым жара проделывала трюки, но, не пройдя и полпути до того места, где в разрезе реки под болотной зеленью виднелась выработанная порода, он, снова ослепленный солнцем, опустил глаза на дорогу под ноги на манер бегуна на длинную дистанцию, который нагибает голову, чтобы сконцентрироваться на победе, приближающейся с каждым утомительным шагом.

Эта была новая дорога, покрытая свежим асфальтом, который еще не успел впитаться в подстилку из гравия, а потому был весь в аккуратных точечках, похожих на рисунок обоев в комнате больного, что придавало ей манящий вид… Это была ровная черная дорога, из-за трюков, проделанных жарой, казавшаяся миражом. В один прекрасный день она станет дорогой с ограниченными скоростями, указателями и осевыми линиями, по обочинам которой будут развеваться флаги, стоять хижины со сказочными крылечками, безвкусной отделкой и аккуратными окнами, в которых будет мелькать свет фар по ночам и быстро скользить по освещенным неровными мерцающими полосами спинам любовников. Но пока она, как все свежеасфальтированные дороги, не была испорчена мусором, следами торможения и другими признаками движения. Пока еще на дороге не было ни трудов, ни тел маленьких животных, загипнотизированных блеском в одно мгновение, сбитых насмерть в следующее и затем, раздавленных между ступкой и пестиком асфальта и колес в кровавое месиво из свалявшейся шерсти и кожи, которое после нескольких ливней превратится в пятно, вскоре неотличимое от пятна вытекающей из картера жидкости. Пока по дороге не проползла даже черепаха, и чайки не уронили ни одного моллюска, выдернутого из своей постели на поверхности болота. Совершенно чистая дорога, не имеющая никакой истории, думал Камерон, когда, изнуренный солнцем, добрел до моста, перекинутого через реку.