Путь Шеннона - Кронин Арчибальд Джозеф. Страница 12

Она открыла свою дверь, и не успел я что-либо возразить, как уже стоял в ее маленькой комнатке, которая по сравнению с моей неопрятной захламленной каморкой могла служить образцом чистоты и порядка. Я впервые был у нее, и сейчас, глядя на ее узкую, аккуратно «заправленную» белоснежную постель, на вязаный, ручной работы, коврик, на фотографию ее родителей в блестящей серебряной рамке, стоявшую на маленьком столике рядом с аккуратно разложенными гребенкой и щеткой, я смутно припомнил, как она однажды сказала, что, желая помочь мисс Эйли, прибирает свою комнату сама.

– Присаживайтесь, мистер Шеннон. – И, заметив, что я собираюсь примоститься на подоконнике, она добавила с легким оттенком иронии: – Нет, нет, не там… возьмите, пожалуйста, стул… такому джентльмену, как вы, не пристало сидеть на подоконниках.

Я испытующе взглянул на нее. Она порывисто дышала и была бледнее обычного – от этой бледности ее темные глаза под припухшими веками казались еще темнее, а круги под глазами стали совсем черными. Кроме того, я с удивлением заметил, что она дрожит. Но заговорила она твердым голосом, презрительно скривив рот и не сводя с меня глаз:

– Я очень многим обязана вам, мистер Шеннон. Право же удивительно, как это вы, человек столь высокопоставленный, могли снизойти до такого бедного создания, как я, дочь какого-то пекаря!

Я невольно слушал ее, хоть и угрюмо, но внимательно.

– Вы, очевидно, заметили, что я отсутствовала несколько дней. Не хотите ли знать, где я была?

– Нет, – сказал я. – Не хочу.

– И все-таки я расскажу вам, мистер Шеннон. – Темные глаза ее сверкнули. – Я была в ваших родных местах. Каждый год наша община разбивает где-нибудь лагерь, и мой отец выступает на молитвенном собрании под открытым небом. Вам это, возможно, покажется забавным, но я езжу с ним. В этом году наш лагерь был разбит в Ливенфорде.

Я начал смутно догадываться, к чему она клонит, и настроение мое стало еще мрачнее.

– Надеюсь, палатка не обрушилась на вас.

– Нет, не обрушилась, – запальчиво ответила она, – хотя я уверена, что вам бы этого очень хотелось.

– Нисколько. Я люблю цирковые представления. Так что же вы там делали? Прыгали сквозь обручи?

– Нет, мистер Шеннон. – Голос ее дрогнул. – Мы замечательно, плодотворно выполнили свою миссию. В Ливенфорде, видите ли, есть немало хороших людей. Я познакомилась кое с кем из них после нашего первого собрания. Там была одна чудесная старушка… некая миссис Лекки.

Хоть я и крепко держал себя в руках, а все-таки вздрогнул. Правда, я больше года не видел ее, но разве мог я забыть эту упрямую женщину, которая была и опорой и бичом моего детства, эту неповторимую особу, носившую шесть нижних юбок и ботинки с резинкой сбоку, чье ложе я разделял в возрасте семи лет, любительницу молитвенных собраний под открытым небом, ревеня и мятных лепешек, которой сейчас – как я быстро прикинул в уме – должно быть, уже восемьдесят четыре года! Это ведь была моя бабушка.

Глаза стоявшей передо мною мисс Лоу метали молнии – она увидела, что задела меня за живое. Внезапно она затряслась, словно в ознобе.

– Поскольку это ваши родные места, мы, естественно, заговорили о вас. По правде сказать, мой отец спросил, нельзя ли уговорить кого-нибудь из ваших богатых родственников присоединиться к нашей общине. Она сначала уставилась на нас, а потом принялась хохотать. Да, мистер Шеннон, хохотать во все горло.

Я почувствовал, что краснею: перед моими глазами возникло желтое, сморщенное, усмехающееся лицо, но моя мучительница безжалостно продолжала наносить удары:

– Да, она рассказала нам про вас все. Сначала мы не хотели верить. «Тут какая-то ошибка, – сказал папа. – У этого молодого человека весьма высокопоставленные родственники». Тогда она повела нас через общественный сад.

– Хватит! – в ярости рявкнул я. – Меня не интересует, что она делала.

– Она повела нас через общественный сад и показала нам ваше поместье. – Бледная и дрожащая, мисс Джин Лоу, задыхаясь, с трудом выговаривала слова: – Мрачный убогий домишко, соединенный общей стеною с другим таким же, вокруг все заросло бурьяном, на веревках висит белье. И все ваши гнусные выдумки выплыли наружу одна за другой. Она сказала нам, что в войну вы вовсе не терпели крушения и не спасались на плоту. «Такой не утонет, – сказала она, – он весь пошел в своего беспутного деда». Да, она даже сказала нам… – тут, когда дело дошло до моего самого страшного греха, голос изменил мисс Джин: – …в какую церковь вы ходите.

Я в бешенстве вскочил на ноги. Это было последней каплей в чаше моих бед.

– Да какое вы имеете право читать мне мораль? Я пошутил с вами тогда – и все тут.

– Пошутили?! Это уж совсем стыдно.

– Замолчите вы наконец! – гаркнул я. – Никогда бы я вам всего этого не наговорил, если б вы не бегали за мной, не донимали меня своими проклятыми медицинскими сочинениями и… своими дурацкими белыми коровами.

– Ах, вот оно что! – Она изо всех сил закусила губу, но не смогла сдержать слез. – Вот она где правда. Эх, вы – благородный джентльмен, герой, аристократ! Вы – презренный Анания [4], вот вы кто. Поделом бы вам было, если б и вас покарали силы небесные. – Она то бледнела, то краснела, потом судорожно глотнула и вдруг бурно, неудержимо разрыдалась. – Я не желаю вас больше видеть – никогда, никогда в жизни.

– Это меня вполне устраивает. У меня вообще никогда не было желания вас видеть. По мне, так можете уезжать хоть в Блейрхилл, хоть в Западную Африку, хоть в Тимбукту. Вообще можете убираться к черту. Прощайте.

Я вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь.

8

Почти всю ночь я не спал, раздумывая над своим неопределенным будущим. В комнате было холодно. Сквозь раскрытое окно, которое я никогда не закрывал, до меня долетал грохот трамваев с Пардайк-роуд. От него у меня гудело в голове. Время от времени со стороны доков доносился протяжный вой сирены – это какое-нибудь судно, воспользовавшись приливом, спускалось по реке. Из-за стенки не слышно было ни звука – ни единого. Я лежал на спине, заложив руки за голову, и терзался горестными думами.

Ашер не понимал того, что некая внутренняя необходимость – если хотите, вдохновение – побуждала меня заниматься моим» исследованием. Как мог я забросить свою работу, ведь это означало бы пойти наперекор совести ученого, все равно, что продать себя в рабство! Желание разгадать причину эпидемии, найти эту странную бациллу было неодолимо. Я просто не мог от этого отказаться.

Настало утро; сделав над собой усилие, я поднялся. Одеваясь, я разорвал вязаный свитер, который носил под курткой, – старенький свитер, прослуживший мне всю войну и ставший положительно незаменимым. Раздосадованный, я стал бриться и порезался. Проглотив чашку чаю, я выкурил сигарету и затем отправился в университет.

Утро было холодное, ясное – казалось, все, кто попадался мне на пути, были в отличнейшем настроении. Я обогнал несколько девушек в платках – смеясь и болтая, они шли на работу в Гилморскую прачечную. На углу владелец табачной лавки протирал в своем заведении стекла.

На душе у меня было по-прежнему горько и тяжело, и чем ближе я подходил к зданиям кафедры патологии, тем больше волновался, ибо с честью выйти в критическую минуту из положения было – увы! – выше моих возможностей. Войдя в лабораторию, я увидел, что все в сборе, и побледнел.

Все смотрели на меня. Я прошел к своему столу, вытащил ящики и принялся вынимать из них бумаги и книги. Тут профессор Ашер подошел ко мне.

– Очищаете место для новых занятий, Шеннон? – мимоходом спросил он, словно я уже покорился ему. – Когда вы освободитесь, я хотел бы обсудить с вами план нашей работы.

Я перевел дух и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, произнес:

– Я не могу взяться за эту работу. Сегодня утром я ухожу с кафедры.

Мертвая тишина. Я, конечно, произвел сенсацию, но это не доставило мне удовлетворения. В глазах у меня защипало. Ашер сердито нахмурился. Я увидел, что он не ожидал этого.