Рассветная бухта - Френч Тана. Страница 8

На розовом комоде Эммы стояла круглая белая штука, похожая на часы-радио, — по словам Ричи, это был аудиомонитор.

— Она слишком взрослая для него, но, возможно, родители крепко спят и хотели слышать, если она их позовет…

Второй аудиомонитор — на комоде Джека. А видеокамеры мы увидели, когда снова вышли на лестницу.

— Пусть криминалисты проверят чердак, — сказал я, — вдруг кто-нибудь искал… — Тут я посветил на потолок.

Ход на чердак был на месте, а за ним — чернота; луч фонаря осветил балку, а также люк, который к чему-то прислонили. Отверстие кто-то затянул проволочной сеткой, особо не беспокоясь о красоте: края неровные, большие шляпки гвоздей торчат во все стороны. На другом конце лестничной площадки, высоко на стене, криво установлено нечто серебристое — я и без помощи Ричи понял, что это видеомонитор. Камера направлена строго на люк.

— Какого черта?! — воскликнул я.

— Крысы? Эти дыры…

— Какой идиот станет устраивать наблюдение за крысами? В таких случаях нужно просто закрыть люк и вызвать дератизаторов.

— А потом?

— Не знаю. Поставить ловушку — если тварь, которая пробила стены, захочет провести второй раунд. Надо сказать криминалистам, чтобы соблюдали осторожность. — Я поводил фонариком над головой, пытаясь определить, что находится на чердаке. Картонные коробки, черный пыльный чемодан. — Посмотрим, что нам дадут другие камеры.

Вторая камера находилась в гостиной, на стеклянном столике рядом с диваном, и была направлена на дыру над камином; красный индикатор указывал на то, что она включена. Третья закатилась в угол кухни, в кучу шариков из распоротого пуфа, но работать не перестала. Устройство для просмотра наполовину спрятано за плитой — я заметил его еще в первый раз, однако принял за телефон. Второе под кухонным столом. Никаких следов последнего устройства и еще двух камер.

— Предупредим криминалистов, попросим найти другие камеры, — сказал я. — Хочешь взглянуть еще на что-нибудь, или зовем их?

Ричи неуверенно посмотрел на меня.

— Сынок, это вопрос без подвоха.

— А. Ну да. Нет, с меня хватит.

— С меня тоже. Идем.

Налетел еще один порыв ветра, и на сей раз мы оба вздрогнули. Этот дом уже начинал действовать мне на нервы. Дело не в детях и не в крови — ни то ни другое меня не пугает, — а в этих дырах, в немигающих камерах, в огромном количестве стекла и в остовах домов, которые таращатся на нас словно звери, окружившие костер. Я напомнил себе, что видел вещи и похуже, и даже глазом не моргнул, однако вибрации в костях черепа говорили: «Это дело особенное».

3

Прозаический секрет: работа в отделе убийств наполовину состоит из управления людьми. Новички представляют себе волка-одиночку, который уходит в глушь, повинуясь интуиции, однако на практике парни, не умеющие работать в команде, обычно оказываются в наружной слежке. Даже в мелком расследовании — а это расследование совсем не мелкое — заняты «летуны», пиарщики, криминалисты, патологоанатом да еще сам черт и его троюродная бабушка. И ваша задача — сделать так, чтобы они держали вас в курсе событий, действовали сообща и чтобы никто никому не мешал, потому что все замыкается на вас. Тишина внутри янтаря закончилась; как только мы вышли из дома, настало время заняться укрощением людей.

Купер, патологоанатом, с недовольным видом ждал у калитки, постукивая пальцами по своей папке. Правда, иного ожидать и не приходилось: даже в лучшие моменты Купер — угрюмая сволочь, а со мной он вовсе не церемонится. Я ничего ему не сделал, однако он почему-то меня невзлюбил, а ненавидят заносчивые ублюдки вроде Купера по полной программе. Хоть одна опечатка в запросе, и он заставляет писать его заново, и о срочности можно забыть: все мои дела, и важные, и не очень, ждут своей очереди.

— Детектив Кеннеди, — сказал он, раздувая ноздри словно я воняю. — Позвольте узнать: я что, похож на собаку?

— Вовсе нет. Доктор Купер, это детектив Курран, мой напарник.

Он сделал вид, что не замечает Ричи.

— Рад это слышать. Если я не собака, тогда почему меня не пускают в дом?

Должно быть, он обдумывал этот каламбур все время, пока ждал здесь.

— Извините, — сказал я. — Наверное, произошло недоразумение. Я, конечно же, никогда бы не стал зря тратить ваше время. Не будем вам мешать.

Купер пронзил меня испепеляющим взглядом, давая понять, что его не проведешь.

— Будем надеяться, — сказал он, — что вы не слишком сильно затоптали место преступления. — С этими словами он проскочил мимо меня в дом, на ходу натягивая перчатки.

«Летунов» пока не видно. Один из полицейских по-прежнему крутился у машины и сестры. Другой стоял на дороге, беседуя с парнями из двух белых фургонов — криминалистами и ребятами из морга.

— Что будем делать теперь? — спросил я у Ричи.

Как только мы вышли из дома, Ричи снова затрясло: он дергал головой, оглядывая дорогу, небо и дома, барабанил пальцами по ногам. Услышав вопрос, он замер.

— Отправим внутрь криминалистов?

— Разумеется, но что ты собираешься делать, пока они работают? Если будем крутиться здесь и поминутно спрашивать: «Ну что, готово?» — то и сами потеряем время, и им помешаем.

Ричи кивнул:

— Я бы поговорил с сестрой.

— Может, сначала проверим, не скажет ли нам что-нибудь Дженни Спейн?

— Я подумал, что она еще не скоро сможет с нами побеседовать. Даже если…

— Даже если выживет. Да, наверное, ты прав, но это надо проверить. У нас все должно быть под контролем.

Я уже набирал номер. Связь была такая, словно мы во Внешней Монголии: чтобы появился сигнал, пришлось дойти до конца дороги, где нет домов. Кроме того, я потратил немало времени, перезваниваясь с разными людьми, прежде чем добрался до врача, к которому попала Дженнифер Спейн, и убедил его в том, что я не репортер. Судя по голосу, врач был молодой и очень уставший.

— Она еще жива, но я ничего не обещаю. Сейчас она в операционной; если не умрет на столе, тогда у нас будет более четкая картина.

Я включил громкую связь, чтобы Ричи слышал наш разговор.

— Можете описать ее повреждения?

— Я провел лишь поверхностный осмотр. Не уверен…

Морской ветер унес его голос, и нам с Ричи пришлось склониться над телефоном.

— Мне нужны предварительные данные, — сказал я. — Ее все равно осмотрит наш врач, а пока я просто хочу узнать, что с ней — стреляли в нее, душили, топили или еще что.

Вздох.

— Поймите, это не окончательная информация. Я могу ошибаться.

— Понял.

— Ладно. В общем, ей повезло. У нее четыре ранения в живот — кажется, ножевые, но это решать вашему врачу. Две раны глубокие, однако ни один важный орган или сосуд не задет — иначе она бы истекла кровью еще до того, как попасть сюда. На правой щеке сквозная рана — похоже, резаная. Если женщина выживет, ей понадобится серьезная пластическая операция. Кроме того, она получила удар тупым предметом по затылку: на рентгене трещина в черепе и субдуральная гематома, — но, судя по рефлексам, мозг не поврежден. Повторяю, ей очень повезло.

Скорее всего он последний человек, который сказал «повезло» применительно к Дженнифер Спейн.

— Это все?

Он что-то глотнул — наверное, кофе — и подавил зевоту.

— Извините. Возможно, есть какие-то мелкие травмы, но я их не искал — моя задача состояла в том, чтобы доставить ее в операционную, пока не поздно. Так что кровь могла скрыть небольшие порезы и ушибы. Но никаких иных серьезных повреждений у нее нет.

— Следы сексуального насилия?

— Я же говорю: у меня были другие задачи, — однако поверхностный осмотр ничего подобного не выявил.

— Во что она была одета?

Возникла пауза: врач, вероятно, подумал, что ошибся и сейчас беседует с каким-то особым маньяком.

— В желтую пижаму. Больше на ней ничего не было.

— В больнице должен быть полицейский. Положите пижаму в бумажный пакет и отдайте ему. Если это возможно, укажите, кто к ней прикасался. — Вероятность того, что Дженнифер Спейн — жертва, увеличилась: женщины не уродуют себе лицо и ни за что не станут убивать себя в пижаме. Они надевают лучшие платья, тщательно выбирают косметику и такой способ самоубийства, который, как они полагают — и почти всегда ошибочно, — позволит им выглядеть красивыми и умиротворенными. Они думают, что боль уйдет и останется лишь холодный белый покой. Почему-то их разрушающееся сознание полагает, что им будет неприятно, если их обнаружат не в идеальном состоянии. Большинство самоубийц на самом деле не верят, что смерть — это навсегда. Наверное, как и мы все.