Дай мне шанс - Винтер Саманта. Страница 8

А что касается души… Кайли уже почти не верила ни в Бога, ни в загробную жизнь, ни в переселение душ, оттого и жилось ей подчас нелегко, потому что она знала (или верила?), что, когда сердце остановится и мозг умрет, умрет и она, ее не станет. Как и близких людей. Самого близкого человека, который сейчас есть. Когда знаешь это, то как-то страшно делается и уверовать в бессмертную душу снова хочется. Но Кайли знала, что это слабость, а слабой быть очень не хотелось. Она не могла полагаться на Бога, есть он там или нет. Сейчас она могла положиться только на себя саму. Если высшие силы помогут — хорошо. Если нет — она и так справится.

Должна справиться.

Почему с возрастом люди приходят в церковь — как говорят, приходят к Богу? Потому что страшно, потому что умирать никому не хочется, верить в то, что не умрешь до конца, — вот спасение.

Но если Кайли говорила «душа», она рассуждала вовсе не о той душе, что упоминается в Священном Писании. Нет, она всегда думала об индивидуальности человека, о богатстве его внутреннего мира, накопленном опыте и развитых чувствах. Человек должен быть живым, душа его должна откликаться на прекрасное, равно как и на ужасное. Человек должен быть натянутой струной, звенящей под порывами ветра.

Иногда Кайли думала, так ли уж плохо жить вечно? Читала в книгах и видела в кино — вечность слишком тяжела для человека. Но это всего лишь предположения. Никто не живет так долго. Кайли лежала в своей спальне и знала, что за стенкой спит ее мать. Такая хрупкая человеческая жизнь. Свеча на ветру.

А Кайли иногда в голову приходили мысли о том, как было бы здорово жить вечно. Мир так огромен, в нем столько интересного, неоткрытого ею, и успеть все, что она хочет, за одну человеческую жизнь невозможно. С сознанием этого умирать еще обиднее. Жить бы и жить вместе с миром, не старея, как и сам мир. Быть в движении и развитии, это ведь и есть жизнь.

Кайли никогда не спрашивала у матери, что та думает по этому поводу. Боялась ее взволновать. И все-таки иногда думала: может быть, стоит спросить? Вдруг потом не будет такого шанса? А ей очень хотелось знать…

Но мать права: сейчас ее дочь нашла что-то для души. Эта работа точно будет для души. Может, станет немного светлее…

Джон этим вечером так и не позвонил, как будто позабыл о ней. И Кайли тоже о нем позабыла. Намеренно.

На следующий день Кайли пришла на службу пораньше и обнаружила, что Элсон ее опередил. Кофеварка мигала лампочками, сигнализируя, что ее уже сегодня включали, из кабинета доносился стук клавиш и бодрые телефонные трели. Сняв пальто, Кайли заглянула поздороваться.

— Доброе утро!

Доброе! — Сегодня на Дэвиде был менее официальный костюм, чем вчера: серые брюки и легкий бежевый свитер, надетый поверх белой рубашки. Элсон пододвинул к секретарше пачку бумаг. — Это для Мэри, я все подписал.

— Спасибо! — Кайли подхватила пачку. — Вам сделать еще кофе?

Будьте любезны.

Какие у Дэвида глаза, интересно, подумала Кайли, выходя из кабинета. Вчера она не решалась прямо смотреть на шефа и уж тем более беззастенчиво его разглядывать. Разве что немного, когда он спал. Но тогда глаза, естественно, были закрыты.

Почему-то ей показалось важным знать, какой у него цвет глаз. И весь день после этого Кайли старалась поймать взгляд Эпсона — но, как назло, выдался суматошный денек и все не оставалось времени как следует разглядеть начальника.

Джон позвонил, когда Кайли шла к своему дому от станции подземки.

— Привет! — Его голос звучал очень бодро. — Ну, как тебе на новом месте?

— Привет. Очень нравится. — Она подумала, что стоит отвечать ему с осторожностью. Может быть… может быть, удастся как-то вывернуться.

— Узнала что-нибудь ценное?

— Не представляю, что именно ценно для тебя, Джон.

— Эй, почему так холодно?

— Мне все это не по нраву.

— Но ты же на это согласилась.

— Да. — Кайли кивнула, хотя он не мог ее видеть. — Однако это не означает, что я получаю удовольствие от происходящего. Я не привыкла обманывать.

— Ты у нас белый ангел, подружка. Тем не менее ты уже согласилась. И помни, что все это ради мамы. Как себя чувствует Глэдис?

Неприкрытая забота.

— Пока что хорошо.

— Так и останется, если ты мне поможешь. Всего-то ничего. Ты слышала что-нибудь о новых сделках?

— Пока нет.

— Как только услышишь, сразу же мне звони.

— Хорошо, Джон. И не названивай мне, я сама тебе позвоню. Мало ли, вдруг я задержусь на работе, и тут ты.

— Договорились.

Она выключила мобильник, чтобы не слышать больше такого знакомого, такого приятного голоса. Раньше Кайли радовалась, когда Джон звонил. Теперь… что будет теперь?

Ей до смерти хотелось, чтобы кто-то пришел и избавил ее от всего этого. Она думала написать Ширли, но не смогла. Слова просто не шли. Ширли сейчас хорошо в Австралии, у нее новая работа, новые друзья, и бойфренд тоже новый — подтянутый загорелый австралиец. Что ей до октябрьского Нью-Йорка и до проблем Кайли? Нехорошо думать о подруге так, но… разве она не права? Разве людям есть дело до кого-то, кроме них самих и самых-самых близких — тех, что вросли в кожу, тех, что дышат, как ты? Разве нужно думать о чьей-то чужой жизни, а не о своей в первую очередь? Кайли жила так вот уже долгое время — думая о человеке близком, не о себе. Она знала, что это тяжело.

Временами накатывали злость и желание, чтобы это уже закончилось. Как-нибудь. Кайли этого тут же пугалась и немедленно начинала раскаиваться и мучиться угрызениями совести за такие мысли. Она заставляла себя четко держаться на плаву и давать матери заряд оптимизма. Кто, если не она?

Родственников у них не было, только очень дальние, и те жили в других штатах. Уильямсы с ними не общались. Мамины подруги — пара таких же бывших библиотекарш, как и она, — пропадали теперь в хозяйственных хлопотах и присмотре за внуками. В гости друг к другу они ездили редко, зато могли часами разговаривать по телефону, особенно по вечерам. Кайли радовалась, что у мамы есть это общение. Сама она не нуждалась в каждодневных беседах с подругами, ей хватало молчаливой поддержки. И Ширли обеспечивала ее, пока была здесь. Но сейчас Ширли далеко.

7

Идя на работу, Кайли каждое утро проходила мимо ворот детского сада. Это был муниципальный садик в их районе, недорогой, смешанный — там были дети из очень разных семей. Утром они гуляли во дворе, и временами можно было наблюдать забавные сценки. Сегодня Кайли увидела двоих ребятишек лет четырех, которые стояли, прижавшись к прутьям решетчатых ворот. Они повторяли: «Помоги-и-ите, спаси-и-ите, люю-ю-юди», — без страха, конечно, без видимой для этого причины. Ничто не угрожало их жизни… На заднем плане гуляли остальные дети под присмотром воспитателей. Что ж, подумала Кайли, когда-то и я стояла возле ворот детского сада, смотрела на проходящих мимо людей и очень хотела, чтобы они меня оттуда забрали. За воротами была жизнь, полная неизведанного, манящего. Душило ограничение пространства и возможностей, хотелось свободы. Сейчас… Довольно часто Кайли хотела вернуться на ту детскую площадку, сесть на качели и качаться, пока не позовут обедать. Хотелось поесть, уйти на тихий час, уснуть, проснуться, выпить стакан молока с печеньем и сесть играть на ковре, ожидая прихода родителей.

Иногда сейчас Кайли очень хотелось крикнуть: помогите, спасите, люди!

Потому что эта свобода, которая когда-то была такой желанной, теперь подчас пугает и наводит тоску. Она хотела назад, в детство, где есть четкий распорядок дня, любимые игрушки и мамина песенка перед сном.

Мать и теперь спела бы, если б Кайли попросила. Но она не просила. Все, прошло время песенок. Маме нельзя утомляться.

На работу Кайли ехала мрачная, все еще огорченная из-за вчерашнего звонка Джона.

А вот мистер Элсон, судя по всему, не полагал, что время песенок прошло, если делать выводы по бодрым напевам, доносившимся из кабинета. Дэвид снова пришел на работу раньше Кайли, хотя и она сама явилась за десять минут до официального начала рабочего дня.