Голодная бездна Нью-Арка (СИ) - Демина Карина. Страница 40
Первичное запечатление.
Азы артефакторики.
Но тут же Тельма спохватилась. Если упомянет, то придется излагать и обстоятельства этого знакомства, а там… нет, пожалуй, давняя история к нынешним делам отношения не имеет.
— А знаешь, что самое поганое? — Кохэн обошел стол и наклонился, тонкий нос его уперся в пыльный бархат, глаза закрылись. — Она до сих пор живет… и если дать ей волю…
— Обойдется.
И Тельма вновь согласилась с начальством: волю свирели давать никак нельзя, иначе она, Тельма, потеряет разум. А разум ей нужен. Еще как нужен…
— Это правильно… и еще… техникам ее давать нельзя. Слишком много там… народу.
— И что предлагаешь?
— Отнесу ее одному своему знакомому. Он у меня любит подобные игрушки… может, еще чего скажет…
Кохэн вздохнул, едва слышно, но и на этот вздох, на близость его, почти человека, достаточно человека, чтобы очаровать своим голосом, свирель отозвалась протяжным высоким звуком.
— Не стоит стараться. Я с рождения тугоух был, — сказал Кохэн, накрыв футляр ладонью. И тут Тельма поняла, что сейчас лишится свирели, быть может, навсегда.
Сама ее суть воспротивилась.
Ей надо запретить.
Потребовать.
Это ее вещь! Подарок и…
— А скажи-ка, деточка, — нарочито мягко поинтересовался Мэйнфорд. — Ты в морге уже бывала?
Глава 19
В морге пахло зимой.
Не той волглою, которая подползала к дверям приюта, чтобы после долгой агонии сдохнуть в бесконечных дождях. Та зима не знала снега, а если он и выпадал, то уже серым, грязным. К такому-то и прикоснуться было противно. Та зима не помнила морозов, но от холода ее не спасали ни хлипкая обувь, ни дрянная одежда. Та зима на праздник Черной ночи приносила дары простуд, а простуды перерождались в пневмонии, и всегда следом за праздником, вялым и тоскливым, как и все в приюте, следовала неделя похорон…
Ту зиму Тельма ненавидела.
Но здесь…
Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох.
Чистый воздух. Такой возможен только на Острове с его щитами, и прежде он не казался ей чем-то особенным. А теперь Тельма готова была пить его, как пьют не воду — дорогое вино, особое, созданное для нее одной. С нотами мандаринов и свежей хвои, с пыльцой золотой пудры, которую щедро сыпали на венки, с терпким ароматом восковых свечей…
Она бы так и стояла, наслаждаясь моментом, но Мэйнфорд подтолкнул в спину и рявкнул:
— Опять жрешь на рабочем месте?
Иллюзия рассеялась.
Зима?
Холодно, но холод этот — исключительно искусственного происхождения. Пара сверхмощных охладителей. Спецпокрытие стен. Ледяной пол. А для свежего воздуха — мощная вытяжка со встроенной функцией ароматизации. И хвоя нынешняя — иллюзорна, как и прошлое Тельмы. Вот мандарины — настоящие, во всяком случае, были настоящими, потому как лысоватый неряшливого вида человечек поспешно сгребал мандариновые корки в мусорное ведро. При том он столь же торопливо, давясь, жевал, и желтый сок стекал по щекам, по подбородку.
— Сколько повторять можно? — Мэйнфорд обошел Тельму. — У тебя что, места другого нет?
Человечек отчаянно замотал головой и вытер подбородок рукавом.
— Ну… ну… фто ты ф самом-то деле…
— Прожуй для начала, потом уже говори.
Мэйнфорд заглянул в мусорное ведро и нахмурился.
— Пьешь?
— Я? — неискренне удивился человечек. — Да чтоб мне в Бездну провалиться!
И в какой-то момент Тельме подумалось, что этот, невероятной белизны пол, расползется, позволяя Бездне поглотить клятвоотступника. А в том, что человечек был пьян, она не сомневалась. Нет, не то, чтобы настолько пьян, чтобы ноги не держали, скорее уж состояние легкого опьянения являлось для него естественным, и вне его человечек чувствовал себя несчастным, пожалуй, настолько же несчастным, как и его многочисленные клиенты.
Тельма зажмурилась и отряхнулась: не было у нее иных забот. Похоже, кем бы ни была нынешняя жертва Мэйнфорда, но в морге она обреталась столь давно, что сроднилась с этим местом. И ныне место, найдя нового, благодарного слушателя, спешило поделиться с Тельмой еще и этой историей.
— Мэйни… ну ты же меня знаешь…
— Поэтому и спрашиваю, — лапа Мэйнфорда упала на плечо человечка. — Послушай, Вилли… ты мне друг…
— Конечно, друг… я ж тебя с первых дней знаю! Я… да я за тебя…
— Вилли, ты пьешь на работе.
— Разве что чуть-чуть…
Не потому, что он алкоголик. Нет, себя он вовсе не считает алкоголиком, просто само это место располагало к мыслям о вечном… и люди, которые сюда попадали… недаром же когда-то было решено, что полиции надлежит обзавестись собственным моргом. Вот и свозили сюда… да кого только не свозили.
Утопленники и жертвы автомобильных наездов. Ночные бабочки, задохнувшиеся ли от альвийской пыльцы или придушенные очередным клиентом в припадке безумия. Сутенеры, попавшие на нож. Мелкая ночная шушера с разможженными головами, со вспоротыми животами, с телами, начиненными свинцом столь густо, что делались они неподъемными.
Младенцы, придушенные после рождения… дети, попавшие под горячую руку, ибо часто им случалось оказываться не там, где надобно. Старики и старухи…
Люди убивали людей.
Город убивал людей руками других людей. И забавлялся. Это Вилли знал точно, как и то, что продолжаться сие будет до скончания времен. И что ему оставалось, кроме как топить знание в виски?
— Вилли, — голос Мэйнфорда пробился сквозь шепот сотен призраков, нашедших в этих белых обындевевших стенах последний приют. И если поначалу их удерживали гнев и обида, нереализованные мечты и умершие надежды, то постепенно само это место становилось ловушкой для бесплотных теней.
И Мэйнфорд тоже ощущал их присутствие.
И потому гнев его угас.
— Послушай, Вилли, — теперь он говорил тихо, ласково почти, — ты хороший специалист. И я тебе верю… пока еще верю. Но ты понимаешь, что однажды ошибешься? И чего твоя ошибка будет стоить?
Вилли всхлипнул.
Он не хотел пить, но не было никаких сил находиться здесь. А стоило выйти, и его тянуло в морг неудержимо. Только здесь, в ледяной этой пещере, он ощущал себя по-настоящему нужным.
— Я… я понимаю, Мэйни… но ты ведь слышишь их! Ты видишь их! Прогони! Скажи, чтобы замолчали… ты можешь… ты…
— Прости.
Мэйнфорд отвел взгляд.
Почему?
Не мог избавить место от остаточной энергетики? Или же… конечно. Холодильные установки. Тонкая магия цвергов, которая не потерпит постороннего вмешательства. А есть еще хранилища. И стазис-камеры, чья стоимость исчисляется сотнями тысяч талеров. Лаборатории. Оборудование.
И потому Мэйнфорд тщательно подбирает потоки силы, закручиваясь в них, точно в кокон.
— Я напишу заявку. И здесь все почистят. Обещаю.
Ложь. И произносит он ее не в первый раз. Нет, Тельма не сомневается: заявка будет составлена, но вот кто рискнет вызывать тех же цвергов для консервации оборудования? И сама чистка обойдется в немалую сумму. Куда проще закрыть глаза на легкое безумие Вилли.
И выписать ему премию.
Чтобы хватило на виски.
— Конечно, Мэйни… я буду ждать.
Вилли и сам взгляд отвел, уставившись на руки.
— Видишь, не дрожат… и я ведь не один… тот мальчик заходил. Мы с ним вместе смотрели твою… лилию…
— Джонни?
— Джонни, — согласился Вилли. — Хороший паренек. Глазастенький. И руки крепкие, а главное, что уважительный… да… понимает, с кем работает… только ничего, Мэйни. Как в прошлый раз… и в позапрошлый… сколько их еще будет?
Этот вопрос повис в тишине, нарушаемой гулом холодильных установок.
— Знакомься. Это Тельма. Наша чтица, — Мэйнфорд предпочел не отвечать, и Тельма понимала, почему. — Пусть она глянет… вдруг да…
— Конечно, конечно… не бойтесь, мы ее в порядок привели… честь по чести… не стыдно будет показать… а так-то мертвяки безобидные… пугаться не надо.
— Я не боюсь.
Тельма все же спустилась.
Пять ступеней вниз, и с каждой ощущение чужого присутствия нарастало.