Булгаков и Лаппа - Бояджиева Людмила Григорьевна. Страница 48

Булгаков пишет очерки, запечатлевшие в бодро-насмешливом тоне происходящие перемены. Москва богатела. Мгновенно открылись дорогие рестораны, магазины, появились лакированные авто, люди с наглыми глазами и толстыми кошельками. Быть может, конец черной полосе близок?

В начале 1923 года в Москву к Наде из Киева приехала младшая сестра Лёля Булгакова — хорошенькая, в отличие от остальных сестер и братьев, темноволосая, черноглазая. В сочельник, нарядная и веселая, Лёля пришла к Мише и Тасе, у которых как раз был молодой поэт Катаев. Вдохновленный появлением Лёли, пылкий юноша читал свои стихи и назавтра же пригласил девушку в оперу. Лёля стала часто наведываться к брату, и тут же оказывался с визитом Катаев. Выяснилось, что отношения у молодых серьезные, они намерены пожениться. Михаил восстал против этого брака, как некогда его мать против брака сына с Тасей.

15 апреля в приложении к газете «Накануне» Валентин Катаев опубликовал рассказ под названием «Печатный лист о себе» (впоследствии он печатался под заглавием «Зимой»), в котором описывал эпизод неудавшегося сватовства. Схватка влюбленного героя-романтика и занудного проповедника здравого смысла Ивана Ивановича (Булгакова) представлена в сатирическом тоне. Но и за насмешкой виден своеобразный характер человека, которому еще не исполнилось и тридцати двух лет.

«Он гораздо старше меня, он писатель, у него хорошая жена и строгие взгляды на жизнь. Он не любит революции, не любит потрясений, не любит нищеты и героизма. Но у него — синие глаза. Правда, они только вечером синие или когда он сердится. Но они синие с чернильными зрачками. Этого достаточно для того, чтобы я приходил к нему вечером и садился на диван против зеленого абажура лампы, висящей над писательским письменным столом.

— Иван Иванович. Я люблю вашу сестру.

Он поднимает кверху ножницы, которыми вырезывает из газеты одобрительную о себе рецензию.

— Вы, конечно, шутите?

— Нет, я не шучу Я ее люблю.

— Увольте меня, пожалуйста, от подобных разговоров. Я не люблю глупых шуток.

— Я люблю вашу сестру. Я не могу без нее жить… Я на ней женюсь.

Электрический разряд. Грохот и смятение. Вырезка и ножницы падают на стол. Самовар начинает тонко петь. Синие глаза круглеют до отказа. Жестом благородного отца он хватается за голову и начинает бегать по комнате, садясь на встречные стулья.

— Что! Что-о? Что-о-о? Жениться? Вы? На моей сестре? Да вы что, в уме? Тася, дай ему воды. Дайте-ка я попробую ваш пульс, голубчик; вам, вероятно, нездоровится!

Он немного успокаивается.

— Нет, это даже смешно. До того глупо, что смешно.

— А почему бы и нет?

— Почему? Да вы что, ребенок! Нет, вы это нарочно?

— Серьезно.

— Ах, серьезно? Так я вам скажу тоже серьезно. Вы это бросьте. Бросьте и бросьте…

Он долго всматривается в меня и вдруг опять впадает в отчаяние.

— Надеюсь, по крайней мере, что хоть она…

— Она меня любит.

Он падает в кресло.

— У меня нет больше сестры! Делайте как знаете!

Я даю ему успокоиться. Я мягко:

— Иван Иванович, но в чем же дело? Почему? Ради бога, объясните.

Может быть, вы подозреваете меня в каких-нибудь недостойных поступках и тайных пороках? Уверяю вас, что это недоразумение. Я честный и нравственный человек.

— Сохрани бог. Я уверен в ваших качествах, но говорю вам как друг: бросьте. Ничего из этого не выйдет…

— Почему же?

Он в бессилье машет руками. Он не понимает, как это я не могу постигнуть такой элементарной вещи. Он собирается с силами и начинает объяснять. Ей нужно учиться, у нее университет, книги, профессора. У нее, наконец, жених. У жениха дом. Особняк. Она избалована. Я в ней ошибаюсь. Она пошутила. Наконец — родственники. Что скажут родственники? Она, и вдруг выходит замуж за поэта. За бедняка, за бродягу, за… за!.. Он не находит слов. Это нечто чудовищное. Нет, нет! Этого не может быть! Этого не будет! Бросьте, бросьте и бросьте.

Он несколько раз начинает истерически хохотать, несколько раз умолкает и несколько раз ищет спички, которые у него в руке.

И только серый, домашний глаз его жены внимательно и сочувственно смотрит на меня из-за самовара. Я же упрямо повторяю:

— Я люблю ее.

В сущности, я говорю не ему Я говорю так, чтобы меня услыхала она за тысячу верст. Кроме того, так забавно, когда он сердится; этот, в сущности, добрый человек и неплохой писатель».

Вскоре Лёля вышла замуж за сосватанного ей Надей известного филолога Михаила Васильевича Светлаева — коллегу и друга ее мужа. И была счастлива. А «неплохой писатель» вырвется в ряды самых известных.

Одним из наиболее прочных мест работы Булгакова оказалась газета «Гудок», где он занимал должность сотрудника профсоюзного отдела, писал фельетоны и вел колонку на четвертой полосе. Финансового положения должность в «Гудке» не меняла, но тут собралась группа зубастой молодежи, благодаря которой и при участии Булгакова четвертая полоса транспортной газеты получила известность. Юрий Олеша, Илья Ильф, другие юные хохмачи превращали рабочий день в эскападу розыгрышей, приколов, шуток. Скучного, болезненного, издерганного жильца квартиры № 50 трудно было узнать в заводиле и зачинщике розыгрышей, в блестящем рассказчике, оказывающемся в центре шумной компании остряков, как некогда среди друзей довоенного Киева.

«Лето 1923 г. в Москве исключительное. Дня не проходит без того, чтобы не лил дождь, и иногда по нескольку раз. В июне было два знаменитых ливня, когда на Неглинном провалилась мостовая и заливало мостовые. Сегодня было нечто подобное — ливень с крупным градом. Жизнь идет по-прежнему сумбурная, быстрая, кошмарная. К сожалению, я трачу много денег на выпивки. Сотрудники "Гудка" пьют много. Сегодня опять пил пиво. Играл на Неглинном на бильярде. "Гудок” два дня как перешел на Солянку во "Дворец труда '". Последнее — знаменательно.

— «Дворцу труда» было суждено оставить свой след в литературе. Известен он прежде всего по роману — «Двенадцать стульев». Именно в непреодолимых коридорах редакции газеты — «Станок» («Гудок») Остап Бендер встречает заблудившуюся вдову Грицацуеву. Однако за несколько лет до — «Двенадцати стульев» мотив погони по лабиринтам коридоров возник именно в булгаковской — «Дьяволиаде», написанной летом 1923 года. Главный герой — «Дьяволиады» — «маленький человек» Коротков — запутывается в двойниках, в коридорах, в самом себе, в общей чертовщине и, в конце концов, бросается с крыши десятиэтажного дома. Нетрудно увидеть в прозрачной символике рассказа образ новой России — обезумевшей, потерявшей себя. Воистину — «жизнь сумбурная. быстрая, кошмарная».

Сестре Надежде, находящейся в Киеве. Булгаков пишет с мрачным юмором: — «Дорогая Надя, я продал в "Недра" рассказ “Дьяволиада", и доктора нашли, что у меня поражены оба коленных сустава: кроме того, я купил гарнитур мебели шелковый, вполне приличный… Что будет дальше, я не знаю — моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня. Но если я не издохну как собака — мне очень не хотелось бы помереть теперь — я куплю еще ковер». И подпись: — «Твой покойный брат Михаил».

А в дневнике: — «Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем».

Купленный по дешевке гарнитур салонной мебели, неутоленная жажда ковров, боязнь ревматизма и восторг от напирающей жажды писательства пьянящая смесь ощущений человека, на столе которого лежит еще плохо оформившаяся груда листов романа «Белая гвардия» — пропуска в бессмертие и залога земного благополучия.

В мае 1923 года Булгаков записывает в дневнике: «Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет».

А.Н. Толстой с группой «Накануне» вернулся на родину, дабы, как печаталось в «Известиях» с самым благосклонным комментарием, «вколотить свой собственный гвоздик в истрепанный бурями русский корабль».