Грань (СИ) - Ренцен Фло. Страница 15

— Че телефон не брала? – ворчит внезапно Рик, будто только сейчас припомнив. – Не отвечала на сообщения? Тогда, после Лотоса?

— Грузить тебя не хотела.

— Чем?..

Тут мне звонят. Полагаю, Рику прекрасно слышен голос, громко спрашивающий из сотки:

— Ну как там вечерина? Мне стоит подъезжать?

— Не стоит. Я тоже скоро сваливаю, — отвечаю, глядя на Рика – и вижу у него на лице загнанно-жалобное отчаяние. Яростное. Умоляющее. Взгляд номер какой-то там. Когда-то там. Помню.

— Я подъеду, заберу тебя?.. Поужинаем вместе?..

— М-м, — то ли сомневаюсь, то ли разрешаю я и «кладу» трубку, а сама все смотрю, смотрю на него.

Нет, я не садистка и от его взгляда-когда-то-там мне уже не хочется его дербанить. Я ж тут не грызусь с ним, сижу – мы просто общаемся.

— Сваливаешь? — хмуро замечает Рик, не сводя с меня глаз.

— М-м.

— Какой дебил спрашивает разрешения приехать к девушке?

— Девушка – это я? Кстати, я недавно говорила с твоей. С Ниной. Она милая. Так мило рассказывала про твои ухаживания. Как ты робел с ней поначалу.

— Это все?

— Она еще просила не докучать тебе.

Его слегка перекашивает – он не хотел о ней говорить. И хоть я и не садистка, сейчас это другое. Ведь и раньше, если ему чего-то не хотелось, я это делала, чтобы словить реакцию и кайфануть от нее. Правда, меня следует отшлепать за бессовестное вранье, будто я считаю Нину «милой».

— Снюхались...

— Разнюхались, не переживай. Только ты, когда будешь ей рассказывать про сегодняшний вечер, не ляпни ненароком, будто это я тебя тут подстерегала, а не наоборот.

Меня тянет выполнить обещание, данное не столько Йонасу, сколько самой себе – свалить отсюда. Унестись. И меня несет.

Да только если меня несет, он же подхватывает:

— Кати, блять... остановись...

— Чего тебе еще надо?..

— Да, блять, послушай... ты ж не слышишь ни хуя...

Слышу. Как будто впервые за весь вечер, да впервые за последнее время слышу, как меня зовут по имени так, как только он один умеет.

— ...я с ней на стенд-бае. А потом с тобой как просыпаюсь. И как со взрослой могу с тобой говорить.

— Так ты с ней попробуй, как со взрослой.

— А ты не учи меня, че мне пробовать!

— Че орешь, пьяный, что ли... – бормочу я. – Все, на хрен, — поднимаюсь, порываюсь уйти. – Проспись, успокойся.

— Вот куда пошла, а... – хватает он меня за руку. Тянет за собой.

— Куда это ты меня? – будто просыпаюсь, вздрогнув.

— Ебать щас тебя буду.

Неужели. Ну-у, дура-ак...

— Дубинка где твоя? – говорю. – Пещерная, которая?

— Я тя и без дубинки возьму, — цедит он сквозь зубы. – И без пещеры.

Впоследствии мне будет казаться, что с этими словами он схватил меня, поднял на руки и понес.

На самом деле это слова его несут меня или вкачанный им в меня градус.

А он... робкий... нерешительный... надежный... надежно, просто и бесцеремонно схватил меня под локоть, подталкивает, ведет. Он ведет меня, не я – его. Не все привычно – теперь и по-новому что-то.

II.

Не знаю, куда мы идем, но по дороге, должно быть, на время лишаюсь чувств – или куда подевались последние две минуты... пару десятков метров и шагов до нашей остановки возле лифта... то мгновение, когда он прижал к себе, прижался губами к губам и... и... не отпускал, как будто не было этой зимы порознь. Как будто не было нас порознь. Как будто теперь – не теперь, а год назад. Как будто снова он ворвался в мою жизнь, достал, схватил. Спас. Только в этот раз от него самого спасать надо бы. Но от него не спастись.

У меня улетели мозги, когда он начал целовать. Может, еще раньше со мной распрощались. С его мозгами на пару. Кажется, в наших с ним отношениях – ведь когда-то у нас с ним были отношения – мозги играли второстепенную роль, потому и сейчас, заведомо зная о своей теперешней ненадобности, отправились в отпуск.

— Ри-и-ик... – шепчу тихонько, томно, пока он пьяно и основательно целует мой рот, покрывает его изнутри слоем, поистершимся было.

— Ка-ати-и... де-етка-а-а... – шепчет он мне.

Шепчет, правда. Я не вру. Мой знакомый незнакомый, мой родной чужой, весь пропахший джин-тоником и сигаретами, весь такой... надежный в доску... Пьяная, блин, что ли?.. Но не одна... С ним...

Целуемся сладко, мокро и безвкусно. В смысле – нельзя так, это неприемлемо. Нельзя нам, но мы все равно делаем. Безвкусно... Да что это я... вкусно... черт, как вкусно... вкус – это субъективно. Не в алкоголе дело. Нам вкусно друг от друга.

Это сон? Мне стоит проснуться. Мне стоит увидеть, где мы сейчас. Что это лифт, и что мы в нем куда-то едем.

Я и теперь настаиваю: он не груб. Пусть заталкивает меня внутрь, пусть грубо тыкает в кнопку лифта – езжай, мол, не видишь, терпеть сил нет больше.

Я соображаю мутно, улавливаю медленно – Рик привез меня куда-то, выталкивает, чтобы... чтобы уединиться со мной. Нет, если я пьяна, то только нашими объятиями.

Он никуда меня не тащит – иду сама, но он целует, целует беспрестанно. Целует в лифте – скоротать время. Целует, когда вываливаемся наружу. Где мы?

Озираюсь по сторонам, словно беспомощный котенок – он толкает чуть ли не в шею, чтобы шла, мол. Быстрее. На самом деле он тоже ищет, он тоже здесь ничего не знает.

Пустые помещения, стены, дверные проемы...

— Сюда давай... да блять... че копаешься... – когда я натыкаюсь на какие-то углы...

Не соображаю... Он не соображает... Нет, не алкоголь... Мы сорвались с цепи. Когда ничто не держит, не всегда соображается легче...

Но Рик, почему так грубо... Я ведь пошла по доброй воле, а это же не значит, что...

Он заталкивает меня внутрь, захлопывает за нами дверь.

Я не соображаю, но у меня хватает соображения спросить:

— Зачем ты так со мной?

— А как еще с тобой? – шепчет он с жаркой, пьяной полуулыбкой. — Щас отсосешь мне...

Тянет мою голову вниз:

— Давай, ширинку расстегивай... Хуй возьми...

Разлохмачивает мне прическу, путается пальцами с моими волосами. Чуть сжимает мои щеки, будто чтобы заставить открыть рот.

Я должна была бы возмутиться, двинуть в яйца, укусить, закричать или еще как-то дать понять ему, этому взбесившемуся волчаре, что так не-пойдет-ебаный-в-рот. Но я дарю ему гримасы из ухмылок, а он их ловит, поглощает. Они будто притягивают вновь ко мне его лицо, присасывают, и он нагибается и крепко целует меня в смешно сжавшиеся губы.

И я расстегиваю – и забываю все, что только что хотела ему сказать. Вообще, я и не с ним сейчас разговариваю:

— М-м, иди сюда, мой хороший...

Он идет сам – если б не пришел, я бы сама его к себе привела... я так скучала...

Обхватываю ртом его, твердого, погорячевшего. Скольжение каждого его участочка у меня во рту – гладкий, сладкий восторг. Так сладостно, что даже деснам петь охота. Я словно лакомлюсь десертом, посмаковать хочу.

— Глубже бери... о-о-о, блять... да, вот так...

Не надо было б говорить, но я ведь одобряю. Я одобряю даже, когда он со стоном: — О-о-о... – пропихивается глубоко ко мне в горло, да так, что из глаз моих брызжут слезы. Когда, упершись, не дает дышать, когда, подрагивая, кладет мне руки на волосы и натягивает на него мой рот, когда, срываясь, бьется ко мне в рот до моего полузатмения, когда заставляет от этого содрогаться, задыхаться, сглатывать, почти сознание терять от жесткого минета, в слезах купаться, слюной захлебываться от того, как глубоко член его вбивается ко мне в горло – я одобряю. Я требую. Я требую еще.

Я требую его, и я хочу его – я давно разбухла, у меня между ног все давно вопит о нем, захлебывается вместе со мной. Я теку и кажется, даже чувствую, как с кипящим ревом вырываются из меня реки, ревут о том, как сильно я хочу его. Мне больно от того, как сильно я его хочу.

И я отсасываю ему как следует. Так, как хотела бы, чтобы отсосали мне, если бы у меня был член. Так, как сама хочу отсосать его члену.