Шофёр - Никонов Андрей. Страница 56

Шестопалова прикусила нижнюю губу. Судя по всему, Лацис собирался от неё избавиться, жалкие крохи кинуть после всего того, что она сделала. Решение пришло спонтанно, женщина подошла поближе, шаря в кармане сарафана, а потом ловко подхватила тяжелое пресс-папье со стола и ударила им Лациса в висок. Одного раза не хватило, она добавила ещё несколько раз, мужчина качал головой, хрипя, Шестопалова вытащила из кармана пакет с отравой для крыс, полной горстью засунула вонючие шарики Лацису в рот, вжала в губы стакан с чаем. В стакане был налит кипяток, но Генрих Янович уже мало что соображал, он сделал несколько глотков, не чувствуя, как гортань обожгло, а растворившийся яд упал в желудок. И он откинулся на спинку кресла, вывалив язык. Шестопалова несколько раз провела шваброй по полу, вышла в приёмную.

– Генрих Янович велели не беспокоить его, – сказала она машинистке, – он позовёт.

Та кивнула, про отношения уборщицы и начальника она догадывалась, правда, раньше они запирались в кабинете как минимум на полчаса, а тут быстро управились. Анфиса прошла дальше, торопливо подтирая за служащими следы сапог. Вынеся для Лациса драгоценности из кладовых, она не удержалась и сделала себе запас, который лежал там же, где она взяла яд. В подсобке. Почти восемь килограммов золотых украшений, Шестопалова выбирала те, где камни покрасочнее и металла побольше, они наверняка были самыми дорогими. В основном кольца и браслетки.

В подсобке уборщица ссыпала цацки в ведро, накрыла их грязной тряпкой и пошла за водой на улицу. Бочка стояла во дворе дома. Наполнив ведро так, чтобы вода только прикрывала тряпку, женщина не стала возвращаться обратно, а направилась к Дегтярному переулку.

– Гражданочка, – окликнули её, – постойте.

Женщина останавливаться не стала, наоборот, ускорила шаг, на ходу обернулась и увидела мужчину в форме, который спешил к ней от угла дома.

– Гражданка Шестопалова, остановитесь, – крикнул он.

Уборщица перешла на бег, ведро больно било по бедру, вода расплёскивалась. Преследователь остановился, вскинул наган, выстрелил. От него до женщины было метров сорок, стрелок целился в ногу, но ствол повело вверх и влево, первая пуля ушла в молоко, а вторая попала в левую часть спины. Прямо в сердце. Анфиса споткнулась, рухнула на колени, качнулась и медленно упала лицом вниз, ведро выпало из рук, выплёскивая на мостовую вместе с водой и грязной тряпкой царские сокровища. Со стороны Дегтярного переулка спешили бойцы ОГПУ.

Драгоценности аккуратно сложили обратно в ведро и занесли обратно в Гохран, где уже начался переполох. Кальманиса арестовали, он сидел у себя в кабинете бледный и дрожащий, дверь комнаты Лациса выбили и сразу же вызвали санитарную повозку – помощник начальника Гохрана был без сознания, из его рта с каждым выдохом появлялась серо-коричневая пена. К краже государственных ценностей прибавилось покушение на убийство.

Найденный в доме Радкевича ящичек с золотыми империалами пока что никто с убийством Льва Пилявского не связал. Дело так и лежало у субинспектора Панова, а опись изъятых на Бужениновской улице ценностей только на следующее утро направилась помощнику прокурора при уголовном розыске Самсону Тагеру.

Глава 23

О том, как прошла операция по задержанию похитителей, Ковров мельком узнал от Мальцевой в тот же вечер понедельника, а уж в подробностях она расписала всё ему через три дня, в четверг, когда пришла сказать, что сотрудничество Коврова с ОГПУ окончено и он может возвращаться в Ленинград. Женщина была в приподнятом настроении, отношениями с Гершиным она давно тяготилась, а тут такой удобный случай подвернулся, любовничек сидел в камере и выдавал всех подряд, в том числе своих подельников на советско-персидской границе и в Польше. Правда, о том, из-за чего его задержали, ничего полезного он не сказал, имени продавца не знал, те, кто хотел купить золотишко и камушки, находились в Варшаве и для ОГПУ были недосягаемы. Но главная подозреваемая и так была поймана, точнее – уничтожена, её подельник, Карлас Кальманис, пока что отпирался и валил всё на своего начальника, Генриха Лациса, погибшего героической смертью от руки преступницы.

– И всё же не пойму, душа моя, – Ковров сидел в кресле в халате и шлёпанцах, посасывая кубинскую сигару, – зачем ей нужно было его убивать? Взяла бы спокойно камушки и сбежала ранним утром, так нет, она его дождалась.

– Ничего ты не понимаешь, – модистка-сексот курила папиросу через серебряный мундштук, – машинистка сказала, что между ними была любовная связь, вот она его напоследок и пришила, может, он догадываться начал или бросить хотел.

– Так значит, это всё же он был Разумовским?

– Он, кто же ещё, выправил комнату для встреч. Только дело прошлое, никто ворошить его не будет. Погиб на рабочем месте, хотел вывести воровку на чистую воду, а было у них что или нет, какая теперь разница, драгоценности-то нашли.

По мнению Коврова, разница была, причем существенная. Мальцева показала ему фотографии сокровищ, вынесенных из Гохрана Шестопаловой, и сразу бросилась в глаза разница между тонкими искусными вещицами, которые доставал из тайника Радкевич, и массивными, но совершенно обычными украшениями, добытыми уборщицей. Максимум золота, крупные, часто дешёвые камни, много жемчуга и эмали. Хоть на вес получилось почти полпуда, на миллион рублей они никак не тянули. Максимум тысяч на сто пятьдесят.

– Кстати об этом, – сказал Ковров. – Когда мне сороковую долю выплатят? Уговор есть уговор. Да и магазин кто-то обнёс, почти десять червонцев и коробку перчаток украли, опять же убыток.

Модистка хотела было ответить, что Коврову заплатят, но не сейчас, но тут в дверь постучали. Она встала, придерживая полы платья, подошла, распахнула створку, и женщину тут же втолкнули в комнату. На пороге стоял Радкевич с пистолетом и ножом в руках.

Герман все эти дни провёл как раненый зверь, прячущийся в чаще леса, чтобы зализать раны. Раны в основном были эмоционального характера, но от этого не менее мучительные. Призрак богатства, появившись, снова пропал, причём растаял полностью – и обещанные двести тысяч от продажи драгоценностей, и найденные у Пилявского царские империалы на полторы тысячи золотых червонцев, и накопленные за эти два года капиталы, не то чтобы большие, но и не та мелочь, которая осталась. Ещё, правда, лежала в кармане бумажка с картой припрятанных сокровищ и игральная кость, на которой всё время выпадала двойка.

В своих бедах Радкевич винил всех подряд – и братьев Лукашиных, которые кто помер, кто заболел не вовремя, и Шпулю, тот наверняка сейчас про него легавым шептал, и его полюбовницу Мальцеву, которую Шпуля не напрасно подозревал. И её родственника Коврова. И братьев Звездиных, владельцев ресторана, в капитал которого он вложил пять тысяч рублей, а получил пока что шиш с маслом и обещание через два года, как оговорено, расплатиться вдвое. Хорошо хоть просто отказали, не сдали в милицию. Но, что странно, оптимизма при этом не терял, сколько раз уже так бывало, приходили деньги и исчезали напрочь.

Можно было продолжить знакомство с Леной Кольцовой, которая возила Коврова, та хоть и не знала ничего о делах своего папаши, но могла что-то слышать, запомнить, а потом рассказать и помочь найти золотые империалы на двадцать пять тысяч червонцев.

Сам Ковров тоже наверняка что-то припрятал, у коммерсанта и от лавки деньги шли, и махинациями он занимался давно, значит, скопил капиталец. С него Радкевич и решил начать, рассудив, что Кольцова никуда не денется. Косой, с которым Шпуля так и не расплатился, получил от Радкевича два червонца и все эти дни следил за Ковровым. Тот осторожничал, в магазин почти не наведывался, ездил исключительно на автомобиле, за которым угнаться было сложно. Петька по приказу Радкевича залез в лавку, пошуровал, но кроме девяноста пяти рублей бумажками и мелочью, ничего не нашёл. От жадности Лукашин прихватил с собой коробку с перчатками, шарфик и женскую сумку, так его дворник чуть было не поймал.