Вальсируя с медведями - ДеМарко Том. Страница 37

Не только вождь, государственный муж, философ или поэт имеет такой обязывающий долг перед человечеством. Каждый неотесанный фермер, произносящий в деревенской пивной свои тягучие, редкие сентенции, может способствовать уничтожению или сохранению роковых суеверий, связывающих по рукам и ногам ему подобных. Каждая измученная тяжелой работой жена мастерового может передать своим детям убеждения, которые либо сплотят общество, либо расколют его на части. Никакая простота ума, никакая безвестность положения не могут избежать универсального долга подвергать сомнению все то, во что мы верим.

Правда, что это – тяжелый долг, а сомнение, им порождаемое, часто оказывается очень горьким. Оно оставляет нас нагими и бессильными там, где мы казались защищенными и сильными. Знать все о любом предмете – значит знать, как обращаться с ним при любых обстоятельствах. Мы чувствуем себя счастливее и безмятежнее, когда думаем, что точно знаем, что надо делать, что бы ни происходило, чем когда сбились с пути и не знаем, куда повернуть. И если мы предположили, что знаем все о любом предмете и способны делать то, что положено в соответствии с этим, то нам естественно не нравится обнаружить, что мы в действительности невежественны и бессильны, что нам надо начинать все с начала и попытаться узнать, что это за предмет и как с ним следует обращаться, если на самом деле можно что-то об этом узнать. Именно ощущение могущества, которым наделяет ощущение знания, заставляет людей жаждать веры и чураться сомнений.

Это ощущение могущества – высшее и лучшее из наслаждений, когда вера, на которой оно основано, является истинной верой и честно заработана исследованием. Потому что тогда мы можем заслуженно чувствовать, что это – обшее достояние, несущее добро как другим, так и нам самим. Тогда мы можем радоваться не тому, что я узнал тайны, благодаря которым стал защищеннее и сильнее, а тому, что мы, люди, обрели больше власти над миром и будем сильны не ради самих себя, а во имя Человечества и его силы. Но если вера принята без достаточных доказательств, то это наслаждение будет краденым. Оно не только обманывает нас, давая ощущение могущества, которым мы в действительности не обладаем, но оно греховно, потому что является краденым в ущерб нашему долгу перед человечеством. Этот долг призван ограждать нас от таких верований, как от чумы, которая может быстро овладеть нашим телом, а потом распространиться по всему городу. Что подумают о том, кто ради сладких плодов намеренно пойдет на риск заразить чумой своих родственников и соседей?

Как и в других подобных случаях, нужно принимать во внимание не только риск: потому что плохой поступок всегда плох в момент его совершения, вне зависимости от того, что произойдет потом. Каждый раз, когда мы позволяем себе поверить без должных оснований, мы ослабляем свою способность к самоконтролю, сомнению, законному и справедливому взвешиванию фактов. Все мы достаточно жестоко страдаем от существования и сохранения ложных верований и фатально ошибочных поступков, к которым они ведут, а зло, порожденное привечанием такого верования, велико и обширно. Но еще больше и обширнее зло, которое возникает, когда поощряется и поддерживается легковерие, когда привычкам принимать на веру без должных оснований благоприятствуют и создают условия для их укоренения. Если я краду деньги у кого-то, может и не произойти особого вреда от простого перехода владения; он может не почувствовать потери или это может помешать ему дурно употребить эти деньги. Но я не могу не нанести большого вреда Человечеству тем, что делаю себя нечестным. Вред обществу приносит не столько потеря собственности, а то, что оно превратится в воровской притон, потому что тогда оно перестанет быть обществом. Потому мы должны не делать зла, которое может обернуться добром; потому что в любом случае произойдет великое зло, состоящее в том, что, сделав зло, мы превратились в нечестивцев. Таким же образом, если я позволяю себе поверить во что-то без достаточных доказательств, может и не быть большого вреда от простого убеждения; оно даже может оказаться истинным или мне может не представиться случай проявить его в каком-то внешнем действии. Но я не могу избежать нанесения этого большого вреда Человечеству тем, что я делаю себя легковерным. Опасность для общества состоит не просто в том, что оно должно будет верить в нечто ложное, хотя и она достаточно велика, но в том, что оно должно будет стать легковерным и потерять привычку проверять и исследовать, потому что тогда оно должно будет скатиться к первобытному состоянию дикости.

Вред, наносимый человеку легковерием, не ограничивается поощрением легковерия в других и соответствующей поддержкой ложных верований. Привычная нехватка внимания к тому, во что я верю, ведет к привычной нехватке внимания других людей к истинности того, что они говорят мне. Люди говорят правду друг о друге, когда каждый чтит истину в собственном разуме и в разуме другого человека; но как будет мой друг чтить истину в моем разуме, когда я сам небрежно отношусь к этому, когда я верю во что-то, потому что хочу верить в это и мне комфортно и приятно верить? Не научится ли он кричать мне «Покой», когда нет покоя? Таким путем я окружу себя плотной атмосферой фальши и обмана, и должен буду жить в ней. Это может мало значить для меня, в моем воздушном замке из сладких иллюзий и прелестной лжи, но для Человечества много значит то, что я сделал своих ближних готовыми к обману. Легковерный человек – отец лжецу и мошеннику; он живет в кругу этого своего семейства, и не будет чудом, если он захочет стать таким же, как они. Наши обязанности так тесно переплетены между собой, что кто бы ни попытался соблюдать закон в целом, но нарушить его лишь в одной мелочи, виновен во всем.

Подводим итог: неправильно всегда, везде, для всех и каждого верить, во что бы то ни было, без достаточных фактов.

Если человек, придерживающийся верований, которым он был обучен в детстве или усвоил позднее, подавляет или отбрасывает любые сомнения, возникающие в его собственном разуме, намеренно избегает чтения книг и общества людей, которые ставят под сомнение и обсуждают эти верования, и считает нечестивыми вопросы, которые нельзя задать, не потревожив эти верования, то жизнь этого человека – сплошной длительный грех против Человечества.

Если это заключение покажется суровым по отношению к тем простым душам, которые никогда не ведали иного, которых с колыбели растили в страхе перед сомнениями, объясняли, что их вечное спасение зависит от того, во что они верят, тогда это приведет к очень серьезному вопросу: «Кто ввел во грех Израиль?»

Да будет мне дозволено подкрепить это суждение сентенцией Мильтона:

«Человек может быть еретиком в истине; и если он верит во что-то, только потому, что так сказал его пастор или так решило собрание, не зная иных причин, то даже если его убеждение окажется истинным, все же сама истина, которой он придерживается, становится ересью» [32].

А также знаменитым афоризмом Кольрилжа:

«Тот, кто начинает с того, что любит Христианство больше, чем Истину, продолжит тем, что полюбит собственную секту или Церковь больше, чем Христианство, а кончит тем, что полюбит себя больше всего» [33].

Рассмотрение фактов в пользу какой-то доктрины не должно быть совершено раз и навсегда, а затем принято как окончательно решенное дело. Всегда незаконно удушать сомнение; потому что либо на него должен быть честный ответ на основании уже проведенного рассмотрения, либо оно доказывает, что рассмотрение было не полным.

«Но я – занятой человек, – скажет кто-то. – У меня нет времени на долгое обучение, которое потребовалось бы, чтобы стать хоть в какой-то мере компетентным судьей в определенных вопросах или, хотя бы, стать способным понимать суть доказательств».

вернуться

32

John Milton, Areopagirica. 1643 (прим. авт.)

вернуться

33

Samuel Taylor Coleridge, Aids to Reflection, 1825 (прим. авт.)