Помни войну (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 2

И мысли Николая Ивановича сейчас были заняты произошедшим сражением. Он отставил чай, добрался до койки и устало прилег, чуть тихо бормоча себе под нос:

— Но каково предвидение ситуации! На небесах ему, что ли ворожат или с нечистым спутался⁈

Небогатов фыркнул, не сдержав накативших эмоций. Ладно, проход между Квельпатром и островами Гото удалось очистить от японских вспомогательных крейсеров, «прочесав гребенкой» море. И как итог семь потопленных вооруженных пароходов, что не могли драться против броненосцев и крейсеров, ни убежать от них. И ведь прав оказался остзейский барон — такая первая убедительная победа принесла уверенность русским морякам. В бою все дрались с чрезвычайной энергией, действовали инициативно и решительно, чего просто не могло быть при Рожественском, с его самодурством и апломбом на «истинность» исключительно его собственных взглядов. Так что, смена командующих пошла только во благо, и он сам ощутил эти перемены еще третьего дня. Да и все офицеры вдохнули с нескрываемым облегчением, когда Зиновия Петровича вынесли с «Князя Суворова» на носилках и отправили на госпитальный «Орел».

— И ведь прав оказался — Того стал делать свою «петлю», на чем и попался, потеряв в завязке боя два корабля! Если бы не это, то нам пришлось бы гораздо горше, и потери были бы куда серьезнее!

Небогатов продолжал бормотать себе под нос, вспоминая минувшие часы. Голос становился глуше — усталость навалилась такая, что не только говорить, думать было тяжело. Все же года не те, за середину шестого десятка перевалило, да и плавание через три океана было крайне утомительным, а после соединения с главными силами эскадры у вьетнамских берегов и чрезвычайно нервным. Если Рожественский буквально изводил его, младшего флагмана, своими придирками и оскорблениями, то можно представить, что чувствовали командиры кораблей и офицеры.

— Нет уж, пусть и дальше Дмитрий Густавович нами командует…

Шепот оборвался — усталость взяла свое, и под мерный рокот паровых машин, старый моряк уснул чуть ли не как младенец, даже слюна на краешке губ выступила, осев на седой бороде…

Глава 2

— Приплыли…

Слова застряли в горле — Дмитрий Густавович всей кожей ощущал, что через несколько секунд под бортом рванет несколько пудов взрывчатки, и он с искореженного мостика «Наварина» спорхнет вниз аки птица, прямиком в лежащие внизу обломки. И чтобы избежать сей участи вцепился изо всех сил в поручни, понимая, что иначе не удержится.

И в этот момент жахнули шестидюймовые пушки броненосца — каземат заволокло дымом. Но с мостика было видно, как на неприятельском миноносце вспухли два разрыва. Почти трехпудовые фугасные снаряды, пусть и начиненные порохом, для кораблика водоизмещением чуть больше полусотни тонн, фактически катера, причем небольшого, оказали поразительный эффект. Бомбы пробили тонкую обшивку, и взрыватели сработали в самом нутре, в котельном отделении. А за этими взрывами последовал еще один, более мощный — миноносец буквально развалился.

— Надо же — три снаряда и два прямо в цель⁈ Хотя дистанция меньше кабельтова, для этих пушек такая стрельба практически в упор, — пробормотал Фелькерзам от удивления, и моментально опомнился, понимая, что пропустил очень важное.

— Не взорвалась мина, — совершенно флегматичным тоном произнес командир «Наварина» капитан 1 ранга Фитингоф, что наклонился над леерами, что-то рассматривая внизу.

— Что там, Бруно Александрович?

Хоть голос Фелькерзама прозвучал вполне спокойно, вот только внутри бушевала целая буря эмоций, да бешено колотилось сердечко, отстукивая «алярм» барабанной палочкой.

— Не сработал взрыватель, головная часть отломилась и утонула. Такое бывает — вышел на слишком короткую дистанцию, горячность подвела японца. Обычно срабатывает половина торпед, — медленно, с прорезавшимся акцентом, произнес Фитингоф, и добавил что-то едва неразборчивое на немецком языке, где Дмитрию Густавовичу удалось только разобрать еле слышимое «грюн швайне хунд».

— А что со второй торпедой?

— Мы чуть довернули — мина прошла или за кормой, либо ее отбросил бурун за винтами. Но в любом случае цели она не достигла, господь нас уберег от этой напасти.

Два немецких барона, забыв о своем лютеранстве, осенили себя православными знамениями, как стоявшие на мостике офицеры и матросы. Кое-кто из нижних чинов забормотал молитву, послышался даже сдавленный мат, произнесенный с несказанным облегчением.

— Отключить прожектора, — спокойно произнес Фитингоф, успев заметить, что следующий за «Наварином» броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» погрузился в темноту. Наступила прямо-таки мертвящая тишина, какая бывает только на войне, когда не гремят пушки. И в этот момент, когда все сипло вздыхали, мысленно переживая случившиеся, с идущего позади мателота замигал фонарь, рассыпая морзянкой бесконечные «точки-тире». Не в состоянии разобрать послание Фелькерзам только мысленно выругался, понимая, что запрашивать «Нахимов» о повреждениях поздно.

— Ваше превосходительство, с «Адмирала Нахимова» докладывают, что идти не могут, оседают кормой, переборки начали сдавать. Через полчаса они могут потонуть, просят снять команду!

Голос сигнальщика дрожал, да и сам Фелькерзам понимал, что ситуация скверная. Плавсредств нет, выгрузили заранее, чтобы избежать огня, а теперь бы они пригодились. Так что придется рисковать, и подходить борт о борт, хорошо, что волнение стихло.

— Бруно Александрович, вы моряк опытный — швартуйтесь к борту, даже если еще раз повредим «Нахимов», то ничего страшного. Главное успеть снять команду. Но наши прожектора лучше не включать — на их свет подойдет неприятель, и тогда атака будет проделана по неподвижным кораблям. А этого надо избежать, и все сделать быстро. Да, командира «Нахимова» снимите, если нужно, то силой! Это приказ!

— Есть, ваше превосходительство!

Фитингоф отвечал совершенно спокойно — старый моряк был уверен и в себе, и в собственной команде. А Дмитрий Густавович решил спустится вниз, чтобы не мешать командиру своим присутствием, к тому же прекрасно понимая, что его уход с мостика будет воспринят за полное доверие начальника к подчиненному, а такое, знаете ли, немало окрыляет. К тому же он долго не курил, не принимал «обезболивающего», и сейчас едва сдерживал стоны, приложив ладонь к животу.

— Сами тут без меня как-то… Я внизу… Постарайтесь только побыстрее — каждая минута на счету…

И отмахнувшись от ответа, стал спускаться вниз по трапу, поддерживаемый двумя здоровыми лбами. Эти матросы фактически и донесли его до каюты, идти он уже не мог, настолько ослабел, и уже постанывал, не в силах сдерживать нахлынувшую боль. Не помнил, как и оказался в каюте, где его положили на пробковую койку.

— Федор, ты «микстуру» мне дай, мочи нет терпеть, в брюхе огонь горит, — простонал Дмитрий Густавович, затравленно глядя на железную полку, где стояли склянки. Федор тут же взял заветный флакончик, и, поняв по голосу адмирала, что тому требуется как минимум двойная доза, щедро плеснул в кружку коньяка.

Фелькерзам оприходовал жестянку в два глотка, но не остановился, выразительно постучал пальцем по кружке, не до бокалов как-то в такой ситуации, в походе, а не на балу. Квартирмейстер моментально наполнил емкость, окончательно опростав флакон, вытряхнув из него содержимое до капли. И эта порция последовала вслед за первой, правда потребовалось уже три глотка. И где-то через минутку, которую Дмитрий Густавович стоически перетерпел, наступило несказанное облегчение — боль отхлынула, будто оглушенная коньяком, а на лбу даже выступила испарина. Состояние стало блаженным — тело от чудовищной усталости превратилось чуть ли не в кисель, который пожелал расплыться по койке.

Однако неимоверным усилием воли Фелькерзам отогнал сон, взял папиросу и прикурил ее от спички. Пыхнул дымком, затянулся еще раз и так, что перед глазами все поплыло. Хрипло произнес: