И солнце взойдет. Он - Оськина Варвара. Страница 9

Тем временем мужчина аккуратно отпустил руку миссис Энгтан, чтобы небрежным жестом поправить растрёпанные налетевшим ветром тёмные пряди. На запястье блеснули дорогие часы, и Рене вдруг подумала, что в отличие от племянника, профессор всегда выделялся удивительной скромностью. Здесь же всё, от дорогой ткани костюма и до булавки на шейном платке, кричало о вычурности и деньгах. Наверное, в этом не было ничего такого, но Рене инстинктивно сделала шаг назад, тогда как Колин Энгтан ступил вперёд. И не осталось сомнений, он встал именно так, чтобы без каких-либо помех в виде уродливого шрама полюбоваться на женское личико. Идеальный брезгливый интерес.

– Мне очень неловко вас беспокоить, – промямлила она и тут же дала себе мысленный подзатыльник, чтобы собрать разбегавшиеся мысли. Слова на неродном языке никак не хотели складываться в предложение. – Я…

Рене так и смогла поднять голову, потому что всем своим телом, каждой клеточкой, нервным окончанием и волоском она чувствовала на себе тяжёлый, приторный мужской взгляд, от которого замутило. И это оказалось слишком уж неожиданно. Пришлось срочно признать, Рене представляла Колина Энгтана совершенно иным. Более добропорядочным? Воспитанным? Ох… Рене вцепилась в зонт и упрямо продолжила:

– Мистер Энгтан. Я искала вас, чтобы обсудить одну проблему. Не уделите ли вы мне немного времени после церемонии?

Повисла неловкая пауза, а потом…

– Думаю, мистер Энгтан был бы бесконечно счастлив провести с вами целый вечер, ma douce mademoiselle Rocher 8.

Французский этого человека был ужасен. Настолько отвратителен, что возникло ощущение, будто в рот Рене набили с десяток стручков ванили и заставили прожевать. Их сладкий запах никак не вязался с приторной горечью вкуса, но был в этом и плюс. Двусмысленное обращение в конце фразы и интонация, которая оказалась едва ли не тошнотворнее пристально следивших за Рене глаз, заставили её оторваться от созерцания почти потонувшей в траве обуви и встретиться взглядом со стоявшим напротив Энгтаном. Шрам вспыхнул болью, и в этот момент раздалось недовольное цоканье.

– Прошу, Жан, не здесь и не сейчас. – Лиллиан Энгтан скривилась и несильно шлёпнула зажатыми в ладони перчатками по локтю мужчины. Тот чуть скосил взгляд, но послушно отступил и с невинной улыбкой уставился в черноту своего зонта.

– Без проблем, – равнодушно отозвался он.

Миссис Энгтан недовольно покачала головой, а затем повернулась к Рене, которая отчаянно ничего не понимала. Вернее, она мгновенно осознала каждый нюанс своей фатальной оплошности, но до последнего отказывалась верить. Итак… Его звали Жан. Не Колин. Господи, как стыдно-то!

– Мисс Роше, рада с вами познакомиться. – Лиллиан Энгтан протянула руку, которую Рене пожала словно в каком-то сне. Боль в шраме немного улеглась, и соображать стало чуть легче. – Чарльз много рассказывал о вас. Сожалею, что в церкви нам так и не удалось с вами поговорить. Увы, мой сын не смог приехать, однако, я с радостью побеседую с вами после церемонии. Полагаю, мне известно, о чём пойдёт речь.

Женщина ласково улыбнулась, но в этот момент послышалось ехидное хмыканье:

– Наверняка, как и самому Колину. Потому и не явился.

– Жан!

– Простите, мадам. Я всего лишь выражаю всем известную мысль. – Мужчина зло улыбнулся и вновь посмотрел на ошарашенную Рене – хищно, но с налётом брезгливости. – Mon Dieu, у вас такой очаровательный румянец.

Она, конечно, была совсем не уверена в степени «очаровательности» собственных красных щёк. Уж скорее там полыхало слово «ПОЗОР». Но нашла в себе силы сконфуженно улыбнуться.

– Ради бога, извините. Я не думала…

– А уж как вы просите прощения… – протянул Жан, перебивая или же, что вероятнее, вовсе не слушая. – Музыка для ушей.

И снова на Рене обрушился взгляд перебродившей патоки, отчего возникло чувство, будто её не просто раздели, но уже поставили на колени. На виду у всех и прямо в грязную траву. И она почти ощутила прикосновение пальцев на своём подбородке, что повернули лицо «нормальной» стороной. Господи, как же стыдно и мерзко!

– Дюссо, ещё одно слово, и ты отправишься вон. Ваша с Колином студенческая дружба не даёт тебе право распускать язык, – неожиданно холодно процедила мисси Энгтан. Рене встрепенулась, а затем вдруг ощутила, как исчезла тошнота, липкость взгляда, духота фраз и докучливая боль в шраме. Она подняла голову и увидела, как мужчина пожал плечами, а потом отвернулся, будто ничего интересного здесь никогда не было. – Мы с вами поговорим позже, мисс Роше. А сейчас, думаю, вам лучше вернуться на своё место.

– Да-да, конечно. Простите, – пробормотала Рене, чувствуя в спокойной и ровной интонации намёк на приказ. Боже… как по-дурацки всё получилось. Она опустила взгляд и уже почти повернулась, когда почувствовала, что её осторожно схватили за руку.

– Не извиняйтесь. – Улыбка миссис Энгтан оказалась неожиданно деловой, почти протокольной. – Дождитесь меня, и мы поговорим.

Сумев лишь скованно кивнуть, Рене зашагала прочь и всю дорогу уговаривала себя не сорваться на бег.

Как прошло само погребение, она запомнила слабо. Рене витала в собственных нерадостных мыслях, плавилась по третьему кругу в чувстве стыда и очнулась только с первым стуком земли о деревянную крышку гроба. Этот глухой звук, раздавшийся одновременно с тихим голосом Пола Маккартни, всё же сорвал щеколду самообладания. Неделю назад Рене присутствовала на вскрытии, видела изношенное до смерти сердце, дряблость сосудов… «Учитель, вы переживали за нас так сильно, а мы не сумели помочь».

Рене покачала головой и, сама не понимая, забормотала знакомые слова песни, которую часто включал профессор Хэмилтон. Она шептала их и давилась слезами, пока медленно двигалась в очереди к уже опущенному гробу. Дойдя до затянутого в ткань провала, на секунду замерла, а потом опустилась на колени прямо в мокрую траву. Рене было плевать, насколько уместно выглядел этот жест со стороны. Смотрел ли кто-то, осуждал, удивлялся. Прямо сейчас она хоронила единственного близкого здесь человека и просто не знала, как будет без него дальше. Без шуток, острот, молчаливого подбадривания, знаний и почти отцовского участия в жизни, в общем-то, чужой для него девчонки.

– Это была длинная и извилистая дорога, профессор, – прошептала Рене и одеревеневшими пальцами взяла ком отсыревшей земли. – По ней вы шли со мной пять лет, а потом бросили так резко и неожиданно. Но я не обижаюсь. Вашим последним желанием было дать мне уверенности и сил, помочь раскрыть крылья и позволить самой опираться на ветер. Что же… оно сбылось. Теперь я могу полагаться только на себя, и обещаю, что не подведу. Мне лишь безумно жаль, что, видимо, без таких потерь я бы никогда не справилась. Простите меня, профессор. И покойтесь с миром.

Она замолчала, посмотрела на зажатую в руке землю, а потом резко поднялась и высыпала её в яму. И этот шелест падающих крупиц Рене никогда не забудет.

Сделав неловкий шаг назад, она споткнулась о чьи-то ноги, сумбурно извинилась и направилась прочь, вряд ли что-то видя перед глазами. А в голове всё вертелась и вертелась мелодия…

Последний сингл с последнего альбома провожал в последний путь преданного фаната. Это было символично и как-то правильно. По крайней мере, так искренне считала Рене. Она стояла около подобия оградки кладбища и пыталась отряхнуть от налипшей грязи колени, но, кажется, лишь размазала ту ещё больше. Слёз уже не было, только ощущение полного опустошения. Равнодушным взглядом Рене следила, как иссякла чёрная лента очереди. Как принимала очередные соболезнования Лиллиан Энгтан, и как заметно скучал под зонтом Жан Дюссо. После всей эмоциональной встряски, что произошла за последние полчаса, Рене уже не была уверена ни в его особенном взгляде, ни в своём отношении к случившемуся. Всё отошло куда-то вдаль и затёрлось бесконечной моросью дождя. Да, всё. Кроме застрявшего иглой в мозгу факта, что Колин Энгтан так и не приехал. Возможно, был действительно занят. А возможно, Рене следовало перестать оправдывать незнакомых людей.