Армия короля Франции (ЛП) - Элари Ксавье. Страница 51

Всегда ли приказы короля выполнялись? В отсутствие документов неизвестно, было ли выполнено решение Филиппа III о наложении штрафа на не явившихся в армию вассалов. Однако в течение следующего царствования счета бальяжей и сенешальств показывают, что указы, в которых король приказывал своим офицерам преследовать не явившихся по вызову вассалов, выполнялись. Среди выдержек из отчета о бальяжах Франции за Вознесение 1298 года есть строка о расходах, понесенных "для принуждения дворян к явке в армию" (это была первая армия для Фландрии в 1297 году). В 1299 году Жерар де Конде, один из королевских клерков, составил сводный отчет о различных субсидиях, взимаемых в бальяже Ко: в него вошли суммы, собранные в виде штрафов с дворян, которые не захотели явиться в армию. Штрафы были небольшими (от 4 до 20 турских ливров), но, даже если они и были небольшими, их платили неохотно и для их взыскания иногда приходилось посылать королевских сержантов. И это является доказательством того, что в некоторых случаях на дворян приходилось оказывать давление, чтобы заставить их служить в армии [359].

В трудные годы после Куртре король и его офицеры находились в менее благоприятном положении, чем в дни успеха. Осенью 1302 года одной из первых мер, принятых королем по возвращении из Фландрии, было наложение штрафов на тех, как дворян, так и недворян, которые, хотя и имели достаточный доход, не явились для несения должной службы. На практике, однако, политический реализм зачастую брал верх. Например, по просьбе графа Родеза Филипп Красивый отменил штрафы наложенные на его вассалов, за то, что они не явились во Фландрскую армию. Поскольку для отмщения за поражение при Куртре приходилось делать все возможное, особенно важно было сохранить верность баронов, рыцарей и оруженосцев, даже ценой прощения уклонившихся от службы арьер-вассалов [360].

Королевская харизма

Не следует забывать о роли принуждения в успешной мобилизации рыцарства вокруг короля. Однако, если и применялась форма принуждения, требования сменяющих друг друга королей, похоже, в целом принимались. Лишь в конце правления Филиппа Красивого и во время правления Людовика X обострившаяся борьба с баронскими лигами, стала выходить за рамки отдельных случаев. До этого дворяне проявляли удивительную лояльность. Принцы, герцоги и графы окружали короля во всех его походах. После восстания в 1272 году Роже-Бернар III, граф Фуа, стал одним из столпов капетингской военной системы на Юге, особенно во время Аквитанских войн. Мелкое и среднее рыцарство преобладало в королевских армиях, куда бы они ни направлялись. В конце XIII века унизительные эпизоды, которые запечатлелись в памяти людей несколькими десятилетиями ранее, казались устаревшими: кто еще осмелился бы угрожать королю оставить армию после завершения сорокадневной службы, как это сделал граф Шампани с Людовиком VIII и несколько баронов с молодым Людовиком IX? Напротив: если принять во внимание логистические требования и, в частности, проблемы снабжения, которые ограничивали количество воинов, которых можно было собрать, то король Франции даже в худшие времена никогда не испытывал трудностей с тем, чтобы собрать достаточную для ведения войны армию, хотя численность, конечно, являлась лишь одним из условий успеха.

Однако страх перед бальи не объясняет всего. Необходимо постулировать реальную приверженность рыцарства начинаниям королевской власти. Особенно это касается, конечно, рыцарей из королевского домена, а именно, Иль-де-Франс, Нормандии, Пикардии, Орлеанне, Берри, Турени. Во многих случаях служба королю была семейной традицией, которая продолжалась в течение нескольких поколений. Около 1300 года статус вассала короля, через владение фьефом или фьеф-ренту (то есть ежегодную пенсию, выплачиваемую деньгами в обмен на исполнение повинностей), сильно обязывал семью к верности. Понятно, что в остальной части королевства фигура короля была более отдаленной, и что местные бароны могли иметь большее значение. Во Фландрии дворяне колебались между королем и графом, но в Аквитании они, похоже, были сильно привязаны к Эдуарду I. На Юге влияние короля Арагона все еще присутствовало при Филиппе III, о чем свидетельствует заговор, организованный виконтом Нарбонским в 1282 году; однако с 1297 года Филипп Красивый смог вызывать баронов и дворянство Юга во Фландрию [361].

Очень прочные отношения с королем объясняют, по крайней мере отчасти, удивительную лояльность дворян по отношению к нему. Коронованный и помазанный священным елеем на царство в Реймсе, король Франции был особенным человеком. Но он также был существом из плоти и крови. Рыцари, прислуживавшие ему при Дворе, ежедневно общались с ним. Он постоянно объезжал старые владения своих предков, где находились его самые преданные вассалы. Несколько раз в год король посвящал в рыцари молодых дворян. Личное отношения, связывающее короля и его рыцарей, невозможно переоценить. Приняв командование своими армиями лично, Людовик IX и Филипп III показали, что они были первыми рыцарями среди равных. С этой точки зрения даже катастрофа смогла парадоксальным образом выглядеть как триумф. Одной из самых сильных сцен, описанных Жуанвилем, является поражение армии крестоносцев в Египте в апреле 1250 года, когда измученный, верхом на простом ронси, без доспехов, король спасается от сарацин, которых сдерживает единственный рыцарь, Жоффруа де Саржин. В представлении Жуанвиля, этот эпизод, отнюдь не подрывает харизму королевской особы, а наоборот, способствует ее укреплению. Остальная часть истории у Жуанвиля, как и у агиографов Людовика IX, преследует туже цель. Находясь в плену король сохраняет постоянную твердость духа, например, когда отказывается посвятить в рыцари сарацина, заявив, что рыцарем может быть только христианин. Как глава армии, Людовик IX чувствовал большую ответственность перед теми, кто последовал за ним за море ("его народ", по выражению хронистов, в глазах которых в крестовом походе участвовал весь христианский народ). В Египте король настоял на полной выплате выкупа из казны, который требовали сарацины за пленных крестоносцев (500.000 турских ливров), а сдача Дамиетты стала ценой его собственного освобождения. В Карфагене рассказы о его смерти повествуют о том, что он молился о спасении крестоносцев, которых он привел в Тунис [362].

В этом вопросе, как и в других, Филипп Красивый не следовал практике своих предшественников. До 1302 года он возглавлял армию лишь однажды, весной 1297 года — и быстро оставил руководство операциями Роберту д'Артуа и Карлу де Валуа. Личное мужество короля никогда не подвергалось сомнению, так в 1285 году, во время Арагонского крестового похода, он действовал в авангарде. Его отношение к личному руководству армией было в какой-то степени результатом увеличившегося числа кампаний, ведь Филипп не мог быть везде и сразу. Но, вероятно, оно отражает намерение Филиппа Красивого изменить образ государя, защитив его от опасностей военной экспедиции. Людовик VIII, Людовик IX, Филипп III: три короля, предшествовавшие ему, умерли во время военных походов. Оставаясь в стороне от военных действий, Филипп Красивый намеревался сохранить престиж, связанный с королевской персоной, осуществляя общее руководство. Более того, когда произошла катастрофа при Куртре, в повестках в армию, которые канцелярия разослала по всему королевству, настаивалось, что король лично поведет армию. Личное участие Филиппа Красивого в кампании было искусно инсценировано и помогло еще больше драматизировать ситуацию. Как кто-либо мог отказаться следовать за королем, если сам государь подвергался опасностям похода? При Монс-ан-Певель, во время сражения, Филипп, окруженный фламандцами оказался в опасной ситуации. Несколько его рыцарей и слуг пали защищая его и впоследствии все хроники вспоминали и об опасности, которой подвергся король, и о жертвах, принесенных его преданными людьми. После победы Филипп Красивый также увеличил число паломничеств к святыням и пожертвования церквям королевства. Так Нотр-Дам-де-Пари он преподнес конную статую самого себя в образе рыцаря. Король, безусловно, действовал по убеждению. Но за таким проявлением благочестия, вероятно, скрывался и иной мотив. Все в королевстве должны были знать, что король лично принял участие в битве и что Бог и Дева Мария спасли его от опасности [363].