Тихая квартирантка - Мишальон Клеменс. Страница 14

– Встречайте ведущего «Джеопарди!» – Алекса Требека.

У тебя немеют руки, ноги и ступни покалывает. Дом ты еще можешь вынести. Даже Сесилию, ее молодость, тайны ее жизни. Присутствие дополнительного человека в комнате. Но телевизор… Люди, отвечающие на вопросы за деньги; Алекс, приветствующий Холли, Джаспера и Бенджамина будто старых друзей… Это уж через край. Слишком сильное столкновение с внешним миром. Слишком явное свидетельство того, что мир продолжает существовать без тебя.

В гостиной отец подходит к дочери, обнимает за плечи. «Раньше твой отец тоже так делал, – раздается у тебя в голове, – по-приятельски притягивал к себе…»

– Ужин готов.

Сесилия поднимает умоляющий взгляд.

– Только первый раунд? Пожалуйста?

Отец вздыхает. Смотрит на тебя. Возможно, отвлекающий фактор – не такая уж плохая идея. Чтобы девочка сосредоточилась на телевизоре, а не на новой гостье.

– Убавь громкость, и пусть работает в фоновом режиме.

Сесилия вскидывает брови. На секунду она – копия отца: та же подозрительность, ожидание подвоха, обмана. Не желая испытывать судьбу, она направляет пульт на телевизор, голос Алекса превращается в слабое бормотание. Сесилия еще немного возится с кнопками. Внизу экрана всплывают субтитры. Умная девочка.

Обернув руки кухонным полотенцем, отец ставит керамическое блюдо в центр стола рядом с нарезанной буханкой чесночного хлеба. Сесилия наклоняется и делает вдох.

– Что это?

– Вегетарианская лазанья, – сообщает он и садится.

Девочка накладывает еду отцу, потом себе, затем смотрит на тебя, вопросительно подняв ложку. Ты передаешь свою тарелку и берешь кусочек чесночного хлеба. Сесилия некоторое время изучает тебя, пока отец не указывает на телевизор. Там категория «Дела сердечные». На кону восемьсот долларов. Скрытые титры дублируют вопрос, который Алекс читает с карточки: «Это происходит, когда вокруг сердца скапливается опасное для жизни количество жидкости».

– Тампонада, – говорит отец. Не с вопросительной интонацией – просто констатирует факт.

Бенджамин из Баффало дает тот же ответ. К его сумме добавляется восемьсот долларов.

– Так нечестно, – возмущается дочь. – Ты это изучал!

Насколько тебе известно, человек с ключом от сарая, от твоей спальни, – не доктор. Здесь кроется какая-то история. Нереализованные амбиции, изменение планов. Прежде чем ты успеваешь придумать, как по-хитрому разузнать больше, Бенджамин из Баффало выбирает категорию «Прозвища» за двести. Алекс читает: «Его также называли “тихим битлом”».

Что-то шевелится в памяти. Знания из прошлого. Песни, которые ты пела. Компакт-диски, которые таскала из домашнего кабинета отца. Первые аккорды It’s All Too Much, искаженный визг электрогитары.

Отец с дочерью беспомощно переглядываются. И вдруг – твой голос:

– Не Джордж Харрисон?

Бенджамин из Баффало называет Джона Леннона – и промахивается. Джаспер из Парк-Сити выбирает Ринго. Холли из Силвер-Спрингс даже не пытается. Когда время истекает, Алекс делает грустное лицо. «Не Джон и не Ринго, – высвечивается в субтитрах. – Правильный ответ… Джордж Харрисон».

Сесилия посылает тебе улыбку, словно говоря: «Молодец». Дождавшись, пока она отвернется к экрану, отец вопросительно вскидывает бровь. Ты пожимаешь плечами. «Что? Ты просил вести себя нормально». Он вновь поворачивается к телевизору, где Бенджамин опять выбрал категорию «Прозвища», на сей раз за четыреста.

«Этот культовый британец родом из лондонского Брикстона известен среди прочего как «изможденный белый герцог». Назовите его настоящее имя».

Холли из Силвер-Спрингс нажимает кнопку и кусает губы. Тебя захлестывают новые воспоминания: нарисованная на лице молния в один из Хеллоуинов. Трепет в груди, когда ты влюбилась в худощавый силуэт, тонкие губы, гипнотический взгляд. Ты быстро проглатываешь кусок лазаньи и отвечаешь:

– Не Дэвид Джонс?

На экране Холли колеблется, пока время наконец не истекает. Она виновато улыбается Алексу, который ждет, не испытают ли удачу двое других, а затем объявляет: «Правильный ответ – Дэвид Джонс… Также известный как Дэвид Боуи».

Сесилия вновь поворачивается к тебе.

– Откуда ты знаешь?

Ты не видишь причин для обмана.

– Мне очень нравится музыка.

Девочка ерзает на стуле.

– О… Мне тоже.

Отец перестал есть, его вилка покоится на краю тарелки. Взгляд переходит с тебя на Сесилию и обратно, будто на теннисном матче.

Ты вспоминаешь еще кое-что: как радовалась в ее возрасте, когда учитель разрешил сделать презентацию о Шер. Как глаза расширялись от восторга при упоминании Боба Дилана. Как музыка мгновенно помогала сблизиться, покончить с разрушительным одиночеством, наступившим в тринадцать лет.

Ты улыбаешься ей. Девочке, которая наполовину его, которой нельзя знать о темных делишках отца.

– Кого слушаешь? – интересуешься ты.

Она задумывается. Раньше ты любила и ненавидела этот вопрос в равной мере. Любила, потому что эти имена тебе никогда не надоедали: «Пинк Флойд», Боуи, Патти Смит, Джимми Хендрикс, «Роллинг Стоунз», «Аэросмит», «Битлз», «Дип Пёрпл», «Флитвуд Мэк» и Дилан. Ненавидела, потому что боялась назвать неправильное имя и выдать себя как очередную девочку-подростка, а не знатока рока.

Сесилия называет несколько имен: Тейлор Свифт, Селена Гомес и Гарри Стайлс. Они только начинали, когда ты исчезла. Таланты, расцветшие в твое отсутствие.

– Здорово, – говоришь ты. В прошлой жизни тебе всегда было непросто в разговорах с другими людьми, с новыми друзьями, выражать одобрение без нотки снисходительности.

Она кивает.

– А ты?

Ты чувствуешь испепеляющий взгляд отца. Если потом он спросит, ты скажешь, что так ведут себя нормальные люди. Разговаривают. Делятся тем, что любят больше всего.

Называешь несколько имен:

– «Роллинг Стоунз» – их я даже видела живьем в две тысячи двенадцатом году. «Бич Бойз». Сестры Пойнтер. Элвис, хотя его, наверное, любят все. И Долли Партон. Я обожала Долли в юности. Умоляла родителей свозить меня в Долливуд каждое ле…

Словно богохульство в церкви. Запинка в заклинании. Ты сбиваешься с мысли. «Мои родители…» Ты впервые упомянула их в его присутствии – людей, у которых он тебя забрал.

Ты жила своей жизнью. Студентка колледжа накануне выпуска. У тебя были курсовые, дела, друзья, работа. Но ты все еще оставалась их дочерью, нравилось это тебе или нет. Вы по-прежнему вместе обедали каждую неделю. Обменивались сообщениями и телефонными звонками. Делились новостями.

Сесилия прочищает горло, тянется к сервировочной ложке, давая тебе время собраться. Ты попробуешь еще раз:

– …каждое лето. Но так и не сложилось.

Вывалив ложку лазаньи себе на тарелку, девочка вновь поднимает на тебя взгляд, и ты готова расклеиться. Прошло столько времени с тех пор, как кто-то смотрел на тебя так. С добротой. С пониманием. Словно ты и твои чувства – не пустое место.

Ты не знаешь, о чем она думает. Возможно, что ты поссорилась с родителями или что они умерли, не успев свозить тебя в Долливуд. Какую бы историю девочка себе ни сочинила, она старается изобразить понимание.

– Ну, – говорит Сесилия. – Теперь ты можешь поехать, когда сама захочешь.

Уставясь в тарелку, ты произносишь:

– Точно. Когда сама захочу.

Позже, когда отец отправляет Сесилию чистить зубы, девочка украдкой косится в твою сторону. Как стажер, который только что нашел с кем сесть рядом в первый рабочий день. Как забытый всеми двоюродный брат на похоронах, который с облегчением нашел собеседника на время службы.

Ты видела подобный взгляд раньше. Это глаза человека, который одинок и страдает.

Глава 16

Сесилия

Иногда горло будто сжимает тисками. Мне хочется кричать или поколотить что-нибудь. Не кого-нибудь, нет. Что-нибудь.

Отец, узнай он об этом, покачал бы головой так, что мне захотелось бы провалиться под землю. Мама обычно говорила ему: «Нельзя же ко всем предъявлять столь высокие требования. Она еще ребенок. У нее вся жизнь впереди, чтобы стать похожей на тебя».