Зима в Сокчхо - Дюсапен Элиза Шуа. Страница 8

Вечером я присоединилась к маме в чимчильбане. Она уже ждала меня в раздевалке — голая, с яичной маской на волосах, держа наготове две порции клубничного молока. В купальне я села на табурет и принялась тереть ей спину, а потом она терла спину мне.

— Ты снова отощала. Нужно больше есть.

У меня задрожали руки. Когда мама говорила про мою худобу, хотелось исчезнуть с лица земли.

Рядом болтали три женщины с розовыми массажными присосками на лопатках. Самая молодая из них была примерно моего возраста и уже с обвисшей грудью. Я осмотрела свои груди. В порядке. Как чашечки двух перевернутых половников. Успокоенная этим, я нырнула вслед за мамой в бассейн с термальной водой.

В шапочке из полиэтилена, укутанная паром, она напоминала гриб-поганку. Тяжелыми рывками расширялась и опадала ее грудная клетка. Я снова посоветовала маме сходить к врачу. Она только раздраженно махнула рукой.

— Лучше расскажи, как дела в отеле.

Я рассказала про девушку с перебинтованным лицом.

— Если вдруг тоже захочешь сделать себе пластическую операцию, — заявила мама, — у меня есть кое-какие сбережения.

— Значит, по-твоему, я уродина?

— Не говори глупостей, у меня же всегда душа за тебя болит. Операция наверняка помогла бы найти работу получше. По крайней мере, в Сеуле это так, насколько я знаю.

Шутки ради я возразила, что не собираюсь менять работу. В отеле часто останавливаются интересные люди. Вот, например, есть один художник, у него отличные рисунки. О том, что он француз, я умолчала.

С тех пор как я стала жить в отеле, подробности маминых будней ускользали от меня. Я попыталась вспомнить, чем мы с ней занимались, когда я была маленькой. Смотрели телевизор. Ходили на пляж. Почти ни с кем не виделись. В начальной школе она забирала меня после уроков и никогда не задерживалась поболтать с другими мамами. А одноклассники спрашивали, почему у меня нет папы. Повзрослев, я стала сама ездить домой на автобусе.

Мы вернулись в раздевалку, надели пижамы и отправились в общий для мужчин и женщин зал. Вытянувшись на полу, подложили под голову деревянные подушки-валики; выпили ячменный отвар и очистили себе по крутому яйцу. Пора было домой, я сказала, что в этот раз не смогу переночевать у мамы — нужно вернуться в отель, много хлопот. На самом деле мне просто не хотелось спать с ней в одной кровати. Мама погрустнела. На душе у меня заскребли кошки. Но я все равно возвратилась к себе в комнату.

Тетушка Ким, заметив меня в переулке, сказала, что я совсем бледная, и угостила котлетой. Вспомнились ее жалобы на неисправный холодильник. Свернув в соседний переулок, я бросила котлету собаке, шнырявшей среди мусорных баков.

На двери моей комнаты приколота записка по-французски. Керран спрашивал, не хочу ли я завтра составить ему компанию — он едет в национальный парк Сораксан. Завтра у меня выходной. Выходит, он помнил об этом.

Таял снег, настигнутый оттепелью, текла вода, и под ее потоками бамбук клонился к земле. Керран шагал вслед за мной — я дала ему снегоступы Парка. Он то и дело останавливался, снимал перчатки и трогал ствол дерева или скалу с корочкой льда, прислушивался, потом снова надевал перчатки и шел вверх по склону — все медленнее.

— Зимой скука, — сказала я, теряя терпение. — Вот весна — совсем другое дело, вишни в цвету, зеленеет бамбук.

— Весной меня тут не будет.

Он опять остановился и огляделся вокруг.

— По мне, лучше, когда вот так, без прикрас.

Мы подошли к гроту, в нишах — статуи Будды. Керран внимательно рассматривал их. Потом спросил, знаю ли я корейские легенды и сказки, связанные с горами. Это для его комиксов. Я рассказала историю, услышанную в детстве от мамы. О Хвануне, сыне бога небес, давшем начало корейскому народу от женщины-медведицы, с которой он соединился на самой высокой горе. С тех пор считается, что горы связывают небо с землей.

После двух часов подъема мы сели на камень отдохнуть. Керран покрепче зашнуровал ботинки и достал блокнот и перо. Он рисовал бамбук.

— Всегда носите с собой? — спросила я, указывая на блокнот.

— Почти всегда.

— Для черновых набросков?

Керран нахмурился, как будто раздосадованный. Ему не нравилось слово «черновой». Оно бессмысленно. Творческий процесс развертывается непрерывно, и важен каждый рисунок.

Я почувствовала, что начинаю мерзнуть. Заглянула в блокнот Керрана.

— Как будто бы стрекозы.

Он посмотрел на рисунок, держа блокнот на расстоянии вытянутой руки.

— Именно так. Никуда не годится.

— Не годится? По-моему, красиво.

Керран снова взглянул на рисунок. Улыбнулся. Потом подошел к краю обрыва и рассматривал долину, устланную туманом. Послышалось карканье ворона.

— Вы всегда жили в Сокчхо?

— Когда училась, жила в Сеуле.

— Наверное, Сеул совсем другой.

— Не то чтобы, — пошутила я, — там я жила у тети.

Керран посмотрел на меня, не уловив иронии. Летом в Сокчхо куда более шумно, чем в Сеуле, это ведь курорт, объяснила я. Особенно после того, как тут снимали фильм «Первая любовь», где играет знаменитый актер. И поклонники считают своим долгом побывать в Сокчхо. Вы видели этот фильм? Нет.

— Почему вы вернулись обратно из Сеула? — спросил Керран.

— Толком не знаю… Господин Парк искал администратора.

— Неужели не нашлось никого, кроме вас?

Почувствовав в его тоне насмешку, я сухо ответила, что не нашлось. На самом деле я возвратилась в Сокчхо, потому что именно здесь могла получить стипендию на учебу за границей. Керран поинтересовался, собираюсь ли я работать в отеле всю оставшуюся жизнь.

— Мне хотелось бы съездить во Францию.

— Вы туда съездите.

Я кивнула, не сказав, что не могу бросить маму. Керран словно бы хотел добавить что-то еще, но засомневался и передумал. Спросил, почему я решила учить французский.

— Чтобы знать язык, которого мама не понимает.

Он опустил глаза и промолчал. Достал из кармана мандарин и протянул мне четвертинку. Я проголодалась. Но мандарин не взяла.

— Франция, она какая?

Одним словом не опишешь. Большая, разная. Там вкусная еда. А в Нормандии красивое небо, серое, холщовое, плотное. Если я когда-нибудь приеду, он покажет мне свою мастерскую.

— У вас есть комикс, где действие происходит в Нормандии?

— Нет.

— В Сокчхо, наверное, не так интересно.

— Не согласен.

— Нормандия вдохновляла многих. Мопассана, Моне.

— Знаете Моне?

— Разве что немного. Когда мы изучали Мопассана, преподаватель коротко рассказывал о Нормандии.

Керран разглядывал облака и вдруг показался совсем чужим и далеким. Мы спустились, ноги ныли от усталости. Всю дорогу обратно Керран шел впереди. Чтобы не дать мне упасть, если я поскользнусь.

У моря, неподалеку от отеля мы увидели хэнё [11] с ее уловом. На холодном воздухе от гидрокостюма шел пар. Керран присел на прибрежную скалу, опираясь о нее руками, чтобы удержать равновесие. У нас под ногами плескались волны. Я рассказала Керрану об этих ныряльщицах, чья профессия зародилась на острове Чеджудо. При любой температуре, круглый год они погружаются на глубину около десяти метров и добывают со дна моллюсков и трепангов.

Хэнё принялась оттирать маску шершавым пучком водорослей. Я купила у нее моллюсков. Керрану хотелось понаблюдать еще, но я совсем замерзла. Он проводил меня до отеля. Я спросила, придет ли он сегодня ужинать, Керран ответил, нет.

На ужин я приготовила миёккук — суп из водорослей и риса, с дольками маринованного чеснока — и желе из желудей. Забинтованная девушка осторожно ела с кончика ложки. И хотя жевала она пока с трудом, ела, судя по всему, с удовольствием. С тех пор как уехал ее приятель, она целыми днями ходила в пижаме. Бинтов на лице становилось все меньше. Скоро она отправится домой.