Джулия [1984] - Ньюман Сандра. Страница 81

— Нам вот туда, еще немного вперед, — ответил Бутчер. — Пробьемся, будьте уверены.

— Ага, хорошо. Ну не прекрасно ли здесь?

Он с улыбкой замедлил шаг:

— Да. Чистенько.

— А какие у девушек розы — чудо!

— Из оранжерей Старшего Брата, — объяснил Бутчер. — Попросите Рейнольдса, он и вам такую раздобудет.

— А вы? — спросила Джулия, отважно посмотрев ему в глаза.

— Нет, увольте. Я человек серьезный.

Она рассмеялась и чуть не столкнулась с бегущей через зал девушкой, чей наряд составляло, как ни странно, одно только полотенце — белоснежное махровое полотенце невероятных размеров, которое закрывало ее от подмышек до колен. Девушка хихикала, едва переводя дыхание; ее преследовал улыбчивый солдат в мокрой насквозь форме: он двигался размашистой, пружинисто-петляющей походкой. Эти двое оставляли за собой головокружительный, просто с ног сбивающий шлейф цветочного запаха.

А появились они из элегантной, легкой конструкции, установленной в центре. Она походила на изящную кабинку из покрытого лаком дерева, украшенную миниатюрными плакетками с изображениями павлинов и — что уж совсем не укладывалось в голове — прелестных обнаженных девушек. Дверь оставалась открытой, и Джулия увидела золотистый отблеск. Она была потрясена: здесь, посреди многолюдного парадного зала, стояла одна из пресловутых золотых ванн.

У дальней стены, перед дверью с серебряными накладками, несли караул два солдата. Бутчер что-то сказал им, но Джулия не расслышала. Когда он пропускал ее в дверь, она со сдержанным душевным подъемом напоследок окинула взглядом главный зал, тщетно выискивая глазами тигренка. А потом улыбнулась и переступила через порог.

Она ожидала увидеть следующий парадный зал, но вместо этого они оказались в низком застекленном переходе, ведущем через лесопарк. Ветви плотно посаженных деревьев и кустарников дрожали под дождем, и создавалось впечатление, будто через бурлящую черноту проложен длинный тоннель. От тысяч ламп, умело встроенных в каркас потолка, шел мягкий свет. Тьма соседствовала с его сиянием, лампочки многократно отражались в стекле, и этот рой огней перемещался с каждым шагом. Джулия с Бутчером также отражались с обеих сторон, и отражения их отражений расплывчато уходили вдаль: получалось, что они шагали в сопровождении множества призрачных версий самих себя.

Здесь Джулия начала по-настоящему осознавать, что идет посмотреть на Старшего Брата. Не просто Хамфри Пиза, комическую фигуру, по поводу которой злорадствовал Рейнольдс, а Старшего Брата. Рядом с Бутчером из головы никак не шло повешение летчиков — как приговоренных заставляли срезать тела своих товарищей, чтобы можно было занять их место на виселице. Вернулась ненависть, ощущаемая более туманно, однако и более уверенно. Джулия вспомнила свои фантазии, в которых видела Старшего Брата повешенным, заколотым, разорванным на куски. Она имела право встретиться с ним лицом к лицу — что это означало? Допустим, ей разрешат его ударить; под взглядом Бутчера устыдится ли она это сделать? Нет, Бутчер понимал. Она могла вновь показать ему свои руки. Он бы дал ей сигарету, чтобы прижечь Старшего Брата, как однажды прижигали ее. Никто не поставит ей это в вину.

Крытый переход повернул. Здесь дежурил охранник, который затребовал документы Джулии. Метрах в пятистах от него, в самом конце перехода, стоял письменный стол, а по сторонам от него — пара военных. Одним из них была женщина в форме с аккуратной шерстяной юбкой. За ними находилась странная и чудесная вещь — винтовая лестница из чугунных ступеней, выкованных в виде цветочного орнамента. Выше, сквозь стеклянный потолок, виднелись смутные очертания башни.

Женщина-солдат вышла вперед. Она тщательнейшим образом обыскала Джулию, извиняясь, когда ощупывала ягодицы и пах. Затем Джулии предложили присесть и расписаться в нижеследующем: «Обязуюсь не делать каких-либо заметок или записей, не вести разговоров с какими-либо лицами или иным образом сообщать информацию касательно моей встречи с Хамфри Пизом, ранее известным как Старший Брат, под угрозой тюремного заключения или смертной казни».

Джулия, нахмурившись, с минуту изучала эту фразу, чтобы создать видимость серьезности. На самом деле содержание расписки для нее мало что значило. Всю свою жизнь она хранила тайны под угрозой смерти. Заставь ее в каждом подобном случае давать расписку, через нее каждую неделю проходили бы горы бумаг. Когда женщина-военнослужащая участливо посмотрела ей через плечо, Джулия кивнула, как будто приняв решение, и коснулась ручкой бумаги, но обнаружила, что само письмо как физическое действие для нее затруднительно. Указательный и средний пальцы на той руке, которой она писала, все еще не сгибались, и толку от них не было. Изображенная в качестве подписи закорючка смотрелась вполне приемлемо, а вот с расшифровкой своей фамилии печатными буквами она билась так долго, что военнослужащая любезно предложила сделать это за нее.

Наконец формальности были завершены, и ее пригласили наверх. Бутчер сказал: «Когда закончите, буду ждать здесь», и она почувствовала холодок паники оттого, что дальше пойдет одна. В его тоне слышалась тяжесть. Он знал, что скоро ей предстоит узнать… о пытках, не иначе. У нее в голове чередой замелькали образы: вот богоподобный молодой Старший Брат выскакивает из окопа; вот Старший Брат на телекране над ее подушкой: говорит спокойно, а она просыпается от ночного кошмара; вот Старший Брат из девических фантазий — ведет ее в спальню и страстно вжимает в белоснежную постель. Она вспомнила то немногое, что слышала от людей, знавших его лично: по словам Дианы, он залезал к ней в окно ради секса; по рассказам матери, та встречалась с ним на митингах протеста и предлагала ему грушевый сок. Лестница, ведущая наверх, терялась в угрюмых потемках, а сверху еще и давило нечто гнетущее. Когда Джулия начала подниматься, все это приняло физический облик и вслед за тем с чудовищной внезапностью превратилось в запах. Едва ощутимый смрад гнили, кала, мочи, к которому примешивалась резкая вонь хлорки: запах министерства любви.

Она приостановилась от нахлынувшей тошноты и слабости. Ненависть все еще присутствовала, но была ужасающим образом перемешана с жалостью. В любой момент Джулия могла сдаться и попасть в разряд забытых, потерянных, уничтоженных. В пьесе «Грех Старшего Брата» старый революционер поучает Старшего Брата: «Никогда не жалей врага. Он ведь тебя не жалеет». Пьеса заканчивается тем, что Старший Брат формулирует свой третий завет: «Оставляя в живых врага, ты совершаешь тройное убийство: своего товарища, своей семьи и того человека, которым ты мог бы стать». Джулия играла в этой пьесе, а затем пошла домой и убила свою мать, но, по сути, мать ее убил Старший Брат. Он убил ее товарищей, ее семью и ту женщину, которой она могла бы стать. Какой-то Хамфри Пиз, потребитель грушевого сока, убил всех, кого она любила. Она его не пощадит. Он ведь не пощадил ее.

Наверху она сперва заметила двух охранников, которые стояли у перил в непринужденных позах лицом друг к другу. Судя по всему, они вели доверительную беседу, прерванную ее появлением. Комната представляла собой роскошную спальню, где стеклянные стены были полностью скрыты темно-красными бархатными шторами, будто специально для того, чтобы удерживать внутри этот запах. Кровать столь же плотно была завешена пологом, сейчас отдернутым назад и прихваченным тяжелыми золотыми шнурами. Сверху свисала люстра, а в углу находилась изящная деревянная конструкция наподобие ванной кабины, которую Джулия видела внизу. Только прикрепленные к ней плакетки изображали евразийских женщин и бабочек у ручья.

В центре возвышалось кожаное кресло, в котором сидел изможденный старик. Поначалу он напомнил Джулии Уинстона Смита — не того Уинстона, которого она когда-то любила, а того, которого видела в комнате 101, с ввалившимся лицом и немощным телом. Старческая кожа подернулась желтой пигментацией, и только опухшие веки розовели на этом фоне. Уши, нос и дряблый второй подбородок казались непомерно большими на скукоженном лице. Усы почти сплошь поседели, а их редкие, жесткие волоски выглядели болезненно мокрыми. Губы скорбно шевелились; в углах беззубого рта белой коркой застыла слюна. Старик был почти лыс; макушку, покрытую старческими пятнами, испещряли струпья и кровоподтеки. Иссохшие конечности словно бы лишились плоти, отчего рукава тяжелого шелкового халата казались пустыми. Несмотря на присутствие охранников и очевидную немощь старика, он был пристегнут к креслу толстыми кожаными ремнями, на которых криво обвисал, будто не способный поддерживать собственный вес.