Моя Мия. На осколках первой любви (СИ) - Коваль Лина. Страница 2
Я в шоке.
Он что… к старшим Громовым свою Пеппи возил? Получается, ещё до Хэллоуина?!
Так все знали? Все вокруг были в курсе, что у Мира есть девушка, и молчали!
Получается так.
А папа?! Мама?
В том, что родители Мирона располагали рыжей информацией, я теперь не сомневаюсь. Ну не мог дядя Глеб, муж Ксении, не сказать родному брату, что Мирон к ним наведывался.
Внутри меня такая буря закручивается. Негодование, злость, обида. Мысленно перебираю в памяти прошлые события, анализирую взгляды со стороны родителей и их друзей.
Вспоминаю, как дожидалась Мира из Европы, куда он уехал, чтобы пройти углублённый курс по строительству и архитектуре.
Теперь вижу.
Его учёба была действительно «глубокой». В целом, как и моя собственная глупость.
Ох…
– Мир сказал, вы с детства знакомы? – кричит Лада через стол, когда мы усаживаемся в небольшой вип-зоне.
– Да, – неловко киваю.
Здесь гораздо тише, чем в общем зале. На диванчике рядом со мной сидит симпатичный блондин, кажущийся, мне знакомым. Он приветливо кивает и предлагает выбрать коктейль.
Беру первый попавшийся, с ярко-оранжевой трубочкой. Сразу выдуваю половину, не почувствовав вкуса, и осматриваю парней, сидящих за столом. Помимо Громова с его Красной Шапочкой, пара приятелей со старшего курса, остальные все чужаки.
– Друзья детства, значит, – пропевает Лада, покачивая головой в такт музыке. Тонкая рука обвивает шею Мирона и притягивает к себе. Он ни капли не возражает. – И какой он был в детстве? Мой Громов?
«Мой Громов».
Глаза печёт неимоверно. Сосед сбоку пододвигает наполненный бокал.
Перевожу взгляд на Громова, который вмиг становится серьёзным. Ухмылка с губ спадает, на умном лице явно читается сожаление.
Значит, вот так я выгляжу?!
Жалкая? Да?
Обойдутся. Сами пусть слезами умоются.
Встряхиваю шикарным облаком волос и ослепительно улыбаюсь своему соседу, вспоминая, о чём вообще речь.
– Мир? – загадочно закатываю глаза. Выглядит театрально, ну что уж тут поделать. – Ой, было много гадких историй, – машу рукой.
– Мия, – предостерегающе наклоняется Громов, захватывает стакан с виски и льдом. Сверкнув глазами, делает пару глотков и размещает руку на спинке дивана.
Однако, как говорит папочка, «этот локомотив уже не остановить». Правда, он обычно посвящает данную фразу маме, недаром все утверждают, что я её полная копия.
– Например, Мирон безумно боится лягушек. Обычных деревенских, которые квакают по ночам.
В випке раздаётся дикий хохот, а я награждаю улыбкой всех сидящих за столом. Когда дело доходит до Громова, она сама по себе превращается в оскал.
Но это ещё не всё…
– А в семь лет мы отдыхали с родителями в Таиланде, наелись до отвала арбуза и ночью…
– Ми-я, блд, – слышится лютый бас, заглушаемый всеобщим ором.
Смотрим друг на друга в упор. Я готова отравленным ядом забрызгать белую рубашку, сидящую на нём, как на фитнес-Боженьке.
А Громов… Сдавливает зубы, со злостью цокает и залпом выпивает содержимое своего бокала. Пялюсь на него, пока не замечаю недоумение на лице Миловановой.
«А ещё он единственный, с кем я целовалась по-настоящему…» – договариваю про себя.
Впервые это случилось, когда мне было четырнадцать. Мы бесились у его дяди на даче и отправились к пристани. Забрались на лодку, смотрели на закатное солнце и, вдохновленные недавним просмотром "Титаника", решили в шутку спародировать поцелуй Кейт и Лео. Закончилось всё тем, что мы с Миром сосались, пока на улице не стемнело.
Это было так... захватывающе.
Резко вставая, одёргиваю задравшееся платье.
– Я к подружкам пойду, потанцую. Приятно было познакомиться, – говорю всем, не глядя на Громова с девицей, чтобы Ладка поняла – к ней это не относится.
Подмигиваю своему соседу, не сводящему глаз с моего декольте. И вильнув бёдрами, отправляюсь навстречу счастливчику, который сегодня сотрёт с моих губ печать имени Мирона Громова...
Глава 3. Растерянная Мия.
Десять.
Ровно столько минут мне понадобилось, чтобы привести себя в порядок в дамском туалете. Пшикаю на внутреннюю сторону запястья серебристой Монталь, и медленно растирая, хладнокровно смотрю на своё отражение. Глаза будто неживые. Маньяк-убийца, прости господи.
«Мой Громов»
Словно вспышкой пролетают слова Ладки. Ядовито-неоновой лентой под кожу забираются.
Я… в раздрае.
Думала, пережила, справилась. Но нет.
Наверное, мою боль может понять только та, что любила в девятнадцать. До хрипоты, до прокля́того покалывания в ступнях. Когда жжётся в груди так, что нестерпимо.
Ни одной единой мысли, кроме воздушного рыжего облака вокруг его плеча.
Просто мечтаю, чтобы проблема решилась одномоментно. Чтобы он уже сейчас всё понял, потому что в следующую минуту поздно будет. Ни завтра, ни послезавтра.
Сейчас!
В мои девятнадцать лет бить наотмашь хочется за долю секунды до того, как по тебе ударили. Так получается. Не знаю, что это.
Мама говорит – «молодость, всё пройдёт», отец тихо цедит «вся в мать» и закатывает раздражённо глаза.
Я физически ощущаю, как живьём варюсь в коктейле из ревности, унижения и собственной уязвимости. Моё сердце рыдает внутри, потому что снаружи я должна оставаться сильной.
Этому тоже папа научил. Слабой можно быть только со своими. С родными.
А Мирон больше к таким не относится.
Перед собой вижу – стоит молоденькая, яркая брюнетка. А в душе́ – волчица, одиноко воющая на Луну.
До жути.
Облизнув только что подкрашенные губы, вытираю влагу в уголках глаз и отшвыриваю салфетку в урну.
Я должна быть равнодушной.
Обязана стать счастливой, чтобы утереть ему нос. Просто горю сейчас мечтой увидеть в его глазах отголоски своей боли.
Найду себе парня.
Хорошего, умного, главное, надёжного. Такого, чтоб дух захватывало.
Поражённо вздыхаю, прикладывая ладошки к горящим щекам. Само́й влюбиться? Не в Громова?
Это вряд ли, конечно.
– Мийка, – подхватывает меня под руку Тая, когда я решаюсь выйти из туалета. – Пойдём. Я все ноги стёрла, пока тебя искала.
– Зачем?
– Ты куда-то пропала, – сбивчиво проговаривает. – Там… он пришёл, представляешь?
– Кто? – округляю глаза. Мысли только о Громове.
– Ваня, – краснеет Валеева.
С недавних пор моя любимая подруга тоже пала жертвой светлых глаз. Правда, серых. Собственник последних – Ваня Соболев, однокурсник Мира и средний сын Яны Альбертовны Соболевой. Пожалуй, самой известной женщины в нашем городе.
Поднявшись по винтовой лестнице, снова попадаем в душное помещение. Голова кружится от количества людей и мигающих ламп, установленных под потолком.
Стараясь не смотреть в сторону випки, прохожу к нашему столику и оставляю крохотную сумочку на диванчике.
Следующий час мы с девчонками танцуем и веселимся. Упрямая лямка платья всё время пытается съехать, грозя оголить грудь, но я старательно её придерживаю и соблазнительно поднимаю руки, выписывая бёдрами восьмёрки.
В какой-то момент становится так весело, что о Громове напрочь забываю.
Алкоголь в крови будоражит и требует остренького, наша «Модная четвёрка» вскарабкивается на сцену. Одёргиваю задравшееся платье под общий вой толпы, мило пожав плечами.
Щёки горят, кожу покалывает, когда представляю, что Мир сейчас где-то здесь. Ну не может он в таком платье из виду меня выпустить. Видела ведь, как взбесился. Всегда так было.
Кидаю неловкий взгляд в сторону випки. Пусто.
Горько усмехаюсь.
Ему всё равно. Может, вообще уехал со своей апельсиновой. Будут трахаться полночи, как кролики у бабушки на даче... Не зря мы каждое лето за ними подсматривали.
Да блин.
Поднимаю голову к ярким софитам и пытаюсь возвратить выпавшие слёзы глазам. Ослепительно улыбаюсь.
Быть сильной мне даётся нелегко.