Экспонат 212 - Кривин Феликс Давидович. Страница 4

– Это я Юпитер? Что вы, бросьте шутить! – Обвиняемый сделал очень долгую паузу. – Как вы думаете – кто изображен на этом портрете?

– Как это – кто? Вы, профессор.

– Приглядитесь внимательней.

Обвинитель посмотрел внимательней. С портрета на него щурились профессорские глаза, и в густой бороде пряталась профессорская улыбка.

– Ну конечно же, это вы! Особенно, если убрать бороду…

– Нет! Неправда! Это не я! Это экспонат номер Двести Двенадцать!

Он это крикнул так, как кричал, быть может, тот, древний человек, когда встречал в лесу дикого зверя.

И добавил – совсем тихо: – И если вам нужен мой скелет, вам не придется его раскапывать. Вы можете просто вынуть его из меня.

– Что с вами, профессор? Вам плохо?

– Да, мне плохо. Мне очень плохо с тех пор, как я увидел вот это. Присмотритесь лучше, ведь это не портрет, это реконструкция головы палеантропа. Того самого, скелет которого хранился у нас под номером 212.

– Этого не может быть, – сказал Обвинитель, заставляя себя не верить.

– И все-таки это так. Вот он, Юпитер, дикий человек, которому другой Юпитер проломил голову камнем! Его лицо одухотворено мыслью – это мысль о том, чтоб урвать больший кусок. В его глазах боль, но это боль не о человечестве, а лишь от того, что его ударили камнем… Юпитер! Когда я увидел его, я состарился на тысячи лет. Я понял, что это был я, что это мне проломили голову камнем… Я занимался наукой, писал исследования, а скелет мой лежал под стеклом, в зале музея, и мне казалось, что все меня узнают.

– Это страшно, – сказал Гость, и что-то страшное, дремавшее на дне его памяти, поднялось и встало перед ним, и он снова почувствовал себя беззащитным, беспомощным палеантропом. И снова они были в пещере, в холодной, сырой пещере, из которой можно выбраться, лишь оставив в ней свой первобытный скелет.

– С тех пор я живу в двух временах, – вы понимаете это ощущение? Мне кажется, во мне поселился кто-то чужой, но избавиться от него я не в состоянии. Иногда мне хочется взять в руки камень, а иногда – спрятать подальше голову.

– Это страшно, – сказал Гость. Солнце скрылось, зашло на веки веков, и с ним исчезли и свет, и тепло, и всякий смысл человеческого существования. Потому что завтра – уже не будет, и сегодня – уже не будет, а останется только вчера, на веки веков вперед – только вчера, и ничего больше… И никакие часы не изменят этой беспощадной поступи времени – вспять.

Они сидели вдвоем, два пожилых человека – Хозяин и Гость, и Хозяин рассказывал то, что было обоим известно, как рассказывал тогда, в те времена, и Гость слушал, как слушал тогда, и согласно кивал:

– Это страшно.

Палеантропы не пили кофе и не сидели в мягких креслах, они вмерзли в свои пещеры, в сырую, стылую землю, мечтая о прошлых или будущих временах. О том, что, быть может, когда-нибудь и они будут так сидеть в теплых местах, и разговаривать, и ничего не бояться – два товарища, два друга, Хозяин и Гость.

– Еще чашечку кофе?