Сабля, птица и девица (СИ) - Зубков Алексей Вячеславович. Страница 56

Вольф вздохнул.

— Вспомни дворец султана, — сказал он.

— Вспомнил.

— Где, по-твоему, бабе легче живется? В гареме, в теплом краю, в каменном доме, где и покормят, и напоят, и хоть каждый день в бане мойся. Или в избе, где ни свет, ни заря вставай работать. Где не мать, так свекровь неволит. Где не каждый день хлеб на столе.

— Мы про красавиц говорим. Они не из избы, которая по-черному топится. Они или из дворянок, или священника дочки, или купеческие. Из светлого терема со служанками.

— Хорошо. С другой стороны зайду. Султана вспомни.

— Вспомнил.

— Повелитель половины мира. Для любой невесты завидная партия. Хоть для княжны. Помнишь, что Станислав Болцевич про Меднобородого сказал?

— Помню. А ты помнишь? Что за короля, хоть и нехристя, дочь отдал бы. Но строго законным браком. А у нас что выходит? Девушку из хорошей семьи в срамную прислугу? Тот же Станислав готов был душу продать, но такого позора не допустить.

— Хорошо. С третьей стороны зайду. — Султан пусть не молодой, но красивый, на здоровье не жалуется. Глаз-алмаз, из лука через двор в ступеньку лестницы попадает. Мудрый, его весь мир уважает, даже те, кто ненавидят. Не злой, справедливый. Нас вот отпустил. Султан — завидный жених не только потому, что на троне сидит. С первого взгляда влюбиться можно и не отходить. Таких бабы любят от души, не за деньги. И старшая жена у него русская.

— Ну… Скорее да. Предложить не грех. Но сердцу не прикажешь.

— Тогда вспоминаем дальше того же Станислава. Как ты ему говорил, помнишь? У нас перед султаном обязательства есть, а у девицы их нет. Захочет бежать — пусть бежит. Но в благодарность нам за свободу пусть хотя бы посмотрит на славный город Истанбул и на завидного жениха — султана. Нет так нет. Передадим ее из рук в руки, а там только собралась.

— Ты думаешь, можно просто взять и сбежать из гарема?

— Умеючи, можно. Мы же сбежали. Ну, почти.

— Девица, которая умеет бегать, уже бы давно и от хана сбежала.

— Хорошо. Мы ей поможем сбежать из Сераля. Так согласен?

— Согласен.

26. Глава. Девица

На следующий день Ласка договорился о встрече в буза-хане со старшим ханским евнухом. Буза-хана это по-крымски трактир или таверна, где кроме всего прочего подают бузу — умеренно хмельной напиток из злаковых зерен, но, в отличие от пива, без хмеля.

Вопреки традиции, нос у старшего евнуха оказался без прожилок, этакой малороссийской бульбой, а щеки гладкие. По одежде же он совершенно точно выглядел как евнух и определенно, он в гареме не горшки выносил. Говорил по-татарски Ибрагим совершенно свободно, но по-русски охотнее.

— Салям алейкум!

— Ваалейкум ассалям!

По-восточному неторопливо откушали плова, попили бузы и только потом перешли к делу. Ласка сам представился Иваном из Истанбула, а о том, какого он рода-племени, и о русском прозвище решил умолчать. Мало ли как тут к московитам относятся. Что в Истанбуле кроме Патриарха Константинопольского есть немало и простых христиан, знали все, даже крымский евнух.

Вольфа представил как попутчика-купца из Священной Римской Империи. Ибрагим словосочетание «священная римская империя» слышал, но понятия не имел, где конкретно в Европе такая страна находится, и какой язык родной для ее подданных.

— Есть у нас в гареме наложница, которую я купил для покойного Саадет-Герая, — сказал Ибрагим, — Как зимой еще купил, так и храню со всем бережением. Добыча с последнего набега, из которого Саадет не вернулся. Хан похвалил, хороший подарок сказал. Сначала ждали, пока Саадет вернется. Потом ждали, пока приедут за выкупом. Дождались вестей, что лежит убитый под Тулой. Вот и девицу уже бы можно куда-то к другому делу пристроить, но к хану ее вести старшие жены не велят. Потому я бы и продал занедорого.

— Красивая? — спросил Ласка.

— Очень красивая! Такая красивая, что не будь я евнух, сам бы женился. Красавица — кровь с молоком. Фигура как часы песочные. Очи черные, личико белое, щечки румяные, бровки полумесяцем, реснички взлетают, губки пухленькие. Косы толщиной в руку, фигура как у султан-ханум в молодости. В глаза взглянешь — утонешь. Походка ровненькая как по ниточке…

— Почему продаешь? — спросил Вольф.

— Такая красавица даже на рынке сразу после набега стоит не меньше двадцати тысяч акче. Сейчас ей красная цена сорок тысяч, — Ибрагим сделал вид, что вместо «почему» услышал «почем».

— Пять крымских акче это один османский акче? — спросил Ласка.

— Примерно так.

— А восемьдесят османских акче это один золотой дукат, — сказал Вольф.

— Сто дукатов? Да ты в своем уме? — возмутился Ласка, — Побойся Аллаха!

— Люди говорят, Аллаха бойся, а сокровищами не разбрасывайся. Говори свою цену.

— Десять, — Ласка знал восточные правила торговли. Он понимал, что десять это заведомо неприемлемая цена для продавца и понимал, что продавец понимает, что покупатель, если он в своем уме, на самом деле готов заплатить больше.

— Вот ты торгуешься, а еще ее не видел, — Ибрагим не стал с ходу снижать запрошенную цену. Плохой знак.

— Как же я ее увижу, если она у хана в гареме, — Ласка в ответ не стал повышать.

— Давай, ты посмотришь и скажешь, стоит она ста дукатов или нет.

— Я тебе сразу скажу, что не стоит.

— Тогда скажи, сколько ты готов заплатить, и я подумаю.

Вот же хомяк киевский.

— Я против, — сказал Вольф, — Даже десять дукатов вслепую не давай. Никаких сделок, пока купец товара не видит.

— У вас дукаты-то есть? — спросил Ибрагим, — Или так, шутки шутите?

— Есть, — ответил Ласка.

— Хочешь посмотреть товар, покажи деньги.

Ласка достал из-за пазухи подвешенный на шнурке вокруг шеи увесистый мешочек с золотом. Вольф перехватил его руку, смял кошель, растянул горловину. Ибрагим взглянул внутрь, и морщины недоверия на его лице заметно разгладились. Вольф затянул горловину и закинул мешочек обратно Ласке в ворот рубашки. Наверное, такие люди, как Ибрагим, способны оценить, сколько золота в кошельке, если это от них специально не скрывать. Но тут, как ни крути, все плохо. Подумает, мало — не станет и товар показывать. Подумает, много — цену заломит, зная, что покупателю по средствам.

— Хорошо-хорошо. Завтра увидите. Я ее приведу на базар платья мерять. Серьезному мужчине в женские лавки нельзя, — Ибрагим взглянул на Вольфа, — А евнуху можно. Вот наш молодой друг худо-бедно сойдет, если его переодеть. Хотя любой скажет, что ты никакой не евнух, но девица нашего брата много не видела и понять не должна.

— Думаешь? — Ласка посмотрел на Вольфа.

— На меня не смотри, — ответил Вольф, — Я в евнухах не разбираюсь.

— В общем, ты понял? — спросил Ибрагим, — Смотреть будешь один. Я тебе принесу на базар костюм евнуха. Переоденешься, не выходя на улицу. Девицу посмотришь во всей красе. Потом обратно переоденешься и поговорим.

— Она скандал не устроит, когда увидит, что я не евнух? — спросил Ласка.

— Другая бы устроила. Эта не должна, — ответил Ибрагим.

— Не должна или не устроит?

— Да пес ее, бабу, знает.

— Если скажешь, что красивая, дальше я могу торговаться, — сказал Вольф по-немецки, чтобы Ибрагим не понял.

— Давай так, ответил Ласка, — По рукам. Смотрины завтра?

— Завтра, — кивнул Ибрагим.

Ибрагим провел покупателя в женскую часть базара, где жены и дочери крымской знати покупали себе дорогие ткани на одежду. Лавочники здесь сидели на коврах под навесами снаружи, а их жены наперебой приглашали покупательниц на примерку, в дома, где свет падал из высоких окон, чтобы никто не подглядывал, даже случайно проходя мимо.

— Вот, уважаемый, из самого Истанбула к нам гость приехал, — сказал Ибрагим хозяину лавки, пожилому греку с хитрым лицом.

— Этот? — грек скептически посмотрел на Ласку, — Не похож на турка. Больше на русского смахивает.