Гавана, год нуля - Суарес Карла. Страница 31

До Аламара я дошла пешком. Шла быстро, почти бежала, но самый ужас был в том, что ярость моя постепенно обращалась в уныние. Домой я пришла как раз к началу сериала и застала маму с отчимом уютно устроившимися на диване: он приобнял ее за плечи, а она прильнула к нему. В другом углу в кресле сидел братец, и моя невестка подстригала ему волосы, пока он таращился в телик. Милая сценка, полная гармония, все рядышком, и как раз там, где я обычно сплю. Мы все поздоровались, и мама сказала, что обед в кастрюле на плите. Есть мне нисколечко не хотелось, но я отправилась в кухню, налила себе воды и вышла на балкон со стаканом в руке. В это время никто не торчит ни в окнах, ни на балконах — все смотрят сериал. Так что я осталась наедине со своей яростью, выродившейся в уныние. Плохо то, что мне тут же захотелось плакать. Да, мне ужасно захотелось плакать, меня охватило жгучее желание рыдать, затопить слезами весь квартал и весь город, чтобы слезы мои смешались с морской волной. Самое плохое в таких случаях даже не желание плакать и не сами слезы, потому что слезы — это хорошо, это здоровая реакция, ведь если не выплакаться, то остается только взорваться, а взрываться весьма неприятно, можно запросто забрызгать стены съеденным на обед горохом. Нет, самое ужасное в таких случаях — не иметь места, где поплакать. А у меня такого места не было. Если я спрячусь в комнате матери, туда смогут войти, и встревоженная мама непременно спросит: «Что с тобой, доченька?» — ау меня, откровенно говоря, не было никакого желания рассказывать ей о том, что я влюбилась в этакое сокровище. В комнату брата тоже запросто могут войти он или его жена, и он начнет обзываться, как в дни, когда мы были маленькими и я ревела над каким-нибудь фильмом, и станет дразнить меня плаксой-ваксой, и спрашивать, что случилось, и шла бы я из его комнаты со своими соплями. Оставалась еще возможность запереться в ванной и включить душ, заглушая рыдания плеском воды, только вот воды не было. Засада! Все это — одна сплошная засада, поэтому моя ярость, обратившаяся печалью, в свою очередь плавно переросшую в желание плакать, теперь снова переходила в ярость. И я возвращалась в исходную точку.

Той ночью я почти не спала, как бывает каждый раз, когда я нервничаю. Так я устроена: есть люди, которые при любых своих проблемах падают на кровать и проваливаются в сон, а я — нет. Мой мозг, похоже, просто не имеет программы отдыха, поскольку при наличии малейшего беспокойства он рассматривает это беспокойство как задачу и продолжает работать всю ночь.

Задолго до рассвета я уже приняла решение не идти на работу — не идти, и все: пусть мои ученики утрутся. Слишком скучать по моей математике они точно не станут. После восьми утра я позвонила директрисе и сказала, что моему отчиму по-прежнему очень нездоровится и мне нужно отвести его к врачу. Звонила я от соседки, а когда вернулась домой, все уже ушли на работу, так что квартира осталась в полном моем распоряжении. Тогда я разделась, влезла в домашний халатик, поставила на магнитофон кассету Роберто Карлоса, уселась на диван и разрыдалась. Я рыдала, приложив все силы и задействовав все нейроны, все свои мышцы и все свои кости, сжав кулаки, колотя ими по ногам, стуча пятками по полу, выкрикивая в стену имя Анхеля и вопрошая «почему». Рыдала до тех пор, пока слезы наконец иссякли, сопли кончились, а нос распух и начал болеть.

Во всей этой истории, поведанной мне Барбарой, было что-то комичное. Не знаю, но мне даже рисовался какой-то гротескный водевиль: представлялось, как Анхель медленно, как тигр, крадется за своей жертвой или же подходит, как вульгарный типчик из «Latin Lover», напевая «И как оно было?». Но бог ты мой, это же просто смешно! Ритуалы спаривания высших животных чрезвычайно разнообразны, тут все что угодно пойдет в ход. И много дней спустя я все еще спрашиваю себя: какого дьявола это было? Ради меня ему точно не пришлось выплясывать какие-то сложные антраша и уж тем более — водить меня на площадь Революции. Ясно, это все эти маневры понадобились потому, что добыча — продукт не местный. Однако отношения со мной растянулись у него на целые века. Я хочу сказать, что до того, как мы в первый раз переспали, прошло много дней, пролилось много дождей, и это притом, что я была к этому готова почти с первого момента нашего знакомства. Да перед этим-то его ангельским личиком, длинными светлыми волосами и взглядом невинного мальчика, полагаю, даже святая мать Тереза Калькутская не могла бы устоять. И при всем при этом мне пришлось дожидаться, когда он распогодится. А сколько ждала итальянка? С гулькин нос.

До этой минуты я полагала, что наши отношения с Анхелем особенные, потому что развивались медленно: и в ширину, и в глубину. Я постепенно входила в его жизнь, в самые интимные отношения его семьи, в историю Маргариты, даже в историю незнакомки. С большим скрипом и очень понемногу Анхель впускал меня в свою жизнь, поэтому мне было тяжело поверить, что такой трудный человек мог так легко спутаться с другой женщиной. Конечно, ведь Барбара сказала, что они были вместе, то есть что они переспали, но переспать с Анхелем вовсе не означает распахнуть настежь двери в его внутренний мир, но мне даже до его постели оказалось весьма непросто добраться. Со мной все было трудно и запутанно, а с ней — легко и просто. Как будто в насмешку.

Когда я чего-то не понимаю, когда не нахожу логики, я начинаю нервничать. Нет неразрешимых проблем, и если я не нахожу окончательного решения, то, во всяком случае, должна найти хоть какой-то подход, хоть что-то, некое промежуточное решение, потому что в противном случае мой замечательный мозг бунтует и начинает сходить с ума. Самое худшее — и это я вынуждена признать, — что если я чего-то в тот момент не понимала, то лишь потому, что в глубине души отказывалась видеть очевидное. Сравнивая Барбару и меня, нужно отметить одну деталь, которая делала нас совершенно разными: она была иностранкой.

В те годы любой иностранец был объектом темного коллективного желания, и, несмотря на боль, которую эта мысль мне причиняла, я в конце концов приняла во внимание следующее: возможно, Анхель вовсе не был таким, каким я его себе придумала, а был лишь рядовым кубинцем, которых пруд пруди, из тех, кто охотится на иностранок в целью элементарного товарообмена. И когда я представила его себе, предлагающего свое тропическое тело в обмен на вкусный ужин, одежду, подарки, все что угодно… Кто знает, может, те бутылки рома, что появлялись в его квартире, или один из наших с ним обедов были оплачены итальянкой. Вот дерьмо!

Проблема заключалась в том, что я его любила. Понимаешь? Он безумно мне нравился, и я была готова уехать из Аламара и жить с ним в Ведадо. Вот так, куда уж проще. История с Барбарой свалилась на меня ровно затем, чтобы разрушить мои планы и убить надежды, а этого я не могла допустить. Слишком большого труда стоило мне прийти туда, где я теперь нахожусь, чтобы какая-то итальянка с сиськами наружу разрушила мою жизнь.

К этому моменту ярость, печать и желание плакать уже полностью вытеснил невероятных размеров страх. Я любила Анхеля. Я любила его, и это смахивало на какое-то наваждение. И я никоим образом не готова была потерять его, и тем более из-за какой-то безмозглой туристки. Еще чего не хватало!

Именно тогда мне пришло в голову то, что сейчас я расцениваю как блистательный план. Если Анхель обманул меня, переспав с Барбарой, что ж, значит, она получит свой урок, когда придет время. Ей придется поискать себе другого кубинского мачо, чтобы развлекаться на каникулах, — в этой стране подобная задача трудностей не составит. А я тем временем продолжу двигаться к своим целям. Естественно, чтобы все получилось, мне понадобится поддержка, и есть только один человек, кто может мне помочь, особенно при хорошем стимуле с моей стороны, и сможет протянуть мне руку помощи. Стимул у меня был, так что я, не откладывая в долгий ящик, стала одеваться, чтобы отправиться к Леонардо.