Джулия [1984] - Ньюман Сандра. Страница 37

Сперва эти события еще можно было воспринимать как временный кризис, который вскоре закончится, — а потом уже нет. Для Джулии вехой перемен стали повешения на аэродроме. Запомнился ей лишь один такой случай, но она знала, что были и другие. За казнью наблюдали только женщины и дети. Некоторые женщины не таясь рыдали; понятно, что это были возлюбленные приговоренных. Виселиц хватало только на троих, но в тот день осужденных оказалось семеро: приходилось соблюдать очередность и ждать, когда из петель вынут мертвые тела, чтобы освободить места для следующих. Когда к этому делу привлекли осужденных, какая-то женщина выкрикнула из толпы: «Позор!» Тогда охранники направили винтовки на толпу. Особой жестокостью выглядело то, что последний авиатор, принужденный к этой работе, был обречен идти на эшафот в одиночку. Более всего Джулии запомнилось, как трупы мягко покачивались на веревках, а ветер перебирал им волосы, будто живым.

Другим сохранившимся с тех пор воспоминанием была первая ее голодная галлюцинация. Гербер лежал сверху, придавив ее своим весом, и лапал всюду, куда только дотягивался; в другое время такое могло быть не лишено приятности, но сейчас эта приятность сыграла с ней злую шутку. Он привычно положил руку ей на шею, и удушающая тяжесть его толстой пятерни вкупе с унизительным страхом пересилила все остальное. Джулия почувствовала, как взмывает к потолку и взирает сверху на похабно извивающиеся фигуры. Ей подумалось: «А ведь девчоночка оголодала», и это показалось донельзя смешным. На смену этой мысли пришла другая: «Но дядька окочурится первым» — и тут крошечная фигурка обнаженной девушки где-то внизу стала захлебываться хохотом. Мужские пальцы сдавили ей горло, и Джулия вернулась в собственное тело, содрогаясь от мощной разрядки.

Это было еще отвратительней, чем воспоминание о повешениях. Она всегда заставляла себя думать, что все это происходило с кем-то другим.

К тому времени в ПАЗ уже ввели ежедневную двухминутку ненависти. Телекранов там не было, поэтому мероприятие проходило так: остановившись посреди поля, кто-нибудь зачитывал вслух колонку ненависти из «Таймс» под общие яростные выкрики. Эти вопли, которые завершались скандированием «Эс-Бэ!», летели от одного хозяйства к другому, но никогда не попадали в унисон. Самые отдаленные звучали вяло и неубедительно. От этого участники только входили в раж.

Подружки Джулии придумали новую игру: скандируя «Эс-Бэ!», кружиться с закрытыми глазами. Ту, кто продержится дольше всех, примут в партию и направят в Лондон, легендарное средоточие изобилия и праздности. Для начала каждая загадывала, какое лакомство ждет ее по прибытии в столичный город. Однажды Джулия, ставшая в одночасье невесомой и неутомимой, кружилась изрядно дольше всех. Открыв наконец глаза, она увидела пустое белое небо, на фоне которого, с краю, нечто покачивалось. Отчего-то испугавшись, она пригляделась и различила шеренгу заключенных на вершине холма. Это были фигуры-пугала тех последних дней: одежка болталась на них, словно на шестах. Желтые лица зловеще распухли. У одного парня из беззубого рта с кровоточащими деснами вывалился язык. Парень будто бы кланялся, засунув руки в промежность. Но оказалось, что это вовсе не парень. Это была женщина. И все остальные фигуры-скелеты, обритые наголо, беззубые, оказались женскими. В этот миг одна из девчонок завопила. У Джулии тоже вырвался беззвучный вопль, и девчонки в страхе разбежались. Им вслед полетел неземной звук: прелестный, звенящий девичий смех. Затравленно озираясь, Джулия так и не обнаружила его источник. Лишь позже, ближе к ночи, до нее дошло, что смеялась, по всей вероятности, какая-то узница.

Это воспоминание прочно связалось с другим, в котором одна из тех скелетообразных женщин возникла с вилами на плече в дверях коровника и, тяжело дыша разинутым ртом, обнажила кровоточащие беззубые десны. У этой голова была не обрита, но волосы наполовину выпали, открыв широкие полосы растрескавшейся кожи. Но то была не узница. То была мать Джулии. От ее вида Джулию захлестнул мучительный стыд, и тут же созрело предательское решение: любой ценой избегать таких зрелищ, уносить ноги, лишь бы ничего такого не видеть. А одновременно ее посетила совсем другая мысль: принести матери чего-нибудь съестного — либо у Гербера поклянчить, либо в лесу насобирать, либо выделить из своих скудных припасов. Однако по зрелом размышлении все эти планы рассыпались в прах. Осталась единственная отчаянная задумка: накормить мать своей плотью.

В такой же сырой весенний вечер, совсем близко к концу, Джулия с Кларой оказались в поле наедине, и мать завела речь про Старшего Брата.

— Едва ли он такой молодой, каким его изображают, но лицо действительно его. Мне ли не знать. На митинги протеста поначалу всегда выходила одна и та же сотня людей. В ту пору он был никто, ничто и звать никак, но старше нас всех; этим и выделялся. Однажды в жару я протянула ему бутылочку грушевого сока, только не припоминаю, хлебнул он из нее или нет.

— Ты никогда не рассказывала, — удивилась Джулия.

— И правильно делала. Вот если бы я считала, что он сиял как солнце и все перед ним благоговели… может, и поделилась бы. Но про Старшего Брата в ту пору даже мыслей не возникало, да и ни про какого конкретного человека тоже. В том-то и был смысл, как мне казалось. Но стоило им захватить власть… или в то время правильней было сказать «трон», все боролись за трон. И Майкл тоже. — Она покосилась на Джулию и без нужды добавила: — Отец твой.

— Но ему-то победа, надо думать, не светила. Не мог он сделаться Старшим Братом.

— Ну, не знаю, не знаю… Это теперь мы считаем, что Старший Брат — единственный и неповторимый, а вообще-то, на его месте вполне мог оказаться Майкл, и разница была бы невелика. Да любой из них годился на эту роль. Я не о себе, разумеется. — Она коротко хохотнула. — Уж я-то, конечно, не смогла бы оказаться на его месте.

— Из-за того, что ты женщина, — предположила Джулия.

— Да разве в этом дело? Была в те годы одна женщина. Диана Винтерс. Вот она бы смогла. Но ее, думаю, уже нет в живых.

— Очень умная небось?

— Умная, да. Неприступная. Ледышка Винтерс — так ее прозвали [5]. У нее были необыкновенные зеленые глаза, как у кошки. Ее оксфордский наставник, Кенилуорт, однажды мне сказал: «Создается впечатление — не правда ли? — что мисс Винтерс кого угодно съест с потрохами». Меня тогда рассмешило: такой старикан — и так высказывается. Мы все жутко боялись Ледышки Винтерс, но как-то раз она мне оказала добрую услугу.

— Какую же, интересно?

— У меня начались месячные, и кровь просочилась сквозь юбку. Ледышка Винтерс это заметила и отдала мне свой кардиган, чтобы я обмотала его вокруг талии. Может, это мелочь, но далеко не каждая так бы поступила. Неловко все-таки. А Винтерс сказала попросту: «Ой, да ты своей кровью замаралась. Вот, держи».

Джулия попыталась вообразить ту сцену: какой это был кардиган, что представлял собой Оксфорд. Старший Брат тогда еще запросто ходил по улицам. Он увидел Клару. Взял у нее из рук бутылочку грушевого сока, а может, сказал: «Нет, спасибо». Клара не распознала его величия. Смехотворно, что люди не замечают очевидного.

Клара продолжила совсем другим тоном:

— А этот Гербер… Послушай меня: держись от него подальше. Ничего тебе там не обломится.

Джулия напряглась и отвернулась, будто от надругательства. Мать не имела права совать свой нос в ее дела. Это же гнусно. Исподтишка подглядывать за другими — вот вам поколение, выросшее при капитализме.

Она язвительно бросила:

— Ты ненавидишь его за то, что он член партии.

Клара фыркнула:

— Да нет, мне он даже нравится, и побольше, чем тебе. Но я его понимаю, а ты — нет.

— Ты его совсем не знаешь. По-твоему, раз он не учился в Оксфорде, так у него и мозгов нет.

— Зато я знаю, что некоторых девчонок тянет на таких вот стариков. Но если они на вас не женятся, вы становитесь посмешищем.