Твои губы - судьба моей кожи (СИ) - "Ie-rey". Страница 26

Сэхун сжимал его плечо, потом гладил, пока не добрался до волос на затылке. Перебирал пряди, чуть тянул, ласково ворошил, отогревал ладонью скулу, пока Чонин снова целовал его шею и покусывал ключицы.

Слишком… Они отчаянно цеплялись за границы, которые нельзя было пересекать.

========== 7.2 ==========

Комментарий к 7.2

Доброй ночи, котички :)

Несу вам ещё большое и светлое, и косточки размять)

Бета

7.2

Они лежали в воде рядом, и Сэхун невольно вздрагивал, как только Чонин сильнее сжимал его пальцы. Он предлагал помочь, но Чонин сказал, что лучше вообще не трогать, тогда через пару часов тело само уймётся.

Сэхун до этого ни разу не видел альфу во время “жара”. В теории знал, что обычного секса во время “жара” мало, что набухает узел, который не позволяет альфе выйти из омеги, и что после пара испытывает множественные оргазмы.

Сейчас он как раз внимательно разглядывал Чонина. Тот лежал в воде и старался не шевелиться вообще, но периодически заметно вздрагивал до отчётливо проступающих резким рельефом под кожей мышц и с силой стискивал пальцы Сэхуна с низким едва различимым стоном. Горячий, как печка. До потрескавшихся из-за внутреннего жара губ.

Под водой кожа Чонина казалась оливковой. Сэхун не мог сдержать любопытство и постоянно косился на его бёдра, чем явно его смущал.

Новый стон, дрожь и усилившаяся хватка заставили Сэхуна повернуться на левый бок и тронуть твёрдую скулу кончиками пальцев. Одними губами он спросил: “Чем тебе помочь?” Смотрел при этом Сэхун на губы Чонина и желал вновь почувствовать их. На себе. Собой. Если бы он мог, он постоянно тёрся бы шеей и собственными губами о губы Чонина. Его ключицы буквально молили, чтобы до них снизошли. Вот теми самыми губами. От сейчас и до навсегда.

Чонин сжал его пальцы в ладони до откровенной боли, левую руку бросил на затылок и снизошёл губами до губ Сэхуна, что тоже было прекрасно. Через поцелуй Сэхун ощущал каждую новую волну удовольствия, что обрушивалась на Чонина, стонал вместе с ним всякий раз, как Чонин прихватывал его язык или губы зубами.

У Сэхуна всё горело: шея ныла и пылала, губы плавились, на боках и спине он до сих пор чувствовал жгучие отпечатки пальцев Чонина.

Тело совсем не слушалось и оставалось бесстыдно открытым, неудовлетворённым. Сэхун определённо хотел больше, чем получил, но знал, что напрасно. Про выдержку Чонина Чжэин не соврал. Да и Сэхун сам понимал, что Чонин прав. Они могли бы отпустить себя, если бы подготовились заранее, но не сейчас, когда всё получилось так внезапно. Если бы Чонин взял его сейчас, то узел был бы уже внутри Сэхуна, а волны множественных оргазмов — лучшая гарантия беременности.

Ребёнок — тем более, ребёнок Чонина — Сэхуна не пугал. Пугала перспектива, что Сэхун вместе с ребёнком мог оказаться во власти дяди. Сначала Сэхун хотел убедиться, что дядя ничего не сделает и оставит его в покое. И сначала стоило хотя бы удержать место подле Чонина.

Маленькое приключение в гроте, возможно, и внимания не заслуживало, но для Сэхуна оно прояснило многое. Он сейчас лежал рядом с Чонином и тонул в поцелуях, а ведь мог оказаться под Чонином и с узлом внутри. Быть может, будь на месте Чонина кто-то другой, Сэхуна и спрашивать бы не стали. А впрочем, почему “быть может”? Те альфы, которых Сэхун знал, так бы и поступили: подмяли бы, вставили, накачали спермой, а потом выкинули бы за дверь и интересоваться бы не захотели, залетел Сэхун или нет.

По крайней мере, так поступил бы дядя. Сэхун собственными глазами видел нескольких беременных омег. Они приходили к дяде в офис и просили помочь хоть чем-то, просили хотя бы еды. Дядя их прогонял. Приказывал выкидывать за дверь, как бродячих собак. Дескать, откуда ему знать, с кем они животы нагуляли.

Было противно. Пару раз Сэхун украдкой отдавал карманные деньги. Капля в море, но хоть что-то. Он сам без этих денег мог и обойтись, зато беременные омеги могли себе позволить кусок хлеба.

Чонин ничем на дядю не походил. Совсем. Чонин вообще не походил ни на одного альфу, которых Сэхун встречал до него. Чонин был “невозможным”. Всего лишь целовал Сэхуна и проводил пальцами по пылающей шее, но на самом деле крепко привязывал за сердце. К себе. Начинал с танцев, а продолжал поцелуями. И Сэхуну совсем не хотелось отвязывать сердце от Чонина, лишь бы Чонину оно было нужно.

“Сэхун-и, я понимаю, что этот брак для тебя — вынужденная мера…”

Не этот. Сэхун согласился бы, предложи ему помощь кто-то другой. Но согласился бы на фиктивный брак. Всё лучше, чем вернуться к дяде. Безусловно, официально Сэхуна вернули бы родителям, только родители плясали под дудку дяди. А дядя мечтал дорого продать невинность Сэхуна когда-нибудь и кому-нибудь. Если не в счёт красоты, то хотя бы в счёт родства с “хозяином квартала”.

Но с Чонином… С Чонином Сэхун хотел по-настоящему, а не ради игры на публику. Даже если бы потом Сэхуна вернули дяде, уже всё равно. Чонину Сэхун отдал бы всё, что у него было — от невинности до сердца и души. Вернуться к дяде Сэхун предпочитал пустым и ничего не стоящим — пусть удавится от бессилия и лопнет от злости, и ни гроша на Сэхуне не заработает.

Сэхун заботливо отвёл влажную чёлку со лба Чонина и потёрся губами о подбородок.

— Я рад, что предложение мне сделал именно ты. Даже если оно фальшивое, — прошептал он, поймав затуманенный взгляд. Океан изумления в обрамлении густых ресниц разливался с тягучей медлительностью и чарующей красотой, пока над ним не сомкнулись веки под музыку тихого стона, сплетённого с шумом бесконечного дождя. Сэхун провёл пальцами по острой линии нижней челюсти, огладил ладонью шею и остановил её на груди слева — над сердцем. Чтобы стучало в ладонь, пока пальцы другой руки терпко ныли от боли, потому что Чонин так их и не отпустил.

Чонина хотелось трогать. Хотелось трогать так сильно, что у Сэхуна всё зудело и чесалось. Он держался только потому, что понимал: это всё из-за него, только из-за него. Чонин думал о нём, и потому мучился сейчас и терпел. Но трогать Чонина хотелось всё равно. Как будто руки Сэхуна специально придумали для того, чтобы прикасаться к Чонину. И Чонина придумали, чтобы он прикасался к Сэхуну.

Раньше Сэхун видел пресловутые узлы на картинках в учебниках, и они пугали. В Чонине его ничто не пугало. В Чонине для него идеальным было всё. От прижавшихся к его шее губ до кончиков ногтей на пальцах ног.

Дождь не закончился даже тогда, когда Чонина отпустило. Они выбрались из воды, приткнулись в углу, где было посуше, и приникли друг к другу, чтобы сохранить тепло. Чонин походил на грелку, но обнимал Сэхуна крепко, запретив ёрзать. “Жар” никуда не делся, но без провокаций Чонин хотя бы держался. Всего лишь смущал Сэхуна горячей твёрдостью, прижатой к животу, и тяжёлым дыханием, но держался.

Сэхун жадно тянул носом смесь из запахов кедра и сандала, тихо лежал, обнимал Чонина и слушал шум дождя.

— Ты сказал…

— Как ты познакомился с ним? — торопливо спросил Сэхун, нутром почуяв, о чём хотел узнать Чонин.

— С кем?

— С твоим… омегой. Который был на фото.

— Он был учителем танцев. В колледже, где я учился.

— Как ты?

— Почти. У нас можно было выбрать танцы в качестве учебного предмета, но я не выбирал. Мест не осталось на других профилях, и меня записали туда, где места были.

— Это тебя расстроило? — Сэхун прикрыл глаза, упиваясь гладкостью горячей кожи под пальцами.

— Тогда? Ещё как. При моей репутации танцы были чем-то вроде оскорбления. Директор после кучи прогулов меня притащил в класс за шкирку. Тогда я его и увидел. И увидел танцы по-настоящему. Всё увидел по-другому. Ну и всем, что у меня есть сейчас, я обязан ему, наверное. Ему хватило терпения возиться со мной и показывать весь мир под иным углом. Под тем углом, под которым я никогда не смотрел.

— Плохо верится. Мне кажется, ты был всегда таким, какой сейчас.

— Увы. Полицейские знали меня лучше, чем студенты колледжа и преподаватели. Дважды почти отправляли в исправительный центр. Чудом отмазали тогда. Второй раз за меня поручился Мин, и мне было жутко стыдно перед ним.