Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи". Страница 17

Слуги расстелили скатерть и внесли на головах большие медные подносы, покрытые дорогими покрывалами с золотой бахромой. Один из подносов поставили перед ханом, другой — перед князем Торосом и Степаносом, а третий — перед дервишем и муншибаши. Когда откинули покрывала, на подносах оказалось множество больших и малых медных тарелок, полных разнообразной снеди, для сохранения тепла прикрытых медными крышками. Эта посуда могла служить украшением лучших музеев мира как образец персидского ремесла и прикладного искусства.

Однако внимание князя Тороса привлекло другое — края покрывала на подносе хана были запечатаны воском. Хан заботливо проверил печати и только тогда снял салфетку.

Нс сумев сдержать любопытства, князь Торос спросил с подозрением:

— Что это за печати?

— Чему ты удивляешься? — заговорил Фатали-хан, улыбаясь. — Мать следит за кухней и посылает мне обед, который опечатывает личной печатью.

— Зачем?

— Как зачем? Еда может быть отравленной.

— Кем?

— Женами. Разве им можно верить? Они пойдут на это из ненависти ко мне или их подкупят со стороны. В прошлом году я чуть не умер, меня спас врач армянин из Тавриза. Плов оказался отравленным, и у меня сразу начались рези в желудке. С того дня мать запретила этим сукам входить в мою кухню, да и к слугам нет доверия. Все здесь хороши.

Хан так спокойно и просто говорил о семейных тайнах, словно отравления и убийства здесь обычная вещь. Жены для него не подруги, а какие-то ненадежные предметы, которые плохо служат и на которые нельзя положиться.

— И нашли отравительницу?

— Нашли. Я велел увязать бесстыжую в мешок и исколоть кинжалами.

У персов гаремное положение женщины сохраняется и во время казни. Палач не должен видеть лица жертвы, поэтому ее укладывают в большой мешок и зашивают его. Затем совершается казнь. Когда все кончается, окровавленный мешок уносят и закапывают в землю.

Хан даже рассказал по этому случаю подробности, которые дали повод «этой бесстыжей» отравить его. То была простая деревенская девушка, как-то во время охоты хан приметил ее в горах, когда та пасла овец, она ему приглянулась, и он велел доставить ее к себе. Родители девчонки обрадовались, что дочь попала в ханский гарем, хотя она была помолвлена с другим. Но «бесстыжая» хотела убить хана, чтобы вернуться в объятия любимого.

Этот рассказ о гаремных интригах и история несчастной девушки произвели такое гнетущее впечатление, что у князя Тороса и Степаноса совершенно пропал аппетит, хотя персидские блюда имели довольно соблазнительный вид. Под медными колпаками оказались разнообразные закуски — мясные, бобовые и овощные и всевозможные сладости. Возле них в больших чашах были щербеты и напиток из мацуна — тан, которые нужно было пить из красивых ковшов самшитового дерева. Спиртные напитки отсутствовали. Не было также ножей и вилок, полагаться следовало на собственные руки. Хан то и дело жирными пальцами брал из своего блюда кусок жареного мяса или горсть рису и подкладывал князю, говоря: «Кушайте, это хороший кусок», что было знаком особого внимания. Дервиш к еде не прикоснулся, сказав, что не ест мясного, ибо это зверство, когда одно животное питается мясом другого. Он только посолил и поел хлеба, потом удалился в дальний уголок шатра, взяв нечто, напоминающее чубук, надел на головку кальяна, зажег и закурил. В мгновение шатер наполнился едким, удушливым дымом [40].

Насколько этот горький дым был противен другим, настолько приятен дервишу. Он уже впал в какое-то полусонное состояние, однако не выпускал кальяна из рук, и дым мелкими кольцами выходил у него из ноздрей и почерневшего опухшего рта. Жутко было смотреть на этого скрюченного человека, сущий скелет, закутанный в белый саван. По его безобразному лицу изредка пробегала судорога или злобная ухмылка, а изо рта время от времени вылетали глухие стоны и слышались какие-то непонятные слова.

— Похоже, с духами беседует, — проговорил хан, с суеверным страхом глядя на него.

Вскоре дервиш уснул, не выпуская из рук кальяна. Слуга накрыл его богатым шерстяным одеялом. Это оскорбило бы аскета, умерщвляющего свою плоть, узнай он об этом.

После обеда вновь последовало омовение, потом в маленьких чашечках принесли черный кофе без сахара и кальян, не в пример едкому кальяну дервиша заправленный самым душистым персидским табаком.

— Нам пора отправляться, хан, — сказал князь Торос и поблагодарил за гостеприимство.

— Как можно? Мы не оказали вам никаких почестей, — сказал хан, извиняясь. — Останьтесь у нас несколько дней или недель, чтобы мы смогли отплатить вам за любезность.

В тех же преувеличенно вежливых выражениях князь сказал, что он крайне благодарен хану за то, что тот выполнил его просьбу, что он надеется на нерушимость дружбы между ними, если, конечно, злые люди не помешают этому. Он имел в виду обоих меликов.

— Об этом не тревожьтесь! Пусть лучше я предам могилу родного отца, чем поменяю один ваш волос на тысячу таких людей! — поклялся хан.

Он приказал казначею принести дары. Для князя Тороса внесли роскошную шубу из кашемира, вышитую золотыми нитками. То было собственное одеяние хана, надеванное только раз, когда он представлялся персидскому шаху. Такой подарок — халат [41], снятый с плеча светлейшего хана, свидетельствовал об особом уважении к гостю. Еще князю Торосу преподнесли так называемый джохвардар [42] — хорасанскую саблю в серебряных ножнах, усыпанную драгоценными камнями. Подарок юному Степаносу был более заманчив — алмазный перстень, полный комплект вооружения: сабля, ружье, пистолет и пороховница, все позолоченное, украшенное черненым серебром… А еще он получил прекрасного скакуна со всем снаряжением.

Степаносу было тяжело принимать дары от человека, чьи руки были обагрены кровью его родных, однако он ничем не выдал обуревавших его чувств, поклонился, учтиво поблагодарил за щедрость и великодушие.

Коней подали к шатру. Все вышли, и хан, изливаясь в самых дружеских чувствах, проводил князя Тороса и Степаноса до коней. Он взялся за стремя, приглашая Тороса садиться.

— Это уже слишком, — отказался князь Торос и не желая до такой степени унижать хана, сам вскочил на коня. Степанос был уже в седле. Со стороны армянских всадников послышался прощальный звук рожка.

— Прощайте, хан! — подали с коней голос гости и поклонились.

— Доброго пути, — ответил, также кланяясь, хан.

Вернувшись в шатер, Фатали произнес про себя: «Я раздавлю твою гордыню, армянская собака!»

XI

До сих пор интересы обоих меликов совпадали. Их союз, основанный на том, чтобы армянские пленные остались в оковах, а юного Степаноса убили, был вполне искренним. Но когда планы меликов провалились, пленных отпустили и князь Торос вышел победителем, согласие нарушилось. До сих пор они были единодушны только в одном: лишить Генваз единственного наследника. Но кому после этого Генваз достанется — тут интересы меликов расходились. Франгюл хотел заполучить Генваз, дабы стать владельцем всего Кафана. Мелик Давид желал того же. Франгюл старался на первых порах использовать Отступника и его дочь, но когда заметил, что дочь идет против отца, этот человек в его глазах пал еще ниже, и он окончательно утвердился в своем мнении, что может обойтись и без мелика Давида.

Со своей стороны Отступник тоже подметил, что его престиж падает в глазах сообщника, что тот даже перестал советоваться с ним и действует тайно. Особенно разозлила его скрытность Франгюла. «Уж я покажу тебе», — сказал Давид про себя и вышел из палатки. С нетерпением ждал он слугу, посланного к евнуху Ахмеду. Он снова пытался увидеться с дочерью и потому просил передать ей, что возвращается домой, в Татев, и хочет попрощаться с ней. Слуга вернулся и принес радостную весть, что дочь согласна повидаться с ним.