На исходе лета - Хорвуд Уильям. Страница 116

502

— Мэйуид хмур, но старается приободриться. Он, его любовь и его друзья провели в Баблокской Пристани дни, которых никогда не забудут. Но дни пришли и прошли, а смиреннейшему из кротов не хочется уходить. Скоро наступит Самая Долгая Ночь, а он знает, что Бичен со своей Мистл захотят отпраздновать ее у Камня, и Мэйуид чувствует, что это будет в Роллрайте.

Табни долго молчал, скорбно глядя на текущую мимо реку. Из кустов выглянула куропатка и снова спряталась, словно не одобрив увиденный мир. Замерзшая утка со взъерошенными, поблекшими перьями безвольно проплыла мимо вниз по течению, словно у нее недоставало сил даже перебирать лапами.

— Мой добрый друг, — сказал Табни, — когда ты уйдешь, я буду горевать, а не радоваться. Я наслаждался каждым моментом твоего общества, потому что ты смешил меня.

— Ну… — с несчастным видом проговорил Мэйуид, глубоко тронутый признанием Табни. — Ну… — И слезы покатились из его глаз. Потом он сказал: — Мэйуиду посчастливилось в жизни иметь много друзей, но в последнее время он часто задумывался и теперь говорит: из всех друзей, из всех кротов, которых он любил, нет в кротовьем мире никого, с кем ему было бы приятнее сидеть у реки и ничего, в общем-то, не делать, чем с Табни Баблокским. У Табни Мэйуид научился тому, что для многих очень трудно, и когда смиреннейший из кротов уйдет, то надеется найти в себе достаточно твердости, чтобы хотя бы раз в день, в общем-то, ничего не делать. И если это получится, он помолится Камню за крота, которого когда-то знал в Баблокской Пристани.

Великая река текла тогда, как течет и поныне, и новые друзья смотрели на нее в декабрьских сумерках и плакали о столь скорой разлуке. Потом, наплакавшись, один из них вздохнул и сказал:

— Круглейший, дороднейший, мы должны идти!

А другой вздохнул и сказал:

— Удивительный крот, если ты должен, значит должен, но Баблок уже не увидит ничего подобного тебе.

В тот же вечер Мэйуид объявил, что пора уходить, и последняя ночь шумного веселья завершила их пребывание в Баб л оке.

На следующий день рано утром кроты собрались в путь, и их баблокские друзья решили проводить их, — кроме Крокус, которая, казалось, была слишком растрогана, чтобы попрощаться на открытом месте.

Табни произнес речь; он сказал, что никогда еще Баблок не знал таких интересных, веселых, приятных гостей, и выразил надежду, что путь их будет благополучным.

Перед тем как закончить, он повернулся к Бичену и сказал:

— Что касается тебя, Бичен, и твоей возлюбленной Мистл, мы здесь в Баблоке принимали вас запросто, как и сами желали бы быть принятыми, если когда-нибудь нам случится посетить вашу систему. Но мы бы не хотели, чтобы вы подумали, будто из-за того мы недостаточно часто называли тебя Кротом Камня. Мы тоже видели твою Звезду, тоже ждали твоего прихода, и Камень оказал нам честь, направив тебя сюда. Что касается Самой Долгой Ночи, то мы отпразднуем ее здесь, думая в эту священную ночь о тебе и твоих близких. И если когда-нибудь придет день, когда мы сможем сослужить службу тебе и твоему великому делу, помимо простой преданности Камню, то мы сделаем все возможное.

А пока в эти ясные дни, когда нам виден Данктонский Лес, мы будем с радостью думать, что Крот Камня родился так близко от нас, и сознавать, что свою любовь он нашел среди наших вересковых полян и в наших скромных тоннелях. Мистл, бесспорно, озаряет сердце старого доброго крота, но я знаю, она великодушна и не обидится, если он скажет, что та, кого этот крот никогда не забудет — за ее ум, мудрость, ее молодость, — это Сликит! — закончил свою речь Табни, а Сликит заулыбалась от удовольствия, услышав этот тонкий комплимент. Остальные рассмеялись, и Мэйуид хитро посматривал на всех.

Потом под воркование одинокого лесного голубя в ветвях и приглушенные всхлипывания Крокус, доносящиеся из норы, они пошли через кусты и траву вдоль берега на север.

Неутешные баблокские кроты разошлись по своим делам, а Табни спустился в нору — утешить свою драгоценную подругу. Это заняло некоторое время, но в конце концов ее слезы высохли.

Тогда Табни снова поднялся и оглядел окрестности. Поглядел вверх, вниз, вперед, назад. Пошел на свое излюбленное место на берегу, то самое, где его впервые обнаружил Мэйуид, и тихонько устроился там. Уютно уложил рыльце на лапы, втянул носом зимний воздух и стал созерцать текущую мимо реку. Понемножку его тело расслабилось, и постепенно, словно после унылого дня на закате снова показалось солнце, на рыльце у него расплылась улыбка.

Он прошептал название своей родной системы, и темная ласковая речная вода повторила его:

— Баблокская Пристань.

❦

Каким мрачным показался Мэйуиду и остальным путь в Роллрайт! Под высящимися холмами Данктонского Леса, через опасные переходы Суинфорда, и дальше, по бесконечным вересковым полям, на север.

Мэйуид вывел спутников на то самое место, где так давно и с таким печальным результатом он и Триффан проводили данктонских кротов под рекой. Путники посмотрели за реку и подумали о друзьях в этом лесу. Как близок он был, но каким казался темным и непроходимым! Затем Бичен благословил память кротов, которые умерли, и помолился за тех, кто еще жил там.

Мэйуид стоял рядом со Сликит и долго смотрел через реку. Он опустил рыльце и, казалось, не хотел уходить.

— Лес такой мрачный в этом освещении, — прошептала Мистл.

— Отсюда виден Болотный Край, — ответил Бичен. — Я долго жил там с Триффаном. Ты уверена, что еще хочешь жить в Данктоне?

Мистл рассказала ему о фантазии, которая родилась у нее, когда она впервые увидела этот лес с холма над Баблоком.

— Другого места нет, — прошептала Мистл. — Но без тебя я не смогла бы там жить.

— Я всегда буду с тобой, — дрогнувшим голосом проговорил Бичен и коснулся ее лапы. Но Мистл ощутила его страх.

— И я с тобой всегда, — сказала она.

— Смиреннейший из кротов несчастен, — сказал Мэйуид, — потому что ему не нравится быть так близко к Триффану и не иметь возможности зайти к нему. Давным-давно Мэйуид пообещал себе, что всегда будет рядом с Триффаном, когда нужен ему.

— Но он сам захотел, чтобы ты увел Бичена, — ты это и сделал. Но после Роллрайта, мой родной, ты должен вернуться к Триффану.

— А ты, любовь моя? — спросил Мэйуид, полный дурных предчувствий, — ведь Бичен предупреждал их о разлуке.

Сликит только вздохнула.

— Мэйуид смотрит через болото на деревья Болотного Края и видит, что они словно окружены, что им тревожно, они ждут чего-то. Если бы Мэйуид мог переплыть эту широкую реку, он бы отправился туда и был рядом с Триффаном. При всей своей скромности Мэйуид думает, что скоро понадобится ему.

— Любовь моя…

Но ни Сликит, ни кто другой не могли утешить Мэйуида. Он молча вел их, не слышно было его обычной болтовни, пока путники не оказались вдали от того места и от крота, в любви к которому Мэйуид вырос.

Они шли все дальше, и каждый день после жизни в Баблоке казался потерянным. Им угрожали ревущие совы, за ними гналась собака, таща за собой двуногого; заслоняя декабрьское небо, над ними хлопала крыльями цапля.

И все же они шли дальше с Мэйуидом во главе и с замыкающим их цепочку Букрамом. Мало кротов, за исключением грайков, встречается в этих заброшенных краях; путникам оставалось только верить, что к Самой Долгой Ночи они достигнут Роллрайта. И все обрадовались, когда местность стала повышаться и вывела их из глинистых низин Темзы снова на песчаную почву.

Дни становились короче, уже почти наступила Самая Долгая Ночь, и кроты держались ближе друг к другу, словно так легче было сохранить тепло.

Еще день и еще два Мэйуид быстро вел их вперед, пока утром перед Самой Долгой Ночью наконец возникло ощущение, что Роллрайт рядом, и Мэйуид вдруг снова повеселел.

— Тум-ту, тум, те-дум! — без мелодии пел он на ходу.

— Любовь моя, некоторых очень раздражает твое пение, — сказала Сликит.