Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи". Страница 22

— Не нужно этого делать, — властно прервала госпожа, — ты собираешься ответить предательством на предательство. В исфаганском прошлом Франгюла я ничего ужасного не вижу. Чем виноват Франгюл, если в детстве попал в руки персов и был насильственно обращен в чужую веру? А его намерение вместе с лорийцами и бахтиярами создать в тех краях независимые армянские провинции заслуживает всяческого сочувствия. Как знать, может в его теперешнем поступке также скрывается тайная цель? Право, Ахмед, я поначалу очень огорчилась, узнав от тебя о его вероотступничестве, но рассказ дервиша немного успокоил меня. Не думаю, чтобы те, кто действуют во имя свободы армянского народа, могут быть злодеями. Это только кажется, потому что такие люди порой не стесняются в средствах. Но любые средства хороши, если ведут к цели — спасению родины.

— И все же, — ответил старик, — если даже допустить, что мелик Франгюл прав, в чем я сильно сомневаюсь, Степанос все равно лишается Гснваза. Мелик завладеет его землями, а он потеряет все.

— Сейчас трудно предвидеть, как развернутся события в будущем…

— Я в этом вопросе считаю себя пророком, — сердито ответил бесхитростный старик, — ты, госпожа, излишне доверчива. Кое в чем я бы еще согласился с тобой, если бы тщеславный мелик не обещал отдать восьмилетнюю дочь в жены немощному старцу, Тот, кто продает свою дочь, продаст и народ и родину. За примерами недалеко ходить — достаточно вспомнить твоего отца.

Беседу их прервали шум, крики. Все гаремные жены и служанки высыпали из палаток, подошли к занавеси сераля и, поднявшись на цыпочки, стали с любопытством смотреть, что происходит за оградой.

— Что за шум? — забеспокоилась Сюри.

— Наверное, это Франгюл… — взволнованно ответил Ахмед. — Ты бы не хотела посмотреть?..

— Я не хочу видеть это омерзительное зрелище, — ответила госпожа и отвернулась.

Заметив слезы в ее глазах, старик ушел, оставив Сюри наедине с ее мыслями.

Вдали показалась большая толпа, направлявшаяся от шатров имама к шатрам хана. Все шли пешком, и только один человек важно восседал на разукрашенном коне, он ехал впереди толпы и был виден отовсюду. Абрикосового цвета дорогая накидка, шитая золотой ниткой, сверкала на солнце. То был мелик Франгюл, только что принявший ислам, теперь он звался Али-бек. Он ехал с саблей наголо. С принятием новой веры он получил и особое право — иметь саблю, ношение которой Магомет включил в число завещанных им святынь. Мелику предшествовала группа чавушей [46], распевавших религиозные гимны. Один из них нес зеленое знамя, на котором была нарисована десница халифа шиитов. Шествие продвигалось вперед медленно. На каждом шагу толпа останавливала новообращенного правоверного, кто целовал ему руку, а кто край одежды. Женщины подводили больных детей к той стороне дороги, где он должен был проехать. Многие проползали под брюхом его лошади.

Все это проделывалось в надежде на духовную благодать. Люди были охвачены страстным, доходящим до дикого религиозного экстаза чувством. По дороге в нескольких местах совершались жертвоприношения, процессию останавливали, чтобы получить благословение. Женщины усыпали дорогу зелеными ветками, и толпа шла по зеленому ковру.

Сегодня шатер Фатали-хана был украшен ярче обычного, из своей сокровищницы он велел выставить самую отборную серебряную утварь. У него полагалось выпить «шербет радости». Большая группа пестро разодетых пажей и слуг ожидала почетных гостей. В шатре сидели только хан и имам. При приближении процессии они вышли, чтобы принять новообращенного. Фатали собственноручно помог ему спуститься с коня. Густая толпа окружила шатер. Имам прочитал краткую молитву, и все вошли в помещение. Здесь собрались именитые люди племени, чтобы повеселиться на большом празднике.

В тот день ликовало все племя чалаби. И только одного человека не было среди веселящихся — татевского мелика Давида. Узнав утром о поступке Франгюла, Отступник понял, какую шутку сыграл с ним его сообщник. Не повидавшись ни с кем, он сел на коня и направился к Татеву, уверенный, что впредь ему думать о Баргюшате и Генвазе было бы непростительной глупостью…

XIV

В этот вечер старый евнух, расстроенный, вошел в шатер Сюри. Хан сильно распек его за то, что он приютил у себя юношу христианина, ест и пьет с ним в одном шатре, это, мол, противно мусульманским обычаям, и особенно не приличествует ему, главному евнуху, который постоянно общается с гаремными женщинами.

— Не понимаю, что тут неприличного? — прервала его Сюри.

— Христианин оскверняет меня, и я могу передать скверну прочим мусульманам, — ответил старик, пожимая плечами.

Речь шла о юноше, который во время трагического самосожжения татевских крестьян выбрался живым из пламени, где сгорели его родные и близкие. Старик евнух забрал к себе бездыханного обгоревшего юношу, и с того дня выхаживал и лечил его. Искусство врачевания наружных ран было очень развито у персов, и евнух умело справлялся с обязанностями лекаря. Лечение давало результаты. Но старик уверял всех, что парень еще слаб и долго пролежит в постели, потому что от него требовали побыстрее обратить юношу в мусульманство. Под разными предлогами он откладывал этот обряд. Но когда мелик Франгюл принял ислам, фанатизм персов разгорелся особенно сильно, и старику уже не давали покоя, наконец, сам хан вмешался в это дело.

— Нужно его увезти отсюда, — грустно произнесла госпожа.

— Да, — ответил старик. — Я тоже так думаю. Одно только сильно смущает меня.

— Что?

Старик сказал, что юноша довольно красив и хорошо сложен, и многие советуют ему поступить к хану в пажи или прислуги. Это лучше, чем пахать в деревне землю. Сведения эти дошли до ушей самого Фатали. Однажды он велел даже привести к себе юношу, но старик провел его, сказав, что парень все еще болен.

— По-моему, — продолжал Ахмед, — если укрыть его в наших краях или отослать в Татев, его непременно разыщут и вернут. Надо послать его в такое место, куда не дотянется рука хана.

— В Эчмиадзин, там османы.

— Тоже неразумно: спасая от одного зверя, бросить в лапы другого. Надо отправить его в христианскую страну. Ничего удобнее Грузии нет.

— Неплохо придумано, но к кому ты его пошлешь? Он очень юн, а в незнакомых краях без опекуна нельзя.

— Я уже обо всем позаботился, госпожа, старик Ахмед не так глуп, чтобы не понимать этого.

И он рассказал о том, что надумал. Двое верных людей ночной порой сопроводят юношу в Мцхет. Там у Ахмеда есть хороший знакомый — князь Орбелян, армянин. Ему передадут письмо, в котором он просит взять бедного сироту под свое покровительство. Ахмед надеется, что князь Орбелян с радостью выполнит его просьбу: в прошлом году, когда Орбелян приезжал к хану по делу, старый евнух оказал ему большие услуги, и князь, уезжая, сказал: «Если бы была возможность отплатить тебе за добро!»

— Но что ты ответишь, когда спросят, куда девался юноша?

— Я продержу его исчезновение в тайне несколько дней, пока он не доберется до грузинской земли, потом объявлю, что он сбежал, а куда — и сам не знаю.

— Прекрасно придумано, — радостно сказала Сюри, — когда ты собираешься это сделать?

— Сегодня же ночью. Теперь он достаточно окреп и сможет несколько дней путешествовать верхом.

— Значит, не нужно терять времени, — заторопилась Сюри. — Но мне хотелось бы повидать этого юношу перед тем, как он уедет.

Привести его в гарем было невозможно, поэтому решили, что в полночь, когда все уснут, госпожа пойдет в шатер евнуха.

Ночь была очень темной. В облачном небе не было видно ни одной звезды. Легкий ветерок колебал кроны деревьев в лесу, разносил вокруг таинственные, волшебные шорохи. В ущелье, вдали от пастушьих палаток, ночную тишину прерывали глухие рыдания. То, положив голову на могильный холмик, плакал юноша. Слезы ручьем лились из его глаз и увлажняли землю. Здесь были похоронены трупы тех несчастных, что сожгли себя перед ханским судилищем. Добровольной смертью они выразили протест против бесправия и жестокости. Однако они мертвы, а бесправие осталось…