Симбиот (СИ) - Федоров Вячеслав Васильевич. Страница 18

— Разрешите? — поднялся со своего места Иван Петрович Тягунов, начальник шестого (тракторного) отдела: — Товарищ комкор, к чему такие сложности? Думаю, все присутствующие согласятся с тем, что мы, как начальники отделов, обладаем более полной информацией и, соответственно, можем предложить гораздо более обоснованные решения. У меня все.

Хорошо. Как по писанному все идет. Я уж было хотел ему ответить, как слова попросил Куликов:

— Разрешите? — и, дождавшись моего кивка, проговорил: — Товарищи. Мы с вами, несмотря на большую осведомленность, не видим очень многого. Не видим тех самых мелочей, из которых в конечном итоге складывается окончательная картина. Ведь в наши с вами функции входит уже анализ поступившей информации и формулировка решений на ее основе. Наши же подчиненные, видят этот процесс изнутри. Они ежедневно сталкиваются с огрехами и каверзами системы. Им эти недочеты видны отчетливее, чем нам, как не парадоксально это звучит. Не факт, конечно, что они предложат что-то стоящее, но, как известно, даже в самой бредовой идее иногда есть зерно истины. Думаю, товарищ комкор имел в виду это обстоятельство.

— Вы правы, Петр Николаевич. Это так. Еще вопросы есть? Нет? Замечательно. — я немного задумался, и продолжил лишь спустя минуту:

— Мне необходимо переговорить с представителями конструкторских бюро. Как быстро это можно будет организовать?

— В течение двух недель всех можно будет собрать. Если по одиночке их приглашать, то быстрее получиться. — ответил Семен Анисимович Афонин, начальник научно-технического отдела.

— Хорошо, займитесь этим. Очень хотелось бы видеть товарища Кошкина из КБ-24. О его машине я слышал много нового.

— Так он здесь. — вмешался Куликов.

— Где здесь?

— В Кремле. На Ивановской площади танки свои показывает. И Коробков там.

Сказать что после слов комиссара, я впал в обалдение, было бы преуменьшением. Я просто не мог поверить в случайность таких совпадений. Я, конечно, помнил, что Михаил Ильич привозил свои танки в Москву на смотрины, но что это произошло именно 17 марта 1940 года, я точно не знал. Вот это подарочек!

Ну что же, товарищ Кошкин, пришло время поговорить.

Вот и еще одна легенда стоит у моего порога. Точнее один. Пожалуй, имя этого знаменитого администратора и конструктора известно даже закоренелым блондинкам. Еще большей известностью обладает разве что Королев, но литературный образ Кошкина гораздо мужественней и романтичней. Для меня не имело ни малейшего значения, так это или нет в действительности, важно было другое — под руководством этого человека появилась на свет машина, которая оказала решающее воздействие на ход всей войны. Он и его люди сделали то, чего не смогли сделать многие другие. Наперекор всему создали свое, новое, в тяжелейшей борьбе доказали его жизнеспособность и смогли превратить планы в реальность. Он достоин своей славы. Я уверен.

Возможный разговор с Михаилом Ильичем я обдумывал с того момента, как первый раз прочел об этапах создания знаменитого детища его КБ. По мере накапливания информации этот вымышленный диалог все время мутировал и изменялся. И вот сейчас, когда была возможность обратить свои мысли в реальность, я понял, что сказать мне нечего. Как будет выглядеть в его глазах человек, который лично внес немалый вклад в замедление работ над А-30/32, будущим Т-34, а теперь с пылом объясняющий, что все, что было ранее — ошибка? Как объяснить столько резкое изменение собственных взглядов? И нужно ли делать именно так?

А вот и он.

— Здравствуйте Михаил Ильич, — проговорил я, одновременно протягивая ему руку. Чтобы заранее подчеркнуть мое уважение к собеседнику, встретил его почти возле двери: — Я очень рад вас видеть. Проходите, присаживайтесь…

Кошкин с секундной задержкой отыскал меня взглядом и пожал протянутую руку. До этого момента, я еще надеялся на чудо. На то, что мне удастся спасти этого человека для страны. Но его взгляд подтвердил самые худшие опасения. Нет, он был тверд и решителен. Но за этой твердостью незыблемой бетонной стеной стояла обреченность. Я опоздал. Смертельная болезнь ухватила его в свои цепкие объятья и уже никогда не выпустит.

Мы прошли внутрь кабинета и расселись. Последние наметки разговора окончательно вылетели из головы. Я не знал, что еще можно потребовать с этого человека, ведь он и так отдал самое дорогое, что у него было — свою собственную жизнь.

— Как прошла демонстрация? — произнес я с минутной задержкой.

— Товарищ Сталин остался доволен. — тихо проговорил конструктор. — Но ведь вы не за этим меня пригласили, не так ли, Дмитрий Григорьевич?

— Вы правы… Вот только я не знаю с чего начать наш разговор. Пожалуй… Пожалуй сначала я должен перед вами извиниться.

На этот раз Кошкин все же удивился.

— Извиниться? За что?

— Я был не прав в оценке вашей машины. Хотя нет, это не правда. Я был не прав в том, что в угоду начальству, не поддержал вас и ваше КБ ранее, хоть и знал, что вы правы. Я должен был подержать мнение Ветрова еще в тридцать восьмом.

Мои слова достигли цели — пробили броню болезненной апатии. Он слишком устал, но могучий разум пока еще был сильнее обстоятельств.

— Вы думаете, что это что-нибудь изменило тогда?

— Нет. И, думаю, что разговор этот не состоялся бы … по причине моего отсутствия.

— Даже так? Тогда тем более не вижу причин для извинений.

— Это не так. Я был обязан вас поддержать, но испугался. Я хочу, чтобы вы знали это.

Пожалуй, еще сильнее этого человека могло удивить только пресловутое падение неба на землю.

— Ну что же, я вас понял товарищ Павлов. Не могу точно сказать, поступил бы я иначе, будь на вашем месте. Не хочу этого проверять. Давайте лучше перейдем к делу.

— Давайте… Сколько ваших машин сможет произвести наша промышленность в этом году? Как вы думаете?

Кошкин ненадолго призадумался и произнес:

— Не больше сотни.

— Сколько, по-вашему, сможет выпускать наша промышленность, когда серийное производство будет освоено, при условии загрузки всех мощностей? Как вы думаете?

— Чуть более трех тысяч в год. Три тысячи двести. Где-то так.

— Хорошо. А как вы оцениваете готовность Т-34 к серийному производству и эксплуатации в войсках?

Конструктор еще пристальнее всмотрелся в мои глаза.

— К чему этот вопрос, Дмитрий Григорьевич? Вы ведь сами знаете нашу оценку. Хотя, извольте. Ресурс работы двигателя составляет в среднем около 60 часов. Испытания и наш пробег до Москвы, выявили значительное количество конструктивных недостатков и недоделок. Прежде всего, в моторной группе. Башня слишком тесна. Обзор из танка непозволительно мал. В целом на доводку машины потребуется не менее 9 месяцев. К немедленному серийному производству танк не готов, а уж к эксплуатации в войсках тем более.

— Хорошо, — вновь проговорил я: — Михаил Ильич, я немного приоткрою вам завесу секретности. В настоящее время на вооружении Красной Армии состоит около 16 тысяч танков. По результатам войны с белофиннами и Халхин-Гольского инцидента, можно сделать однозначный вывод об ограниченной боеспособности имеющейся бронетанковой техники. Исходя из данных, которые вы только что перечислили, можно сделать вывод о том, что на перевооружение нашей армии потребуется не менее 6–7 лет. Все это время страна будет практически лишена танковых войск.

— К чему вы клоните?

— К тому, что выкидывать на свалку то, что уже произвели недопустимо.

— Согласен. Тут вам не возразишь. Да и не хочу я возражать. Но что вы предлагаете конкретно?

— Я предлагаю в кратчайшие сроки подвергнуть модернизации существующую технику, а параллельно обеспечить доводку вашей машины и подготовку к ее серийному производству.

— Вряд ли это возможно. Танк уже принят на вооружение. После сегодняшней демонстрации у меня сложилось впечатление, что приказ о немедленно запуске серийного производства будет отдан в ближайшие дни. Приостановить это, скорее всего не удастся.