Конец заблуждениям - Кирман Робин. Страница 16

Они прибыли в его скромный, унылый семейный дом в полдень, как раз к обеду. Миссис Леви принесла тарелки с зеленью, хлебом и салатом из тунца, и какое-то время, пока они ели, все вели себя наилучшим образом. Мать Дункана задавала в основном вежливые вопросы, которые могла бы адресовать любому из друзей своего сына.

Тем не менее даже во время этого обмена мнениями его мать нашла три возможности заметить, что Рейнхольд – немецкая фамилия.

– Никогда не считала своего отца немцем, – сказала Джина в первый раз. Во второй раз: – Он американец, смесь.

В третий раз мисс Леви обратилась уже к Дункану:

– Должно быть, изначально было Рейнгольд [11], как в опере, верно, Дункан?

– Я не знаю, мам. Понятия не имею.

Хотя вопрос был риторическим. Очевидно, что фамилия его девушки была созвучна названию оперы Вагнера, а Вагнер был единственным композитором, которого Дункану запрещали играть в доме. И теперь его мать намеревалась передать аналогичное сообщение о Джине – этой девушке здесь не место, – которое та, естественно, уловила.

Как ему было стыдно за трайбализм своей матери, как ему было обидно за Джину! Но как ни странно, девушка оставалась невозмутима. Она сохранила самообладание, как бы его мать ни пыталась спровоцировать ее, например, спрашивая о политических взглядах: следила ли она за случаями насилия в Германии, нападениями на иммигрантов? Сохраняла ли она тот же глупый оптимизм по поводу воссоединения этой страны, что и президент Буш?

– Я вообще за свободу, – ответила Джина, – и для Восточной Германии, и для Нью-Джерси тоже.

В этот момент она улыбнулась Дункану, и он понял, что сейчас самое время сделать то, что он должен сделать: дать своим родителям понять, что он не собирается поступать в юридическую школу или делать карьеру в сфере финансов.

– Джина – танцовщица, – объяснил Дункан, медленно подходя к своему признанию. – Она очень талантлива, достаточно, чтобы стать профессионалом. После окончания школы она переедет в Нью-Йорк.

– Звучит чудесно, – произнесла миссис Леви, хотя в ее голосе не было энтузиазма. – Однако это довольно сложная задача, не так ли? Жизнь в искусстве. Думаю, для этого нужен партнер, занимающийся чем-то солидным.

– Я об этом не задумывалась, – спокойно сказала Джина.

– Ну, тогда я надеюсь, что у твоей семьи есть деньги, – настаивала женщина.

– Эстер, – с другого конца комнаты вмешался отец Дункана.

Джина посмотрела на него, однако мать Дункана продолжила, не обращая внимания:

– Фраза «художник всегда голоден» существует не просто так.

– Да, у моей семьи есть немного денег, – просто подтвердила Джина, – и я не отрицаю, что это дает мне определенную свободу. Но эта свобода может принадлежать и Дункану тоже. У него экстраординарный талант. Я знаю, что родители не всегда замечают то, что очевидно для окружающих, а уж они-то рассмотрели талант вашего сына, миссис Леви. И, разумеется, я тоже и поэтому намерена сделать все, что в моих силах, чтобы поддержать его. Я хочу помочь ему.

– Помочь ему? – Выражение лица матери Дункана стало мрачным. – И зачем тебе понадобилась помощь этой девушки, сынок?

– Не знаю… То есть я имею в виду, что мы поддерживаем друг друга, вот и все. В том, что мы действительно хотим делать. – Вот оно! Он обязан это сказать, хоть это и разобьет сердце его матери. – Я тут подумал – хотя это не означает, что я навсегда исключу финансы из своей карьеры! – но я бы хотел провести свой первый год после окончания учебы, пробуя свои силы в сочинительстве. Посмотреть, смогу ли я сделать карьеру композитора.

Лицо миссис Леви побледнело. Дункан внимательно смотрел на нее: волосы, которые она отказывалась красить, преждевременно поседели, между бровями глубоко залегли морщинки беспокойства. Она была так же отмечена жизнью и так же закалена ею, как Джина была безупречна и эластична.

В эту минуту он не мог не почувствовать жалости к своей матери и некоторого раскаяния за то, что сделал. Дункан понимал, с каким страхом она цеплялась за свою идею безопасности, каким испытанием в ее собственной жизни оказался путь к этому ощущению. И вот он отвергает это, ее с трудом заработанную мудрость и все усилия, которые она приложила, чтобы дать ему душевное спокойствие, которого у нее никогда не было.

– Я знаю, ты разочарована, мама, но я понимал, что ты заслуживаешь знать, как обстоят дела. После окончания школы мы с Джиной переедем в Нью-Йорк, и я попытаюсь зарекомендовать себя как композитор.

– Это она тебя надоумила?

Мать потребовала ответа в жесткой форме, и Дункан мгновенно разволновался:

– Н-нет, это не ее идея. Это то, что имеет смысл для меня, то, что мне подходит. Она просто помогла мне увидеть это. Мы пришли к этому вместе.

– Нет-нет, – миссис Леви покачала головой. – Я не верю, что ты хочешь именно этого.

Дункан почувствовал, как на него накатывает гнев, разочарование заставило его огрызнуться на мать чуть ли не в первый раз в жизни:

– Откуда тебе вообще знать, что я когда-либо хотел, черт возьми?!

После такого выпада он испугался, что его мать сломается, но она удивила его в тот день. Без слез или театральности, сидя спокойно, она откликнулась:

– Ты прав, Дункан, ты прав. Это моя вина, что ты не можешь сделать выбор сам и что ты позволяешь этой девушке делать его за тебя.

– Я сам выбираю за себя!

Дункан хотел быть решительным, но его голос звучал по-детски обиженно, он говорил совсем не тем твердым, мужественным тоном, на который он надеялся в присутствии Джины.

– Если ты хочешь взбунтоваться, – продолжала его мать, – я могу это принять. Я понимаю, что я стара и запугана. Но вот что я думаю: я не дура, и есть некоторые вещи, которые я прекрасно вижу. – Миссис Леви почти незаметно перевела взгляд на Джину, затем снова на своего сына. – Она из привилегированной семьи, ее окружали люди, которые позволили ей жить в мечтах. Если ты уступишь тому, чего она хочет, ты просто окажешься с ней в такой же мечте, отрезанный от своего истинного потенциала и от того, кем ты мог бы стать. Я могу сказать прямо сейчас, чем все закончится. Ты будешь тащиться за ней, а она никуда тебя не приведет. Однажды ты посмотришь назад и поймешь, что пропал.

Дункана потрясли эти слова, однако затем он посмотрел на Джину и увидел ее, такую маленькую и в то же время такую огромную, полную уверенности, с горящими глазами и раскрасневшимися щеками, как на пропагандистском плакате: образец здоровья, жизненной силы и надежды.

Дункан почувствовал, как ее смелость наполнила его, заставив броситься во взрослую жизнь без каких-либо гарантий безопасности. Он был бы безрассудным и целеустремленным; он бы добивался того, чего хотел, независимо от того, страдал ли он или другие из-за этого. Иметь Джину рядом, чтобы она гордилась им, – вот что было важно. С какими бы трудностями они ни столкнулись, он был готов смириться, потому что она была той, кто спас его от осторожного и скудного существования, кто научил его, что значит быть живым.

– Ну что ж, значит, я пропаду, – сказал он, глядя матери прямо в глаза. – И если я пропаду с Джиной – я пропаду счастливым.

Глава пятая

Джина

Санта-Фе, Нью-Хейвен, Нью-Йорк, 1971–1990

Если детство Дункана было омрачено изоляцией и ограничениями, то детство Джины определило изобилие благ и внезапная потеря. Она выросла в достатке, в спокойном, залитом солнцем Санта-Фе. Ее самыми теплыми детскими воспоминаниями были танцы на заднем крыльце семейного дома, где ее родители ставили пластинки, а Джина раскачивалась и кружилась между стульями, кустами и цветами, под шпалерой с виноградными лозами и гигантским бумажным фонарем, напоминающим ей луну.

Казалось, в этом доме всегда играла музыка, доносившаяся из скульптурной студии, куда Джина приходила танцевать, наблюдая за собой в стоявшем на полу зеркале в позолоченной раме, пока ее мать работала.