Темный час (ЛП) - Фостер Дилейни. Страница 37

Еще одна беспокойная ночь, еще один пакетик выкинутой впустую травы. Я уставился в потолок, мои мысли были прикованы к Эннистон, пока я, наконец, не сдался и не вылез из кровати, как только солнце выглянуло сквозь щели в моих оконных шторах. Я взялся за ручку ее закрытой двери, прислонился головой к дереву и представил себе ее лежащей в постели. Гладкая кожа, полные губы, идеальные, блядь, изгибы.

Лучший мужчина увидел бы ее разбитое тело прошлой ночью, затем привез бы ее домой и провел ночь, заглаживая свою вину. Лучший мужчина поддался бы чувству вины и дал бы ей почувствовать себя особенной, а не использованной. Но я не был лучшим мужчиной. Я был дьяволом, а она ангелом. И я жил во тьме, где демоны пировали на ангелах. Поэтому я был человеком, который приходил домой, закрывал дверь и заглушал ноющую боль в груди.

Одно дело, когда тебе ебут мозг. Лео был трахнутым на голову. Линкольн тоже. Но я? Я был ебанутый в сердце, и это дерьмо было смертельным, чертовски токсичным для всех в радиусе пяти миль. Вот почему я держал людей на расстоянии.

Потом ворвалась Эннистон со своими вопросами. У нее всегда были гребаные вопросы.

Что это было?

Если бы я не следила за тобой, ты бы просто трахнул следующую девушку в очереди?

Что произошло?

Она хотела поговорить о прошлой ночи. Нам нужно было поговорить об этом. Но разговор привел бы к прикосновениям, как это было прошлой ночью, а прикосновения к сексу, потому что моя сила воли, когда дело касалось ее, была на исходе. Поэтому я решил оставить ее спать и вместо этого проверить, как там Лео.

Клуб еще не был открыт, когда я вошел в дверь. Яркий флуоресцентные лампы освещали черные стены и испачканный бетонный пол. Бармен складывал стаканы в стойку для бокалов, а официанты следили за тем, чтобы на всех столах были салфетки для коктейлей. Вошел курьер, толкающий тележку, уставленную ящиками с алкоголем. Это было похоже на еще один типичный день.

Пока я не вошел в свой кабинет и не увидел отца в моем кресле, положившего ноги на мой стол. На одном из углов гладкого темного дерева лежала моя одежда, аккуратно сложенная стопкой, а сверху лежал бумажник. Я даже не хотел знать, как они их вернули или что случилось с той змеей. На спинке пустого стула лежала черная мантия.

Бумажник я засунул в задний карман своих серых брюк: — Спасибо, что вернул мою одежду, но это мне не понадобится. — Я схватил мантию и бросил ему.

Он спустил ноги и сел прямо, сложив пальцы у рта: — Теперь ты один из нас, Чендлер. Пришло время принять это.

— Я видел, что ты делаешь, и я не хочу в этом участвовать. — Воспоминания о той ночи в Роще мучили меня больше, чем я хотел.

Отец встал, возвышаясь надо мной на дюйм или два. Его темно-карие глаза сузились: — Ты хоть на секунду задумался, почему вчера вечером твоя мантия была черной, а не красной?

Да, но я отбросил эту мысль в сторону, как только она возникла в моей голове. Черная мантия означала только одно. Это было очевидно прошлой ночью.

— Нет, но я уверен, что ты мне расскажешь.

Он отодвинул мой стул от стола, затем кивнул в сторону сиденья из маслянистой кожи. — Садись.

Я сложил руки на груди и встретил его взгляд.

Он усмехнулся.

— Хорошо. Пусть будет по-твоему. — Он сел на угол моего стола, вытянув свои длинные ноги перед собой. Его светло-серый костюм обтягивал его подтянутое тело. Мой отец был футболистом, как и я, до самого колледжа. Даже в пятьдесят лет ему удавалось оставаться в форме. — Много лет назад у нас была домработница. Рэне, — он улыбнулся про себя при упоминании ее имени. — Боже, она была великолепна. Светлые волосы и самые красивые глаза.

Я похлопал его по плечу: — А потом ты ее трахнул. Конец. — Наверное, на какой-нибудь церемонии перед кучей других мужчин. Я расстегнул свой пиджак, готовый устроиться поудобнее. — Отличная история, папа. В следующий раз расскажи мне такую, где я не смогу предсказать концовку.

Он встал прямо: — Она забеременела. Родила маленького мальчика. Бронзовая кожа, как у его отца. Ярко-зеленые глаза, как у матери.

Мое сердце забилось быстрее и злее, скрутив узел в груди, а желудок сжался. Мне хотелось блевать.

Я был этим ребенком. Это был я. Пирс Кармайкл был моим биологическим отцом. Неудивительно, что моя мать ненавидела меня. Неудивительно, что она сидела на кухне, потягивая мимозу, пока ее подруга поднималась наверх и сосала мой член. Я был не более, чем физическим напоминанием о разбитом сердце, если у нее было сердце.

— Но была одна проблема, они совершили одну ошибку…

Ошибку? Я был гребаной ошибкой?

Моя челюсть сжалась: — Убирайся.

Он рыкнул: — Ты заебал.

Я хлопнул ладонями по столу.

— Убирайся нахуй!

Он сделал два шага к двери, затем повернулся ко мне лицом.

Точки ослепительных эмоций заполнили мое зрение. Ярость. Боль. Смятение. От всего этого было больно дышать.

— Ты думаешь, тот факт, что ты трахнул служанку, сделал ее беременной, а потом всю жизнь врал мне, чтобы избежать позора, заставит меня почувствовать себя теплым и нужным внутри? Что я должен вдруг почувствовать, что принадлежу тебе? — Я встретил его взгляд, и мое горло сжалось от того, что я увидел частички себя в глазах дьявола. — Я сказал. Убирайся нахуй. Вон!

— Рэдклифф знает, что Эннистон была там прошлой ночью. Он слышал, как ее голос назвал твое имя, — его резкий тон прорезал воздух. — Сразу после того, как ты пропитал ее кожу кровью и трахнул ее на алтаре. Ты думаешь, он теперь просто подчинится твоей нелепой просьбе? Что он вообще позволит тебе уйти после этого трюка? — Он усмехнулся про себя.

Я ухмыльнулся.

— Ей тоже было трудно уйти. И ее бы там не было, если бы твои люди не облажались и не выкрали ее с улицы.

Голос моего отца зазвучал громче, чем прежде: — Это не игра, Чендлер. Ты хоть понимаешь, что королю было выгодно заключить с ней брачный договор, который сгорит дотла, если король Норвегии узнает, что ты сделал? Ты хоть понимаешь, с кем ты трахаешься?

— Я точно знаю, с кем я трахаюсь, — я заострил свой взгляд. — А ты?

Как только он вышел из моего кабинета, я позвонил Каспиану.

— Пакуй свое дерьмо, любовничек. Мы едем в Айелсвик, — я взглянул на мантию, которую отец оставил на стуле. К черту сроки. — Это дерьмо закончится сейчас.

ГЛАВА 39

Эта история, какой бы она ни была, между мной и Чендлером была как укол морфия. В зависимости от дозы он мог либо парализовать вас, либо убить. Когда я была с ним, ничего другого не существовало, ни боли от смерти матери, ни страха оказаться далеко от дома, ни жжения от предательства отца. Когда я была с Чендлером, я не замечала всего этого.

А потом были моменты, как вчера вечером, когда он отгородился от меня, и сейчас, когда он оставил меня одну в моей комнате, когда мне казалось, что я теряю дыхание от холодной тишины.

Я слышала, как он уходил рано утром, слышала шум воды из душа, потом щелчок двери его спальни, когда он закрыл ее. Потом тишина.

Я как раз собиралась выползти из постели и принять горячую ванну, когда он резко распахнул дверь моей спальни: — Собирай свои вещи. Мы уезжаем.

— Что? — я вскочила с кровати, все еще в майке и пижамных штанах. — Сейчас? — Он дал моему отцу пять дней. Сегодня был четвертый день.

— Опять языковой барьер? — Мудак. Его голос был холодным. Очевидно, мы вернулись к тому, с чего начали. — Я сказал, собирай свои гребаные вещи. — Он стоял ко мне спиной, когда выходил за дверь.

Я хотела крикнуть: «Неужели прошлая ночь вообще ничего не значила?»

На самом деле я крикнула: — Я ни хрена не буду делать, пока ты не скажешь мне, что происходит. Мой отец сделал то, о чем ты просил?