Конец заблуждениям - Кирман Робин. Страница 35

– Ты тоже заслужил, – возразила Джина, пытаясь прижаться к нему, но Дункан отстранился.

– О, ну, вполне возможно, так оно и есть. Но, думаю, не стоит ждать, что меня будут любить все.

– Я люблю тебя! – воскликнула она. Тут он внимательно посмотрел на нее, и по его телу пробежала дрожь.

– Очень надеюсь на это.

– Ты сомневаешься?

С какой стати ему сомневаться? Дункан считал, что это событие каким-либо образом повлияет на связь между ними?

– Я не завидую, – объяснил он. – Честно говоря, я ужасно рад твоему успеху! Сильнее, чем радовался бы своему. Я просто иногда волнуюсь. Я не уверен, что настолько же подхожу для этого, и если я не…

– Чушь! Если критики этого не видят, это еще ничего не значит. Зрители видят. Я вижу.

– И я ценю это, действительно ценю. Но я просто говорю об этом, потому как знаю, что у тебя есть определенное представление обо мне, о нас. Я имею в виду, если в конечном итоге все пойдет не по плану…

– Все пойдет по плану, – отрезала Джина, почувствовав внезапное желание прекратить дискуссию. – Сейчас ты просто разочарован.

– Я могу справиться со своим разочарованием, – произнес Дункан с легким вздохом. – Это ты переживаешь за меня.

Ему не стоило волноваться, Джина пыталась успокоить его, чувствуя, что допустила ошибку. Ей следовало бы сказать ему, что его успех или неуспех не имеет для нее значения, что она хотела этого, только чтобы он был счастлив, просто она не знала, как это высказать, чтобы он окончательно не потерял надежду.

Когда три недели спустя ее пригласили в Вену для участия в крупнейшем танцевальном фестивале Европы, она испытала момент похожего страха. Казалось, что ее успех на фоне его неудач и впрямь мог вбить клин между ними. Ей потребовалось несколько дней, чтобы рассказать Дункану о приглашении, и она тут же заявила, что они должны совершить эту поездку вместе. Вена являлась центром классической музыки, и на этот фестиваль и на следующий за ним Зальцбургский съедутся люди со всего мира: композиторы, дирижеры, меценаты. Поездка туда была бы Дункану очень полезна.

– Что мне сейчас действительно нужно, так это разобраться с арендой, – возразил Дункан. – Но ты поезжай, ты обязана. Это прекрасная возможность.

В течение недель, предшествовавших ее отъезду в Вену, хотя Дункан делал вид, что все в порядке, Джина чувствовала, что между ними что-то изменилось. Если раньше, когда она просыпалась и видела Дункана, уходящего в квартиру Блейка, он обязательно целовал ее на прощание, то теперь, когда она просыпалась по утрам, Дункана уже не было. Действительно ли он писал музыку или просто решил избегать ее? Большую часть месяца она была так отвлечена выступлениями в церкви трижды в неделю вдобавок к ежедневным репетициям перед Венским фестивалем, что едва могла хорошенько подумать об этом. Это показалось актом милосердия, когда за неделю до ее отъезда в часовне возникли проблемы с электричеством всего за час до занавеса, и представление пришлось отменить. Джине дали выходной, и она поспешила домой, чтобы насладиться временем с Дунканом.

Однако когда она добралась до своей квартиры, Дункана там не оказалось. Вместо него она обнаружила Блейка, растянувшегося на ее кровати и читающего «GQ».

– Джина? – Блейк лениво поднял глаза, выглядывая из-за перил. – Тебя здесь быть не должно.

– Меня? В моем доме? Ты ничего не перепутал?

Блейк ухмыльнулся, перекинул ноги через лестницу и надел свои мокасины. Увидев его, Джина сразу вспомнила о его прохладном отношении всякий раз, когда им с Дунканом приходилось ночевать в их комнате во времена учебы в Йеле. У нее никогда не было никаких иллюзий, что она нравится Флурною. До того, как она появилась, Блейк с радостью пытался переделать Дункана по своему образу и подобию: одалживал ему свою дорогую одежду, водил на пьянки, практически сделал из него бабника.

Дункан вышел за рамки всего этого, как только встретил ее, но Блейк не изменился – ходил по клубам четыре вечера в неделю, цеплял девушек, которые были слишком пьяны, чтобы ехать ночевать домой. Джина предположила, что Блейк скучал по Дункану – единственному, к кому он не относился как к простому знакомому. Он явно не мог смириться с тем, что товарищ остепенился и больше не интересуется той жизнью, которую вел Блейк, работающий в рекламе, общающийся с руководителями и командующий креативщиками – такими же людьми, как она и ее друзья, которые никогда не были о нем высокого мнения и к которым он относился с презрением.

– Дункан пользуется моей квартирой, поэтому сказал, что я могу воспользоваться его.

Джина не понимала, зачем Дункану идти к Блейку в такой час.

– Он сейчас что-то пишет?

Блейк покачал головой и скрестил руки на груди.

– Не думаю, что я могу тебе рассказать.

Конечно, Блейк хотел вызвать у нее худшие подозрения, она понимала это, и ей не хотелось поддаваться им.

– Ну, я могу позвонить тебе домой и спросить, чем он занимается.

– Нет-нет! Не делай этого, ты все испортишь.

– Испорчу что?

– Только между нами.

Джина поколебалась, прежде чем согласиться, не уверенная, что захочет хранить такой секрет. Но вместе с тем она не собиралась прерывать Блейка или вытягивать из него правду.

– Хорошо, это останется между нами.

– Он ужинает со своими родителями, – наконец признался Блейк. Ей потребовалось мгновение, чтобы осознать смысл этого заявления и поместить его в контекст. С тех пор как они переехали в Нью-Йорк, родители Дункана ни разу не навестили их, несмотря на то, что находились всего в нескольких минутах езды. Она несколько раз поднимала этот вопрос – почему Дункан скрывает их положение, стыдится той жизни, которую они ведут?

«Просто оно того не стоит, – отвечал Дункан. – Поверь, она придерется к каждой мелочи. Лучше держать ее на расстоянии. Пока она продолжает осуждать и отвергать – она не может быть частью моей жизни».

Джина так гордилась им в тот момент! И как же ее задело то, что он лгал, и на самом деле сейчас мать была частью его жизни, а она – нет. Девушка посмотрела на Блейка, который застенчиво улыбался, заправляя прядь гладких светлых волос за ухо. Единственная причина, по которой он вообще поведал правду, заключалась в том, что он прекрасно знал: это причинит ей боль.

– Ты злишься на него, – заключил Блейк. – И он, очевидно, знал, что ты будешь злиться. Вот почему он не хотел тебе говорить.

– Если бы он сказал мне, я бы не злилась. – Она почувствовала желание прояснить ситуацию, хотя именно Дункан, а не Блейк, понимал, что́ имеет значение. – Я расстроена, потому что он думает, будто ему нужно лгать.

– О, тебя это удивляет? – усмехнулся Блейк. Джина понимала, что он дразнит ее, но, тем не менее, ей не терпелось узнать от его ближайшего союзника, что могло означать поведение Дункана. Блейк уставился на нее в ответ, его самодовольное красивое лицо с по-мальчишески красными щеками, обычно такое невыразительное, теперь оживилось эмоциями, его преданностью Дункану и антипатией к ней. – Он так отчаянно нуждается в твоем одобрении, что не может быть честным. Ты же знаешь его, знаешь его историю. Он просто делает то, что делал всегда, находясь в плену чьего-то представления о нем. Чем ты отличаешься от матери, которой он сейчас лжет?

Нет, она была другой! С какой стороны ни посмотри. И все же – заманивал ли Дункан себя в ловушку жизни с ней, как дома заманила в ловушку мать? Был ли он просто повторением старого образца, ограничивая свою свободу, чтобы сделать ее счастливой, делая то, что она хотела от него, не задумываясь, не пытаясь понять, чего хотел именно он?

Джина никогда не возражала против компромиссов, на которые они вынуждены идти. Тявкающие собаки и крысы были вещами, над которыми они будут смеяться однажды, когда станут старше и устроятся получше. Изрядный дискомфорт казался частью острого ощущения молодости и богемы большого города, и Джина надеялась, что Дункан чувствовал то же самое. Хотя следовало признать: она не была уверена, когда изредка перехватывала скрытный, угрюмый взгляд или время от времени видела пробегающую по его лицу мрачную тень. Беспокоился ли он, что это навсегда останется его уделом? Его родители предоставили ему кучу возможностей – и вот теперь он так бездарно упускает свой шанс на комфортную жизнь. Мог ли он так считать? Неужели он просто притворялся, что доволен, делая это только ради нее?