Гавана, год нуля - Суарес Карла. Страница 50

Мы договорились встретиться на углу парка Коппелия, чтобы до кино быстренько съесть по мороженому. Представь себе: в том году в знаменитом кафе-мороженом вместо всех тех чудес, что можно было увидеть в фильме «Клубничное и шоколадное»^[6], подавали только один сорт — «мороженое тропическое», но связь этого продукта с тропиками заключалась исключительно в избытке воды и явной нехватке вкуса. После кино Барбара купила пиццу с пивом, и мы пошли посидеть на набережную Малекон. Неподалеку от нас расположилась компания подростков, они пели под гитару, и итальянка нашла, что это просто супер. Без всякого сомнения, по мере приближения даты ее отъезда в ней нарастала меланхолия и влюбленность в эти места. Она заявила, что уже давно не видела ничего подобного, что будет сильно скучать по Гаване, что Италия — прекраснейшая страна, но уже давно потихоньку подгнивает. Деньги, добавила она, деньги в конце концов портят все. Я предпочла не комментировать, потому мне, неиспорченной деньгами, оставалось только смотреть на море и слушать ее. Конечно же, Италия представлялась мне чудесной страной — всемирно признанным отечеством людей искусства и родиной выдающихся ученых. Она дала миру Галилея, Вольту, Гальвани, Маркони и — Меуччи. Какая страна! Однако итальянку с головой накрывала ностальгия по нашему Острову, и она продолжала говорить о необычном свете, который есть только на Карибах, об уличном шуме, о людях, о том, как здесь запросто можно подойти к кому-нибудь и заговорить. Она будет скучать по всему этому, заверила она, и по Анхелю тоже — ей будет не хватать Анхеля. В эту секунду с меня слетело мечтательное выражение созерцательницы моря, я воспользовалась ее паузой и объявила, что должна кое-что ей сказать. Она с любопытством взглянула на меня, а я продолжила. В тот раз, когда она спросила меня об Анхеле, я ей ответила, что он влюблен в другую. Ну так вот, сказала я, он и сейчас влюблен в другую. Как тебе уже известно, Барбара — человек прямолинейный, так что она, нисколечко не меняясь в лице, сказала: «В тебя, да?»

Должна признать, что этого я никак не ожидала, но прежде чем я успела что-то ответить, она улыбнулась, подтверждая таким образом, что и в тот раз сообразила, о ком идет речь. Сущая ведьма! Мне стало неловко, и я сказала, что не хочу ее обижать, однако Анхель сблизился с ней в тот самый момент, когда между нами возникла некоторая напряженка, но что теперь все уже пришло в норму и мы собираемся пожениться, что он меня любит и на самом деле был с ней только потому, что хотел отомстить Леонардо. Это очень запутанная история, но поскольку Лео заинтересован в Барбаре, а между этими мужчинами всегда существовало своеобразное соперничество, то Анхель положил на нее глаз, как на трофей, чтобы досадить другому. Итальянка слушала не перебивая, но, стоило мне договорить, спросила: «А почему ты мне об этом рассказываешь?» Я, наверное, расплылась в глупейшей улыбке, отвечая, что делаю это, вне всякого сомнения, из женской солидарности. Барбара же, напротив, улыбнулась с хитринкой в глазах, заявив, что, вне всякого сомнения, из солидарности, а еще — чтобы избавиться от нее, смахнуть с доски в силу того же соперничества, только женского. Мне не оставалось ничего другого, как признать ее правоту: ну да, не без этого. Она поблагодарила меня за солидарность, да и за соперничество тоже — в общем, за все. И, неспешно открывая банку пива, сказала, что мне совершенно незачем беспокоиться: она скоро уедет, и Анхель, судя по всему, любит именно меня; наконец-то ей стало понятно, почему в последнее время он ее избегает. Хотя, если следовать логике солидарности — а она намерена ей следовать, — то она порекомендовала бы мне с большим вниманием отнестись к собственным делам, потому как что бы там ни говорилось, а с Анхелем они пару раз еще встречались.

Оба-на! Что я тебе говорила? Что ж, на войне как на войне. Этот кинжальный удар отозвался во мне такой болью, что я взбеленилась и, тоже открыв себе банку пива, сказала, что на самом-то деле интересовал ее вовсе не Анхель, я в курсе, что гоняется она за документом Меуччи. Я застала ее врасплох. Да, этого она точно не ожидала и вытаращила на меня глаза. Но прежде чем Барбара успела что-то мне на это ответить, я прибавила, что раз уж мы тут разоткровенничались, то пусть знает: никакого документа у Эвклида нет, а Леонардо сказал ей это только затем, чтобы отдалить ее от Анхеля, потому что Лео знает, что они с Анхелем переспали. Барбара воззрилась на меня с таким ошеломленным выражением, которое я даже и описать тебе не берусь, и только спросила: «А у кого же тогда документ?» — «А мне-то почем знать?» — ответила я.

Единственное, что можно было сказать с уверенностью, так это что саму Барбару использовали все подряд, что она превратилась в курицу, несущую золотые яйца, потому что она иностранка. Неужели она не понимает? Мы переживаем сейчас абсолютно дерьмовые времена, сейчас «иностранец» означает «деньги», ну и разные другие возможности. И не мне кого-то судить, но вполне возможно, что и Анхель, и Лео надеялись что-то от нее получить: выезд за границу, брак, европейское гражданство или еще что-нибудь — она и сама в состоянии подчеркнуть нужное. Но если я сейчас ей об этом говорю, то исключительно из соображений чистейшей женской солидарности. Лицо Барбары начало медленно трансформироваться, напряжение уступало место расслабленности, перешедшей в улыбку, потом она закусила губу и встряхнула головой, как бы говоря «нет», после чего наконец открыла рот и подвела черту: «Как говаривала моя бабушка, когда припрет, так и зеленая гуава не спасет».

Совершенно точно прошло несколько секунд, не меньше, потому что моим мозгам, обычно соображающим весьма оперативно, понадобилось какое-то время, чтобы дойти до сути этой таинственной фразы. Понять-то я ее поняла сразу, а вот чего мои мозги переварить никак не могли, так это сам образ итальянской бабушки, произносящей такую фразу. «Есть ли в Италии гуава?» — мучительно бился над вопросом мой мозг, пока Барбара не пришла ему на помощь: «Я же не итальянка, Хулия». Все, конец сомнениям.

Не знаю, что случилось, но внезапно лицо мое, до того момента весьма напряженное, как-то обмякло, и меня рассмешило выражение лица Барбары, уставившейся на меня, а ее, без всякого сомнения, позабавила моя мина, потому что мы стали хохотать, как сумасшедшие, как будто пиво произвело на нас некий апокалиптический эффект, будто бы море достало нас щекоткой. Не знаю, что это было, но хохотали мы до икоты, а когда отсмеялись, она поведала мне свою историю.

Барбара Гатторно Мартинес родилась в деревне в одном из центральных районов Кубы, вблизи Санта-Клары, но — в семье выходцев из Италии, это правда. Ее прадедушка прибыл на остров в конце XIX века с группой молодых итальянцев. Эти парни, воодушевленные призывами итальянского комитета «За свободу Кубы», приехали сражаться — ага, за свободу Кубы, в войне 1895 года. Представляешь? После окончания войны этот человек решил остаться, здесь женился, и много лет спустя здесь же родилась его правнучка Барбара, которая в начале восьмидесятых влюбилась в итальянца, вышла за него замуж и решила проделать путь в обратном направлении. Барбара поселилась в Милане, благодаря замужеству получила итальянское гражданство и потеряла фамилию Мартинес. После развода она ездила по Италии из города в город, работая в малоизвестных журналах, и пыталась найти в журналистике свою нишу. Когда мы с ней познакомились, в девяносто третьем, она была невестой одного итальянского журналиста, приятеля Лео, но, как она мне сказала, ей уже поперек горла стояли и этот тип, и ее эмоциональные и профессиональные неудачи, поскольку ей так и не удалось стать уважаемым в журналистике профессионалом. Ровно по этим причинам, когда она узнала об истории с документом Меуччи, ей и пришло в голову заняться этим делом. Все, казалось, складывалось одно к одному: жениху отказали в визе, сама она была по рождению кубинкой и уже десять лет не возвращалась на родину. Жених думал, что она едет на Кубу из желания ему помочь, и по этой причине снабдил ее статьями, предназначенными писателю, и деньгами на путешествие. Однако планы у девушки были совсем другими: ее расчет строился на документе и на том, что Лео допишет книгу. Вот так. Но эксклюзивные права на эту находку будут только у нее. А поскольку у нее имелось представление, насколько проще быть иностранкой на Кубе, она и придумала себе роль «итальянки», в которую вжилась вплоть до того, что отправилась как туристка на первомайскую демонстрацию. Как будто никогда в жизни не ходила на демонстрации!