Исчезновение - Дуглас Клэр. Страница 3

Возвращаюсь в гостиную, достаю мобильник. Крупным планом фотографирую голову оленя – послать Финну. Потом открываю входную дверь и снимаю лес, стоя на крылечке. Получилась атмосферная фотография леса во время дождя – он как-то чуть округляет острые края деревьев. Багровый свет, поднимающийся сквозь ветки, придает изображению дополнительный оттенок. Выложу его в инстаграм [3]. Он подогреет интерес к подкасту, когда тот будет готов.

Идея подкаста принадлежит мне. Как только статья о старой аварии легла на мой стол несколько месяцев назад, меня захватила мысль разузнать все об этом случае. Удивительно, что за исключением сообщений конца 1990-х и начала 2000-х, дело было предано забвению. Я поняла, что должна в этом разобраться. Не просто отделаться куцей статейкой в три абзаца на сайте Би-би-си по поводу двадцатилетней годовщины происшедшего, а как следует все изучить. К счастью, мой редактор, Лейла, согласилась, что это интересно для нового стриминга. Меня отправили сюда, чтобы собрать побольше информации и записать максимально возможное количество интервью. Когда я вернусь в Манчестер, Лейла поможет мне отредактировать материал. Мы планируем сделать шесть выпусков. Я работаю репортером уже семнадцать лет, но волнуюсь, потому что никогда не занималась подкастами.

…Закрываю дверь и иду на кухню. Бросаю телефон на столешницу, стою у окна и смотрю на лес, стараясь не думать о том, как красиво и угнетающе он выглядит. Домика напротив почти не видно из-за деревьев, но его узенькое окошко светится теплым сиянием. Это успокаивает. Я рада, что все-таки не одна в этом лесу.

Завариваю чай и кипячу воду в модном нагревателе. Мысленно благодарю хозяина за то, что оставил мне молоко, хлеб, масло и чай в пакетиках. Сажусь за стол, достаю бумаги из сумки, раскладываю их перед собой. Я распечатала старые сообщения из газет от ноября 1998 года, когда пропали три девушки, и фото основательно пострадавшего белого «Пежо 205», принадлежавшего Оливии.

Лает собака. Это вырывает меня из размышлений, и я встаю, чтобы посмотреть в окно. Вижу фигуру с крупной немецкой овчаркой на поводке. Трудно понять, женщина это или мужчина, потому что на человеке пальто с острым капюшоном, завязанным под подбородком. Кто бы это ни был, он высокий. Я подхожу поближе и облокачиваюсь на мойку, чтобы получше его разглядеть. Фигура несколько секунд стоит под дождем, рассматривая мой дом. Потом поворачивается и уходит в лес. Собака тянет его за собой.

Я закрываю шторы, возвращаюсь к своим бумагам и стараюсь не обращать внимания на тени, пляшущие на стенах. Пытаюсь забыть, что я совершенно одна в этом странном месте, где происходят зловещие события и исчезают люди.

2

Оливия

Сильный дождь барабанит по плащу, когда Оливия наклоняется, чтобы рассмотреть копыто пони. У нее болит нога – как, впрочем, всегда в такую погоду. Оливия знает, что, как только она поднимет тяжелую ногу Сабрины, боль в собственной сразу же усилится, если она не поторопится. Конюшню освещает единственная лампочка, ее слабый мигающий свет едва позволяет ориентироваться. Правда, свет особо и не нужен. Она может сделать все с закрытыми глазами.

После аварии Оливия с большим удовольствием общается с лошадьми. Они, в отличие от людей, надежны. Не подведут, не осудят, не рассердятся, не станут тобой манипулировать. Не ответят грубостью, не втянут в неприятности. Ты чувствуешь себя спокойно. Как только Оливия восстановилась после аварии, она окружила себя лошадьми. Это было несложно, учитывая, что ее мать владеет единственной в городе школой верховой езды и прокатом лошадей. С той роковой ночи Оливия ни разу не садилась за руль, но по-прежнему ездит верхом. Только в седле она ощущает себя свободной.

Женщина не слышит шагов матери, пока та не оказывается рядом с ней. Мрачное лицо. Недоуздки перепутались и переброшены через плечо. Она спрашивает:

– Ты в порядке, дорогая? Выглядишь усталой. Может, на сегодня все?

– Я почти закончила.

– Хорошо. Я здесь все доделаю и поставлю запекаться картошку в мундире. Ты сегодня встречаешься с Уэзли? – Короткие волосы матери будто приклеены к голове, что делает ее похожей на персонажа из «Лего». Капля дождя стекает по ее лицу и повисает на кончике носа.

– Нет, сегодня нет.

– Отлично. Можем посмотреть «Это мы» [4].

Как раз то, что нужно Оливии. Уютно устроиться, вкусно поесть, посмотреть любимое шоу… Отличный способ уйти от действительности.

Мать направляется к сараю. Раздается ржание Сабрины, из ноздрей у нее идет пар. Оливия прижимается головой к шее пони. Ей нравится запах лошадей, их теплый влажный аромат. Она снимает с Сабрины хомут, проводит несколько раз щеткой по ее бокам и набрасывает ей на спину попону. В голове проскакивает – помнит ли мать, что в среду годовщина аварии?

Двадцать лет… Даже не верится. Иногда кажется, что это случилось вчера. А иногда – что сто лет назад.

Теперь, когда мама ушла в дом, двор выглядит темным и зловещим. Ей пора бы привыкнуть, но не получается. Никогда не получится. Темнота пугает ее, в этом все дело. Так было всегда. Может быть, если б она вела себя храбрее в девяносто восьмом, если б она тогда сказала правду, ее подруги сейчас были бы здесь…

Оливия выходит из конюшни с фонарем в руках.

– Спокойной ночи, мои дорогие, – шепчет она, закрывая дверь. Ветер треплет ее куртку.

Она направляется к сараю. Тихо и темно. Мать, вероятно, уже в доме. Оливия с тревогой смотрит на решетчатые ворота. Они далеко. Аварийное освещение выключено, и дом манит единственным ярким окошком. Темнота угнетает и заставляет дрожать. Дождь усиливается, громко стучит по железной крыше конюшни, будто выбивая какую-то ритмичную мелодию. Оливия поглубже натягивает шапку. «Я хожу здесь каждый вечер» – напоминает она себе (хотя нередко мать дожидается ее на улице). Сегодня все как обычно. Неважно, что в среду годовщина, а в течение последних недель ей кажется, что в городе что-то происходит. Оливия повторяет все это снова и снова и торопится к воротам, стараясь идти как можно быстрее. Свет фонаря освещает мокрую от дождя дорожку.

Добравшись до ворот, она открывает задвижку. Ворота грохочут, и вдруг прямо перед ней из темноты возникает белое лицо. Оливия вскрикивает и отпрыгивает в сторону.

– Лив, не будь идиоткой, это я, – произносит знакомый голос. Уэзли. Это просто Уэзли. Конечно, это он. У него большой зонтик; он вытягивает руку вперед, чтобы прикрыть ее от дождя. – Ты, бестолочь, промокла до нитки, – говорит он и заботливо обнимает ее за плечи, прижимает к себе так сильно, что ей трудно дышать. – Я постучал, и твоя мама сказала, что ты все еще возишься тут.

– Что ты тут делаешь? – Оливия перекрикивает шум дождя. – Я думала, у тебя выходной.

Он ведет ее к дому, дождь хлещет ей в лицо.

– Хотел тебя увидеть… Разве это преступление? Чертова погода!

Оливия кивает, хоть этого не видно в темноте, и облокачивается на него. Ее голова едва достает ему до плеча. Ей нравится, что он такой высокий и крепкий, хоть его рука и обнимает ее за талию слишком крепко. Внезапно она с некоторым ужасом осознает, что Уэзли поддерживает ее на протяжении последних двадцати лет. Удивляется, что он все еще рядом. Все эти двадцать лет они просто встречаются. Наверное, такие отношения вполне устраивают его… Она много думала об этом. С момента аварии в ее жизни ничего не происходит, ничего не меняется. Она как будто застряла на одном месте, не может двигаться дальше, не может оставить в прошлом то, что произошло. Поэтому нет ничего необычного в том, что их отношения с Уэзли тоже не меняются. Наверное, странно, что они не женаты или просто не живут вместе. Но она заслуживает именно такой жизни. Она здесь, а ее подруги – нет…

Они молча подходят к странному дому ее матери, оказываются под стеклянным навесом, где чувствуется легкий запах резины. Уэзли резко распахивает дверь, над головой раскачивается одинокая лампочка. Они входят, оставляют снаружи шум дождя и ветра. Оливия чувствует звенящую тишину.