Призрачный свет - Уинтл Уильям Джеймс. Страница 32

Конечно, мы велели служанке не заморачивать себе голову сновидениями, которые никогда ничего не значили, но избавиться от рассказа мальчика было не так-то просто. Мы сложили все факты вместе и не могли отделаться от впечатления, что в них что-то есть. Они, конечно, предполагали, что какая-то старая дама, — и, по-видимому, мужчина, — приходили в дом и интересовались комнатой под крышей и одной из цветочных клумб в саду. Что именно привлекло их в эти места, нам было неизвестно, но старая леди что-то говорила об «этих письмах», то есть предполагала, что на помощь мальчика можно положиться.

Мистер и миссис Смит не верили ни в привидения, ни во что-либо в этом роде, в то время как я относился к этому вопросу непредвзято. На самом деле я немного гордился тем, что у меня такой открытый ум. Недобрые друзья говорили, что это скорее случай пустого ума, чем открытого, — ну и пусть! Я был вполне готов поверить в привидения, если бы кто-нибудь мог предъявить образец в состоянии разумной сохранности. Поэтому я предложил, не высказывая никакого мнения по этому поводу, исследовать комнату под крышей и клумбу в саду и посмотреть, можно ли найти эти письма.

Мы с мистером Смитом договорились об этом, и всю следующую субботу после полудня копали клумбу. На поверхности ничего не было видно, но мы намеревались проделать эту работу основательно. Так мы копали до тех пор, пока не вырыли яму, глубокую, как могила. И тут мы наткнулись на старый, окованный железом сундук, который оказался набит бумагами.

Затем мы тщательно обыскали комнату под крышей и обнаружили, что за обшивкой шкафа из шпона есть пустое пространство; и здесь мы снова нашли множество бумаг. Изучив оба комплекта, мы обнаружили, что они состоят из длинного ряда любовных писем, не представляющих никакого интереса ни для кого, кроме их авторов. Мы сожгли их после прочтения, так как это казалось правильным.

Впоследствии мы узнали, что их написала леди, которая когда-то жила в доме на холме и считалась очень эксцентричной. По соседству ходили слухи, что она была влюблена в человека, обстоятельства которого не позволяли ему жениться, а когда он умер, она переехала в дом на холме и вела очень уединенную жизнь. Она умерла, не оставив завещания, иначе, без сомнения, оставила бы указания, как уничтожить письма после ее смерти, поскольку она, очевидно, не хотела сжечь их при жизни.

Остается только добавить, что старушку никто не видел после обнаружения и уничтожения корреспонденции.

Голос в ночи

Джон Бэррон был откровенно озадачен. Он вообще ничего не мог разобрать. Он прожил здесь всю свою жизнь, — за исключением нескольких лет, проведенных в Регби и Оксфорде, — и ничего подобного с ним раньше не случалось. Его предки занимали поместье в течение многих поколений, и не имелось ни записей, ни преданий о чем-либо подобном. Ему это совсем не нравилось. Это выглядело как посягательство на респектабельность его семьи. А Джон Бэррон был очень хорошего мнения о своей семье.

Конечно, он имел право иметь о ней хорошее мнение. Он происходил из хорошей семьи, его предками можно было гордиться, его герб был разделен на четверти, которыми мало кто мог похвастаться, а его ближайшие предки поддерживали репутацию его дальних предков. Сам он также мог похвастаться безупречной карьерой: недолгое время, проведенное в суде, было отмечено значительным успехом и обещало еще больший, — обещание, которому не суждено было исполниться из-за смерти его отца и его отзывом в Баннертон для исполнения обязанностей сквайра, магистрата и магната графства.

В глазах друзей и вообще людей он был человеком, которому можно было позавидовать. У него имелось большое состояние, прекрасный дом и поместье, множество друзей и крепкое здоровье. Чего еще может желать человек? Соседские дамы говорили, что ему не хватает только одного — жены. Но, может быть, они были не совсем беспристрастными судьями, — во всяком случае, неженатые. Но до нашего рассказа Джон Бэррон не выказывал никаких признаков желания жениться. Он хвастался, что не женат, не помолвлен, не ухаживает и ни на кого не положил глаз.

И вот теперь эта досадная помеха стала беспокоить и озадачивать его! Что он сделал, чтобы заслужить это? Правда, он мог утешиться тем, что это не было его непосредственной заботой. Ни с кем из членов его семьи или домочадцев этого не случилось. Почему же тогда именно он должен этим заниматься? Но он чувствовал, что это его дело. Это случилось в пределах его поместья и почти в пределах видимости из его окон. Если с этим можно было связать что-то осязаемое, то он был судьей, чьей обязанностью было расследовать это дело. Но до сих пор ему не приходилось иметь дело ни с чем осязаемым.

Это было тайной, а Джон Бэррон не одобрял тайн. Пусть тайны останутся сыщикам и полицейским судам. Когда их распутывали, они обычно оказывались мерзкими и грязными, а когда не распутывали, то приносили с собой смутное чувство дискомфорта и опасности. Как юрист, он считал, что тайны не имеют права на существование. То, что они продолжали существовать, было своего рода недостатком как профессии, так и общественного интеллекта.

И все же в приходе Баннертон присутствовала самая настоящая тайна. Как мировой судья, Джон Бэррон официально занялся этим делом, и как юрист он потратил несколько часов на тщательное его рассмотрение, но совершенно без какого-либо практического результата. Тайна была не просто не разгадана: она даже сгустилась!

История, с которой он столкнулся, была такова. Две недели назад обитатели дома на окраине деревни, — садовник и его жена, — оставили в доме свою трехлетнюю дочку, отправившись по делам. Ребенок крепко спал в своей кроватке, и, выходя, они заперли дверь. Они отсутствовали минут двадцать и уже подходили к дому, когда услышали крики ребенка. Отец бросился вперед, отпер дверь, и оба родителя вошли вместе.

Детская кроватка стояла в гостиной, куда вела входная дверь. Когда они вошли, крики прекратились, и их сменил ужасный задыхающийся звук. Затем они увидели, что кровать скрыта каким-то темным телом, которое, казалось, лежало на ней. Его они почти не разглядели, хотя совершенно ясно видели, что оно там, потому что оно, казалось, растаяло, словно туман, когда они ворвались в комнату. Конечно, это не было что-то твердое, потому что оно исчезло совершенно бесшумно. Оно не могло выскочить через дверь, потому что родители едва успели отойти от двери, когда оно исчезло.

Они вернулись как раз вовремя, чтобы спасти жизнь ребенка. Сначала было сомнительно, что они успели вовремя, потому что доктор не питал особой надежды. Но через день или два состояние ребенка изменился к лучшему, и он оказался вне опасности. Очевидно, на него напало какое-то дикое животное, которое разорвало ему горло и только что не смогло перерезать шейные артерии. По мнению доктора и самого Джона Бэррона, раны свидетельствовали о том, что напавший зверь был очень большой собакой. Но было странно, что собака такого размера не причинила гораздо худшего вреда. Можно было ожидать, что она убьет ребенка одним укусом.

Но была ли это собака? Если да, то как она попала в дом? Передняя дверь, как мы видели, была заперта, задняя — также, все окна закрыты и заперты. Не имелось никакого очевидного способа, которым она могла бы проникнуть в дом. И мы уже видели, что ее исчезновение также оказалось весьма таинственным.

Самый тщательный осмотр комнаты и помещения не дал ни малейшей зацепки. Ничто не было потревожено или повреждено, и не осталось никаких следов. Единственное, что было необычным, — это присутствие землистого или заплесневелого запаха, который был замечен доктором, когда он вошел в комнату, а также некоторыми другими лицами, вошедшими в комнату вскоре после случившегося. Такое же впечатление возникло у Джона Бэррона, когда несколько часов спустя он пришел в дом, но запах был настолько слабым, что он не мог быть полностью уверен в его наличии.

В качестве дополнения к рассказу родились две-три местные сплетни обычного рода. Пожилая женщина, стоявшая неподалеку, сказала, что чуть раньше вечером она посмотрела в окно, чтобы узнать погоду, и вдруг увидела огромную черную собаку, которая перебежала через дорогу и направилась в сторону дома. По ее словам, собака бежала так, как будто хромала, или очень устала.