Отель «Нантакет» - Хильдебранд Элин. Страница 29

Она поднялась по ступенькам, ведущим ко входу в отель, стараясь выглядеть словно приехавший туда гость. Однако ее выдавал дресс-код. Адам, стоя за своей стойкой, прокомментировал ее появление:

— Выглядите как бездомная богачка.

Алессандра промолчала.

Она представила, как Майкл сейчас усердно убирался дома: избавлялся от ее волос, вытирал отпечатки пальцев с бокалов, проверял, не оставила ли она в комоде нижнее белье. Но заметит ли он тени от Chanel, которые Алессандра оставила в шкафчике с косметикой Хайди в ванной, рядом с ее палеткой от Bobbi Brown? Проверит ли он полку с обувью в шкафу Хайди, увидит ли пару украшенных кристаллами босоножек на шпильках от René Caovilla тридцать шестого размера среди сандалий от Jack Rogers и балеток от Tory Burch тридцать восьмого? Найдет ли положительный тест на беременность, который Алессандра спрятала в книге Дженнифер Вайнер «Хороши в постели», лежавшей сверху в стопке на тумбочке Хайди Бик?

Алессандра подозревала, что ответ на все эти вопросы — «нет». Мужчины не особо обращают внимание на то, как живут женщины. Майкл получит по заслугам — в том числе за высокомерие. Он-то решил, что выйдет из воды сухим, откупившись лишь деньгами!

Алессандра задумалась, не скучал ли сейчас по ней Майкл. Отдав ей чек, он пылко поцеловал ее, а когда она отстранилась, в уголках его глаз блестели слезы. «Torn between two lovers, feeling like a fool!» — мысленно пропела Алессандра.

— Рауль заглянет к полудню, заберет ваши вещи, — прервал ее размышления Адам.

— Как мило с его стороны! Спасибо, — ответила Алессандра. Правда, ей хотелось, чтобы Рауль приехал прямо сейчас: вопросов было не избежать.

Алессандра вошла в холл и вдохнула аромат хорошо прожаренного кофе «Ямайка Блю Маунтин», который Эди как раз варила в винтажном перколяторе (гости от него были просто в восторге). Из колонок звучал голос Мэнди Патинкина — он исполнял песню Гершвина They Can’t Take That Away from Me.

Из-за чека, поцелуя и пешей прогулки с сумками Алессандра опоздала. Обычно она приходила раньше Эди, просто чтобы почувствовать превосходство над ней. Эди подняла взгляд, посмотрела на Алессандру, затем на ее вещи. Девушка выглядела растерянной, но, судя по всему, немного злорадствовала.

— Доброе утро, Алессандра! Собираетесь в путешествие? — Голос Эди звучал легко и любезно, несмотря на то что Алессандра всегда относилась к ней холодно.

— Доброе утро, Эди.

Не то чтобы Алессандре не нравилась Эди — даже наоборот. Эди была умной, скромной и отлично ладила с детьми семейства Марш (и Ванда, и Луи до ужаса боялись Алессандру). Но Эди к тому же была молода, и Алессандра меньше всего на свете хотела становиться ей примером. Лгать о прошлом или настоящем ей тоже не хотелось, и потому дружба между ними была невозможна. Алессандра могла только отталкивать Эди.

«Это тебе же во благо!» — хотела сказать Алессандра: она замечала, что ее презрение ранит девушку.

Алессандра поставила сумки за стойкой и включила компьютер.

Лизбет вышла из кабинета за, судя по всему, четвертой чашкой кофе. Лизбет потребляла столько кофеина, что Алессандре казалось, она вот-вот взмахнет руками и улетит, как персонаж из рекламы Red Bull.

Конечно, Лизбет заметила сумки — она всегда все замечала.

— Что случилось? — спросила она, приподняв бровь.

Алессандра встретилась с ней взглядом.

— С жильем случилась накладка. Я переезжаю к Адаму и Раулю.

Лизбет направилась к перколятору.

— А что стало с тем домом на Халберт-авеню?

Алессандра постаралась убедить себя, что ей все равно, докопалась Лизбет до сути произошедшего или нет. Она не могла уволить ее за своеобразную личную жизнь, но привлекать к себе пристальное внимание управляющей Алессандре все же не хотелось. Несмотря на горький, почти химический вкус во рту, она улыбнулась.

— Я останавливалась там лишь на время.

Партнершей Чада по уборке стала Биби Эванс. Каждый номер она изучала, словно место преступления. У Чада было несколько предположений почему. Или причина заключалась в том, что Биби мечтала стать судмедэкспертом, или она была, как говорила его мать, любопытной Варварой — или просто воровкой. Чаду не хотелось думать о последнем варианте, но чутье подсказывало ему, что так все и обстояло. Биби трогала в номерах все вещи, которые представляли бы ценность для вора: часы, ювелирные украшения, деньги, лекарства и все остальное, к чему мисс Инглиш запретила им прикасаться.

Они работали вместе уже две недели. На третьей Биби достала из сумочки с украшениями гостьи отеля теннисный браслет из бриллиантов и надела его. Чад аж опешил от такой наглости, но в глубине души он был даже слегка впечатлен. Казалось, Биби не пугали ни мисс Инглиш, ни ее правила. Она вытянула руку, и бриллианты засияли в солнечном свете, льющемся из большого окна.

— Я рождена для прекрасного, — прошептала Биби.

— Думаю, тебе стоит положить его на место, — заметил Чад.

— Какой ты правильный! — сказала Биби таким тоном, словно обвиняла его в педофилии.

Чад мог бы легко поставить ее на место, рассказав, как нарушал всевозможные правила и законы, но он этим совсем не гордился.

— Сюда в любой момент может зайти гостья. Или мисс Инглиш.

Биби картинно взмахнула рукой, словно показывая браслет комнате, полной поклонников. Роскошная вещь совершенно не сочеталась с ее бледным узловатым запястьем. Биби густо подводила глаза черным, а сзади на шее у нее была татуировка в виде черепа — Чад заметил ее, когда девушка по требованию мисс Инглиш собирала сальные черные волосы в хвост. Биби была ни капли не похожа на девушек, с которыми Чад учился в школе и университете, — судя по всему, она была из другого «социально-экономического класса». А еще у Биби была девятимесячная дочь по имени Смоки (настоящее имя, не прозвище или сокращение). Девушка рассказала Чаду, что устроилась на эту «паршивую работенку», чтобы накопить на поступление в университет, выучиться на судмедэксперта и пойти работать в отдел по расследованию убийств штата Массачусетс. Так она надеялась обеспечить Смоки лучшую жизнь, чем ее собственная. Детство Биби провела с матерью, которая постоянно пила, — в этом Чад ее хорошо понимал, хоть и был уверен, что это единственное сходство между их матерями. Биби часто жаловалась, что на ясли и билеты на паром с мыса^[31] и обратно уходило больше половины ее зарплаты. Чад постарался проявить сочувствие. А еще сказал ей, что, должно быть, ее дочь очень милая.

— Да ты просто мерзкий подлиза, Билетик, — сказала ему Биби в тот раз, в первый день их общения. Билетиком, или Лотерейным Билетиком, Чада называла мисс Инглиш, и в душе он был этому даже рад: что угодно приятнее, чем мистер Мейжор. — Но лучше уж работать с тобой, чем с теми сучками.

«Теми сучками» девушка называла Октавию и Невеш. Обе говорили на португальском и носили на шее большие золотые крестики. Мисс Инглиш называла их «бригадой номер один», а его с Биби — «бригадой номер два», и, скорее всего, неслучайно. Возможно, Биби не любила сестер именно поэтому (Чаду было все равно: он и так знал, что тянет только на «номер два»). Однако ее злоба была столь сильна, что парень задумался: не издеваются ли сестры над Биби, пока он не видит? Чад в этом сильно сомневался — тем более Биби сама призналась ему, что просто ненавидит людей. Это, по ее словам, было одной из немногих вещей, которые доставляли ей радость.

Чад предложил убраться в ванной и управиться с цветами, пока Биби пылесосит полы и застилает кровать. Она кивнула, хотя Чад надеялся на «спасибо»: он взял на себя самое сложное и неприятное. Ухаживать за букетами было куда труднее, чем казалось: нужно было вытереть голубой налет от гортензий, обрезать тычинки лилий, чтобы от пыльцы не оставались следы цвета кровавой ржавчины, и сменить неприятно пахнущую бурую воду в вазе. Однако по сравнению с уборкой ванны это были (буквально) еще цветочки. За две недели работы Чад не раз видел в мусорных ведрах испачканные кровью прокладки и тампоны и каждый раз радовался, что и у него, и у сестры всегда были собственные ванные комнаты. Он отмывал рвотные массы какого-то мужчины, изрядно выпившего на мальчишнике, — он даже близко не добрался до санузла. Следы зубной пасты и волоски, которые нужно было убирать из раковины, вызывали лишь чуть меньше отвращения.