Барин (СИ) - Соловьев Роман. Страница 2
— К кому шел? Домой я шел…
— Никак не признаю я тебя… В Новореченском полсотни дворов, вроде всех знаю… И одежда у тебя чудная…
Я только сейчас заметил что на мужике просторная рубаха и широкие штаны, подвязанные обычной бечевкой. Он протянул здоровенную ладонь:
— Макар Игнатов, мельник.
— Андрей Никитин.
Мужик сразу изменился в лице.
— Никитин… Барин⁈
Он немного отступил и поклонился.
— Простите меня, невежду… не признал я вас…
— Макар, хватит комедию ломать. Какой я тебе барин?
— Столько лет прошло, я вовсе вас не узнал… Вы же уехали совсем юнцом безусым, а теперь вон как возмужали. Тетушку вашу, Екатерину Семеновну, жалко очень… золотой была человек. Во всей губернии такой больше не найти. За своих холопов гранитной горой стояла…
Матвей помог мне приподняться и усадил за стол.
Мебель у мужика странная. Стол, грубо сколоченный из досок, такие же табуретки и почти на треть комнаты — большая беленая печь. Похоже печь и являлась источником гари.
— Барин, у меня по случаю сливовочка имеется. Вы как, уважаете?
— Давай,– махнул я рукой.
Матвей достал из под стола большую бутыль с желтоватой жидкостью, на столе развернул вощеную бумагу с нарезанным салом и двумя горбушками черного хлеба, придвинул две чищенные луковицы и налил пол кружки сливовки. Я выпил и дыхание тут же сперло. Глаза полезли на лоб. Я едва удержал в себе огненную сливовку, выдохнул и закусил ароматным сальцом.
Матвей тоже выпил и откусил сразу половину луковицы, будто яблоко.
— Вот я говорю, за своих крепостных ваша тетушка грудью стояла. К примеру, прошлой осенью приехали в Новореченское рекрутов набирать, может слышали, опять с туретщиной война назревает? Так вот Екатерина Семеновна тогда собрала людей и предложила кто желает — может идти в солдаты, а самолично никого не отдаст. Только двое добровольцев вызвалась. Левка, сын кузнеца и Никола-душегуб… Да что говорить, село наше будто крепость. Когда ваша тетка Богу душу отдала — три дня бабий вой по всей округе стоял…
Меня точно с кем-то путают. Нет у меня тетки в Новореченске. Есть единственная тетя Аня, младшая сестра отца, но она в Курске живет, еще и пятидесяти нет…
— Еще, барин? — с надеждой спросил Матвей и кивнул на бутыль.
— Нет, хватит. Уж больно крепкая у тебя сливовка…
Я почувствовал что горячительный напиток даже немного помог. Грудь почти перестала болеть. Наверняка лошадка едва задела меня, при прямом столкновении я вряд ли сейчас сидел за столом.
— Вот скажи, барин, чему ты научился в своем Петербурге? Какой науке?
— Да я нигде не учился. Только среднюю школу окончил. А в Питере всего один раз был, еще в девятом классе с экскурсией…
— Не понимаю… а где же вы столько лет пропадали?
Нужно валить из этого дома. У мужика, похоже, сдвиг по фазе. Чушь несет, да еще барином меня обзывает.
— Ладно, спасибо за угощение. Пойду я.
Матвей резко приподнялся;
— Пойдемте. Доставлю вас в имение в цельности и сохранности.
Мы вышли из избы и тут я обомлел…
Город исчез, будто растворился в утренней дымке. Я стоял на краю небольшой деревушки с бревенчатыми домиками и плетнями вместо заборов. По широкой улице с гоготом важно шагали горластые гуси, вытянув длинные шеи. Мимо прошла темноглазая полноватая женщина в длинном платье, с платком на голове. Она чуть заметно улыбнулась. За домами шумели высокие тополя.
— Барин! — окликнул Матвей и показал на небольшую повозку с черным, как крыло ворона, конем.
— Где мы?
— В Новореченском…– удивился Матвей и помог мне сесть в повозку. Боль в груди все же ощущалась. Я осторожно расстегнул рубашку и обнаружил огромный неприятный синяк.
— Вот скажи, барин, какие там бабы в столице? Наверно сладенькие, корсеты носят, рейтузы… духи французские… Многих оприходовал?
Я молчал, потому что был в ступоре. Что происходит?
Мы медленно ехали по селу, а я недоуменно озирался вокруг. Похоже на декорации к фильмам девятнадцатого века. Может здесь и вправду кино снимают?
Старик в картузе семенил по улице, неуклюже шаркая ногами. Он остановился и окликнул Матвея:
— Далече?
— Барин вернулся!– гордо ответил Матвей, кивнув на меня.
Старик тут же услужливо снял картуз и слегка поклонился.
Все это напоминало странный сон. Когда проехали село и поднялись на небольшой лысый холм, я вздрогнул от неожиданности. На берегу реки стоял двухэтажный особняк из красного кирпича, так знакомый еще с детства. В этом старом, давно заброшенном доме, мы мальцами играли в «войнушку», сбежав с уроков. А когда рухнула крыша особняка, взрослые настрого запретили туда подходить, пугая привидениями. Дом окончательно разобрали уже в середине нулевых. Строители говорили, если бы отремонтировали кровлю — особняк точно еще лет сто простоял, но живописный участок у реки понадобился важному чинуше из города…
Сейчас особняк выглядел вполне обжитым. Во дворе виднелись еще несколько небольших каменных и деревянных построек, а двор обнесен высоким зеленым частоколом. На берегу обваловка из огромных камней, небольшая деревянная пристань и лодочка.
Повозка остановилась у калитки и тут же протяжно залаял пес.
— Свои, Мордан! — усмехнулся Матвей и обернулся.– Вот и приехали, барин…
Из калитки медленно, слегка прихрамывая, вышла старуха лет семидесяти, в толстой вязанной жилетке и юбке до земли. Она прищурилась, глядя на меня и медленно растянула краешек века пальцем. Так обычно делают очень близорукие люди.
— Что, не признала, тетка Ефросинья? — заливисто рассмеялся Матвей.– Хозяин вернулся!
Я спрыгнул с повозки.
Старуха покачала головой, что-то пробормотала и вернулась во двор.
— Совсем у бабки крыша поехала,– усмехнулся Матвей.
Из калитки выскочил седой краснощекий мужик в черном картузе, а следом огромный бородатый амбал. Такой здоровенный, что я, сам не ожидая, слегка попятился назад.
— Прохор Петрович, не признали? — улыбнулся Матвей.– Батюшка наш, Андрей Никитин из Петербурга вернулся.
— Господи праведный…– седой тут же снял картуз и слегка поклонился, приложив правую ладонь к груди.
Великан сначала застыл как истукан, но тут же поклонился до самой земли.
— Батюшка, а мы вас только к Троице ждали… — пробормотал седой и прослезился. Он толкнул здоровяка локтем в живот.– Что стоишь, оглобля, беги к Аглашке, пусть стол накрывает…
Великан развернулся и поспешил к серой постройке.
— Прохор Петрович,– пролепетал Матвей.– С барином по дороге беда приключилась. Ванька Кочубей его на лошади зацепил. Надобно фельдшеру осмотреть.
— Вот разбойничья душа! А фельдшер как раз у нас, кофию кушает…
Седой бросил Матвею монетку, которую мельник ловко поймал. Матвей кивнул мне и тут же запрыгнул на козлы. Встряхнул вожжами и повозка понеслась обратно в село. Прохор осторожно взял меня под руку и завел во двор. Огромный лохматый пес покосился и тут же полез в будку. Посреди двора стояла деревянная беседка, увитая диким виноградом. К особняку вела широкая дорожка из брусчатого камня, вдоль забора кусты смородины и шиповника.
Мы вошли в особняк и очутились в просторном полутемном холле. Из комнаты выглянул низенький толстячок в круглых очках. Он почесал лоб, и наконец, показался во всей красе. Совсем небольшого росточка, весь кругленький, даже щеки такие, будто бы он их постоянно надувает.
— Митрич, барин из столицы вернулся! — радостно сообщил Прохор.
Толстячок застыл и тут же растянул губы-сардельки в улыбке. Он слегка пошатывался, и я догадался, что фельдшер пьян. Да и от Прохора тоже несло перегаром.
— Осмотреть барина нужно, лошадь на дороге чуть не зашибла… опять этот дурак Кочубей…
Толстячок тут же сосредоточился и будто мгновенно протрезвел. Он завел меня в небольшую комнату и показал на диванчик:
— Ложитесь, Андрей Иванович.
— Я… Андрей Сергеевич…
Фельдшер приоткрыл плотные шторы, в комнате стало светлее.