Десятые - Сенчин Роман Валерьевич. Страница 44

Невысокая молоденькая уборщица, киргизка Нурзат, быстро вошла в вестибюль и стала протирать затоптанный пол шваброй. Назаров взглянул на часы в мобильнике. Ого, уже без десяти. Вот-вот откроются.

– Как, Нурзат, дела? – говорит Назаров, давно привыкнув к странным именам, не спотыкаясь на них.

Мгновение назад туповато-наряженное лицо девушки становится приветливым, и она бодро отвечает:

– Хорошо!

– М-м, это хорошо… И куда думаешь пойти, когда нас тут прикроют.

– Не знаю, – не теряла бодрости Нурзат. – Наши устроят.

– Кто – ваши?

– Ну, это, люди наши. Земляки.

– Понятно. Ладно…

Земляки. Земляки не бросят. На чужбине, в чужом краю. Поддержат, помогут, устроят. И русские, знал, помогают друг другу за рубежом. Брайтон-Бич, русская мафия… Хе-хе…

Назаров с улыбкой, больше похожей на ухмылку, смотрел в спину уходящей Нурзат… Маленький человечек за тысячи километров от нищей родины пытается выжить, еще что-то и маме с отцом, каким-нибудь младшим братьям и сестрам наверняка высылает.

И Назарову пришла наивная, но такая греющая душу мысль, что он чуть не выхватил из кармана телефон, не стал искать земляков. Может, помогут, пристроят. Уж точно кто-то поднялся; скорее всего, есть среди миллионеров люди из его города на Средней Волге; с кем-то, может, и в одном районе рос… Рассказать и услышать в ответ: «Что ж, подъезжай, решим вопрос. Своих грех бросать».

Телефон не выхватил, не стал перебирать фамилии в папке «Контакты». Знал, ничего там нет. Никаких подходящих фамилий, номеров… Когда-то разорвал все прежние отношения, опасные связи, даже ни с кем из одноклассников лет пятнадцать не общается. И не тянуло до этой минуты… Да, ничего в телефоне нет…

В зале справа зажегся верхний свет. Послышались острые постукивания каблуков по пластмассовому паркету. Это идет менеджер. Сегодня смена Айдаз. Сейчас появится в вестибюле и скажет Назарову: «Открывайте, пожалуйста». Он поднимется со стула и отодвинет металлическую щеколду, перевернет табличку с «Закрыто» на «Открыто».

Можно открыть еще до того, как менеджер велит ему, но Назаров сидит и ждет. А вдруг сегодня будет иначе…

Вошла Айдаз, высокая, тонкая, но с формами – и грудь, и зад, икры сочные. Похожа на известную голливудскую актрису, играющую в основном китайских шпионок. Инстинктивно – как любому в вестибюле их ресторана – улыбнулась Назарову, потом, видимо, вспомнила, что это всего лишь охранник, стерла улыбку, сказала:

– Открывайте, пожалуйста.

Назаров тоже с короткой вежливой улыбкой кивнул, встал со стула, пошел к двери. Отодвинул щеколду, перевернул табличку. Несколько секунд постоял перед дверью, решая, выйти ли на улицу и покурить или пока не стоит… Хотелось сделать пару затяжек, но ради этого тратить целую сигарету… Сбить уголек, сунуть обратно в пачку – будет пахнуть… Нет, позже.

Вернулся на место. Слушал энергичные постукивание айдазовых каблуков, ее распоряжения… В их коллективе не было принято особенно откровенничать, но однажды, года два назад, Айдаз рассказала Назарову, что ее мать узбечка, а отец киргиз. Жили в Узбекистане, в городе Ленинске, семья была уважаемая – родители учителя-интеллигенты. А потом начались конфликты узбеков с киргизами, и семья убежала в Киргизию. Но там отца стали ругать, что жена узбечка, и они переехали в Казахстан, а оттуда в Россию. Родители живут в Волгограде, братья и сестры в других городах, а Айдаз вот в Москве. Не замужем, хотя уже почти тридцать лет. Назаров не стал уточнять, почему такая красавица не нашла достойного мужчину…

В зале включили телевизор. Большую плазму на стене. Обычно пускали MTV или еще какой-нибудь развлекательный канал, но без звука. Звук же – релаксирующая музыка или англоязычные попсовые хиты – тёк из проигрывателя в баре. Но сейчас, пока нет посетителей, нашли новостной канал. Десять утра как раз… И по ресторану поплыл взволнованный голос:

– …Информация, конечно, еще нуждается в проверке, но уже сейчас со всей определенностью можно говорить о том, что российский самолет потерпел крушение на севере Сирии. Что стало причиной, мы надеемся узнать в ближайшие минуты.

Назаров снова поднялся, подошел ко входу в зал.

Перед плазмой стояли официантки, бармены, уборщицы, менеджер Айдаз; из кухни выглядывали повара.

– И… и, – заикаясь, во что-то вслушиваясь в микрофончике, вставленном в ухо, произносил ведущий. – И, по поступившей только что информации: российский бомбардировщик Су-24 сбит ракетой турецких ВВС…

Кто-то из девушек вскрикнул, бармен Ербол, который всегда просил, чтоб его называли Юрой, словно не веря услышанному, замотал головой… Назаров тихонько вышел на улицу.

Слово «война», сопровождающее каждый проживаемый день два последних года, сейчас заслонило собой всё остальное. Больше не сопровождало, а перекрыло…

«Да ладно, обойдется, – попыталась успокоить Назарова какая-то его часть, маленькая, но неунывающая. – Обходилось ведь».

Может, и обойдется. Обойдется, спустится на тормозах. Хотя – сколько можно?

Нет, Назаров не хотел войны, боялся ее, понимал, что стране ее не выдержать, но видел, как она подступает, как ею заражается всё больше людей вокруг. И одна за другой сыплются причины ее начать.

Сначала она появилась в виде почти анекдота: маленькие отряды людей в масках без боя занимали городишки на востоке Украины, объявляли их отделившимися от Киева, в котором произошел государственный переворот. Потом заняты были и огромные Донецк, Луганск, казалось, вот-вот за ними последуют Мариуполь, Харьков, Одесса…

Из признавших новую власть районов Украины выезжала грозная техника, чтобы разогнать «ватников»; технику останавливали местные жители, бойцы переходили на сторону отделившихся. До поры до времени это происходило почти бескровно, почти весело. Кое-где случались драки, но не особо ожесточенные. Как-то понарошку. Даже единичные убийства воспринимались как ненастоящие.

А потом застучали автоматы и пулеметы, загрохотали взрывы под Славянском и Краматорском, десятки сгоревших в Одессе, стрельба и трупы на тротуарах Мариуполя, налет авиации на Луганск, женщины с оторванными ногами… Гибли люди, говорящие по-русски, гибли под съемку камер, крупным планом. И появилась уверенность: «Сейчас начнется». Россия объявит, что берет под защиту русское население, и введет войска. Киев бросится на них, но окажется слаб; Европа, США станут помогать Киеву. И лопнет.

Нет, спустили на тормозах, ограничились так называемой информационной войной и неявной, но очевидной помощью Донбассу, Луганску оружием, живой силой – добровольцами.

Атаки, контратаки, котлы, отступления, обстрелы, превращенный в труху Донецкий аэропорт, сбитый пассажирский самолет, летящий из Голландии в Малайзию… Всё это круглые сутки крутили по ТВ. Вводить войска требовали теперь главы регионов России, лидеры партий, деятели культуры. «Фашистскую гадину надо давить в собственном гнезде! Надо вводить войска – защитить наших братьев и остановить бандеровцев-фашистов!»

Несколько раз появлялись слухи, конкретные, как официальное сообщение: «Вооруженные силы России вошли на территорию Донецкой народной республики». И Назаров будто проваливался в пропасть, ощущая одновременно и ужас, и какую-то странную радость, облегчение… Но слух опровергался; государство Россия оставалось рядом, но в стороне от войны…

Начались переговоры, бои не прекратились, но стали не такими кровопролитными. Казалось, постепенно всё рассосется. Но вспыхнуло в другом месте.

Российские самолеты стали бомбить террористов, захвативших половину Сирии, треть Ирака, куски Ливии, Египта. И через несколько недель над Египтом взорвался самолет с нашими туристами. Воздушное сообщение с Египтом было прекращено, отменена продажа туров… А теперь вот боевой самолет сбили турки. Не какие-нибудь террористы, а военные. Несколько раз до этого предупреждали, чтоб не залетали на их территорию, а затем – сбили. По сути, вызов к войне…

Эти там, в суши, вскрикивают испуганно, а наши, узнай, что началось всерьез, через одного, а то и чаще, станут бросать вверх шапки: «Ура! Давно пора! Вперё-од!» Народ подготовлен…